бархоткой с золотым сердечком.
У него громко болело сердце – так желанна, недоступно соблазнительна была она.
Алексашка танцевал с почтенными дамами, кои за возрастом праздно сидели у стен, – тру-дился до седьмого пота, красавец. Часам к десяти молодежь уходила, исчезала и Анхен. Знатные
гости садились ужинать кровяными колбасами, свиными головами с фаршем, удивительными
земляными яблоками, чудной сладости и сытости, под названием – картофель… Петр много ел, пил пиво, – стряхнув любовное оцепенение, грыз редьку, курил табак. Под утро Алексашка подсаживал его в таратайку. Снова свистел ледяной ветер в непроглядных полях.
– Была бы у меня мельница на слободе али кожевенное заведение, как у Тиммермана… Вот
бы… – говорил Петр, хватаясь за железо тележки.
2 То есть: mein Herz ( нем.) – мое сердце.
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
50
– Тоже – чему позавидовали… Держитесь крепче – канава.
– Дурак… Видел, как живут? Лучше нашего…
– И вы бы тогда женились…
– Молчи, в зубы дам…
– Погоди-ка… опять сбились…
– Завтра маменьке отвечай… В мыльню иди, исповедуйся, причащайся, – опоганился…
Завтра в Москву ехать, – мне это хуже не знаю чего… Бармы надевай, полдня служба, полдня
сиди на троне с братцем – ниже Соньки… У Ванечки-брата из носу воняет. Морды эти боярские, сонные, – так бы сапогом в них и пхнул… Молчи, терпи… Царь! Они меня зарежут, я знаю…
– Да зря вы, чай, так-то думаете, – спьяну.
– Сонька – подколодная змея… Милославские – саранча алчная… Их сабли, колья не забуду… С крыльца меня скинуть хотели, да народ страшно закричал… Помнишь?
– Помню!
– Васька Голицын одно войско в степи погубил, велено в другой раз идти на Крым… Сонька, Милославские дождаться не могут, когда он с войсками вернется… У них сто тысяч… Ука-жут им на меня, ударят в набат…
– В Прешпурге отсидимся…
– Они меня уж раз ядом травили… С ножом подсылали. – Петр вскочил, озираясь. Тьма, ни
огонька. Алексашка схватил его за пояс, усадил. – Проклятые, проклятые!
– Тпру… Вот она где – плотина. – Алексашка хлестнул вожжами. Свистели ветлы. Добрый
конь вынес на крутой берег. Показались огоньки Преображенского. – Стрельцов, мин херц, ныне
по набату не поднимешь, эти времена прошли, спроси кого хочешь, спроси Алешку Бровкина, он
в слободах бывает… Они сестрицей вашей тоже не слишком довольны…
– Брошу вас всех к черту, убегу в Голландию, лучше я часовым мастером стану…
Алексашка свистнул.
– И не видать Анны Ивановны, как ушей.
Петр нагнулся к коленям. Вдруг кашлянул и засмеялся.
Весело загоготал Алексашка, стегнул по лошади.
– Скоро вас мамаша женит… Женатый человек, – известно, – на своих ногах стоит… Недолго еще, потерпите… Эх, одна беда, что она – немка, лютеранка… А то бы чего проще, лучше… А?..
Петр придвинулся к нему, с дрожащими от мороза губами силился разглядеть в темноте
Алексашкины глаза…
– А почему нельзя?
– Ну, – захотел! Анну Ивановну-то в царицы? Жди тогда набата…
5
Прельстительные юбочки Анхен кружились только по воскресеньям, – раз в неделю бывали хмель и веселье. В понедельник кукуйцы надевали вязаные колпаки, стеганые жилеты и трудились, как пчелы. С большим почтением относились они к труду, – будь то купец или простой
ремесленник. «Он честно зарабатывает свой хлеб», – говорили они, уважительно поднимая палец.
Чуть свет в понедельник Алексашка будил Петра и докладывал, что пришли уже Картен
Брандт, мастера и подмастерья. В одной из палат Преображенского устроена была корабельная
мастерская: Картен Брандт строил модели судов по амстердамским чертежам. Немцы – мастера
и ученики – подмастерья, взятые по указу из ближних стольников и потешных солдат, кто половчее, – строгали, точили, сколачивали, смолили небольшие модели галер и кораблей, оснащи-вали, шили паруса, резали украшения. Тут же русские учились арифметике и геометрии.
Стук, громкие, как на базаре, голоса, пение, резкий хохот Петра разносились по сонному
дворцу. Старушонки обмирали. Царица Наталья Кирилловна, скучая по тишине, переселилась в