был уже у двери…) Милостивец, цепь-то вели снять с меня… (Он рванулся, как цепной кобель.) Батюшка, пищи вели прислать, со вчерашнего не евши…
Когда захлопнулась дверь, он завыл, гремя цепью, причитывая дурным голосом…
13
Стрелецкие пятидесятники, Кузьма Чермный, Никита Гладкий и Обросим Петров, из сил
выбивались, мутили стрелецкие слободы. Входили в избы, зло рвя дверь: «Что, мол, вы тут – с
бабами спите, а всем скоро головы пооторвут…» Страшно кричали на съезжем дворе: «Дегтем
отметим боярские дворы и торговых людей лавки, будем их грабить, а рухлядь сносить в дува-ны… Нынче опять – воля…» На базарных площадях кидали подметные письма и тут же, яростно
матерясь, читали их народу…
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
75
Но стрельцы, как сырые дрова, шипели, не загорались – не занималось зарево бунта. Да и
боялись: «Гляди, сколько на Москве подлого народу, ударь в набат, – все разнесут, свое добро не
отобьешь…»
Однажды у Мясницких ворот рано поутру нашли четырех караульных стрельцов – без памяти, проломаны головы, порублены суставы. Приволокли их в Стремянный полк, в съезжую
избу. Послали за Федором Левонтьевичем Шакловитым, и при нем они рассказали:
«Стоим у ворот на карауле, боже упаси, не выпивши. А время – заря… Вдруг с пустыря
налетают верхоконные и, здорово живешь, начинают нас бить обухами, чеканами, кистенями…
Злее всех был один, толстый, в белом атласном кафтане, в боярской шапке. Те уж его унимали:
„Полно-де бить, Лев Кириллович, убьешь до смерти…“ А он кричит: „Не то еще будет, заплачу
проклятым стрельцам за моих братьев“.
Шакловитый, усмехаясь, слушал. Осматривал раны. Взяв в руки отрубленный палец, являл
его с крыльца сторонним людям и стрельцам. «Да, – говорил, – видно, будут и вас скоро таскать
за ноги…»
Чудно. Не верилось, чтобы вдруг Лев Кириллович стал так баловать. А уж Гладкий, Петров
и Чермный разносили по слободам, что Лев Кириллович с товарищами ездят по ночам, пригля-дываются, – узнают, кто семь лет назад воровал в Кремле, и того бьют до смерти… «Конечно, –
отвечали стрельцы смирно, – за воровство-то по голове не гладют…»
Прошло дня три, и опять у Покровских ворот те же верхоконные с толстым боярином
наскочили на заставу, били чеканами, плетями, саблями, поранили многих… Кое-где в полках
ударили набат, но стрельцы вконец испугались, не вышли… По ночам с караулов стали убегать.
Требовали, чтобы в наряд посылали их не менее сотни и с пушкой… Будто с глазу – совсем ос-мирнели стрельцы…
А потом пошел слух, что этих верхоконных озорников кое-кого уже признали: Степку
Одоевского, Мишку Тыртова, что жил у него в любовниках, Петра Андреевича Толстого, а вот, в
белом кафтане, будто бы даже был и не боярин, а подьячий Матвейка Шошин, близкий человек
царевны. Руками разводили, – чего же они добиваются этим озорством?
Нехорошо было на Москве, тревожно. Каждую ночь в Кремль посылали наряд человек по
пятисот. Возвращались оттуда пьяные. Ждали пожаров. Рассказывали, будто изготовлены хитрого устройства ручные гранаты и Никита Гладкий тайно возил их в Преображенское, подбросил
на дороге, где царю Петру идти, но только они не взорвались. Все ждали чего-то, затаились.
В Преображенском, с приездом Петра, не переставая стреляли пушки. На дорогах стояли за
рогатками бритые солдаты с бабьими волосами, в шляпах, в зеленых кафтанцах. Несколько раз
бродящий народ, раскричавшись на базаре, собирался идти в Преображенское громить амбары, но, не доходя Яузы, повсюду натыкались на солдат, и те грозили стрелять. Всем надоело – скорее бы кто-нибудь кого-нибудь сожрал: Софья ли Петра, Петр ли Софью… Лишь бы что-нибудь
утвердилось…
14
Через рогатки по Мясницкой пробирался верхом Василий Волков. На каждом шагу останавливали, он отвечал: «Стольник царя Петра, с царским указом…» На Лубянской площади свет
костров озарял приземистую башню, облупленные зубчатые стены, уходящие в темноту к
Неглинной. Чернее казалось небо в августовских звездах, гуще древесные заросли за тынами и
заборами кругом площади. Поблескивали кресты низеньких церковок. Множество торговых палаток были безлюдны за поздним временем. Направо, у длинной избы Стремянного полка, сидели люди с секирами.
Волкову было приказано (посылался за пустым делом в Кремль) осмотреть, что делается в
городе. Приказал Борис Алексеевич Голицын, – он дневал и ночевал теперь в Преображенском.