– Так это же надо вот как делать – проще простого.
– О-о-о-о-о-о! – скажут генералы.
У Петра вспыхнут глаза.
– Верно!
Раздобыть ли надо чего-нибудь, – Алексашка брал денег и верхом летел в Москву, через
плетни, огороды, и доставал нужное, как из-под земли. Потом, подавая Никите Зотову (ведаю-щему Потешным приказом) счетик, – степенно вздыхал, пошмыгивая, помаргивая: «Уж что-что, а уж тут на грош обману нет…»
– Алексашка, Алексашка, – качал головой Зотов, – да видано ли сие, чтоб за еловые жерди
плачено по три алтына? Им красная цена – алтын… Ах, Алексашка…
– Не наспех, так и – алтын, а тут – дорого, что наспех. Быстро я с жердями обернулся, вот
что дорого, – чтобы Петра Алексеевича нам не томить…
– Ох, повесят тебя когда-нибудь за твое воровство.
– Господи, да что вы, за что напрасно обижаете, Никита Моисеич… – отвернув морду, нашмыгав слезы из синих глаз, Алексашка говорил такие жалостные слова.
Зотов, бывало, махнет на него пером:
– Ну, ладно, иди… На этот раз поверю, – смотри-и…
Алексашку произвели в денщики. Лефорт похваливал его Петру: «Мальчишка пойдет далеко, предан, как пес, умен, как бес». Алексашка постоянно бегал к Лефорту в слободу и ни разу
не возвращался без подарка. Подарки он любил жадно, – чем бы ни одаривали. Носил Лефортовы кафтаны и шляпы. Первый из русских заказал в слободе парик – огромный, рыжий, как
огонь, – надевал его по праздникам. Брил губу и щеки, пудрился. Кое-кто из челяди начал уже
величать его Александром Данилычем.
Однажды он привел к Петру степенного юношу, одетого в чистую рубашку, новые лапти, холщовые портяночки:
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
49
– Мин херц2 (так Алексашка часто называл теперь Петра), прикажи показать ему барабан-ную ловкость… Алеша, бери барабан…
Не спеша положил Алешка Бровкин шапку, принял со стола барабан, посмотрел на потолок
скучным взором и ударил, раскатился горохом, – выбил сбор, зорю, походный марш, «бегом, ко-ли, руби, ура», и чесанул плясовую, – ух ты! Стоял, как истукан, одни кисти рук да палочки летали – даже не видно.
Петр кинулся к нему, схватил за уши, удивясь, глядел в глаза, несколько раз поцеловал.
– В первую роту барабанщиком!..
Так и в батальоне оказалась у Алексашки своя рука. Когда дни стали коротки, гололедицей
сковало землю, из низких туч посыпало крупой, – начались в слободе балы и пивные вечера с
музыкой. Через Алексашку иноземцы передавали приглашения царю Петру: на красивой бумаге
в рамке из столбов и виноградных лоз, – пузатый голый мужик сидит на бочке, сверху – голый
младенец стреляет из лука, снизу – старец положил около себя косу. Посредине золотыми чернилами вирши:
«С сердечным поклоном зовем вас на кружку пива и танцы», а если прочесть одни заглав-ные буквы – выходило «герр Петер».
Только смеркалось, Алексашка подавал к крыльцу тележку об один конь (верхом Петр ездить не любил, слишком был длинен). Вдвоем они закатывались на Кукуй. Алексашка по дороге
говорил:
– Давеча забегал в аустерию, мин херц, – заказать полпива, как вы приказали, – видел Анну
Ивановну… Обещалась сегодня быть беспременно…
Петр, шмыгнув носом, молчал. Страшная сила тянула его на эти вечера. Кованые колеса
громыхали по обледенелым колеям, в тьме не разглядеть дороги, на плотине воют голые сучья.
И вот – приветливые огоньки. Алексашка, всматриваясь, говорил: «Левей, левей, мин херц, заво-рачивай в проулок, здесь не проедем…» Теплый свет льется из низких голландских окон. За бу-тылочными стеклами видны огромные парики. Голые плечи у женщин. Музыка. Кружатся пары.
Трехсвечные с зерцалом подсвечники на стенах отбрасывают смешные тени.
Петр входил не просто, – всегда как-нибудь особенно выкатив глаза: длинный, без румян-ца, сжав маленький рот, вдруг появлялся на пороге… Дрожащими ноздрями втягивал сладкие
женские духи, приятные запахи трубочного табаку и пива.
– Петер! – громко вскрикивал хозяин. Гости вскакивали, шли с добродушно протянутыми
руками, дамы приседали перед странным юношей – царем варваров, показывая в низком кник-сене пышные груди, высоко подтянутые жесткими корсетами. Все знали, что на первый контрданс Петр пригласит Анхен Монс. Каждый раз она вспыхивала от радостной неожиданности.
Анхен хорошела с каждым днем. Девушка была в самой поре. Петр уже много знал по-немецки и
по-голландски, и она со вниманием слушала его отрывочные, всегда торопливые рассказы и умненько вставляла слова.
Когда, звякнув огромными шпорами, приглашал ее какой-нибудь молодец-мушкетер, – на
Петра находила туча, он сутулился на табуретке, искоса следя, как разлетаются юбки беззаботно