не выбил. Просунул боком голову в волоковое окошечко, стал кричать, – глотку забило дымом…
Хворост, разгораясь, затрещал, зашумел… Между бревен осветились щели. Огонь поднимался
гудящей стеной. Васька полез под самый низ полка, – спастись от жара. Скорежилась крыша.
Пылали стены…
В ночном безветрии, гася звезды, полыхало пламя высоко над речкой. И долго еще красноватые тени от шести сивых коней, от черной кожаной кареты, уносившейся к ярославской дороге, летели по жнивьям, то растягивались в глубину сырого оврага, то взлетали на косогоры, то, скользя, ломались на стволах березовой рощи…
– Где горит? Отец… Не у нас ли? – не раз и не два спрашивал Алексей.
Василий Васильевич не отвечал, дремля в углу кареты…
21
На воловьем дворе в подземелье, где в Смутное время были пороховые погреба, теперь –
подвалы для монастырских запасов, плотники расчистили место под низкими сводами, утверди-ли меж кирпичных столбов перекладину с блоком и петлей, внизу – лежачее бревно с хомутом –
дыбу, поставили скамью и стол для дьяков, записывающих показания, и вторую, обитую кума-чом, скамью для высших, и починили крутую лестницу – из подполья наверх, в каменный амбар, где в цепях второй день сидел Федька Шакловитый.
Розыск вел Борис Алексеевич. Из Москвы, из Разбойного приказа, привезли заплечного
мастера, Емельяна Свежева, известного тем, что с первого удара кнутом заставлял говорить. На
торговых казнях у столба он мог бить с пощадой, но если бил без пощады, – пятнадцатым ударом пересекал человека до станового хребта.
Допрошено было много всякого народу, иные сами приносили изветы и давали сказки.
Удалось взять Кузьму Чермного. Хитростью захватили близкого Софье человека, пристава
Обросима Петрова, два раза отбившегося саблей от бердышей и копий. Но Никита Гладкий с попом Медведевым ушли, для поимки их посланы были грамоты во все воеводства.
Очередь дошла до Федора Шакловитого. Вчера на допросе Федька на все обвинения, чита-емые ему по изветам, сказкам и расспросам, отвечал с горячностью: «Поклеп, враги хотят меня
погубить, вины за собой не знаю…» Сегодня приготовили для него Емельяна Свежева, но он
этого не знал и готовился по-прежнему отпираться, что-де бунта не заводил и на государево здоровье не умышлялся…
Петр в начале розыска не бывал на допросах, – по вечерам Борис Алексеевич приходил к
нему с дьяком, и тот читал опросные столбцы. Но когда были захвачены Чермный и Петров с
товарищами – Огрызковым, Шестаковым, Евдокимовым и Чечеткой, когда заговорили смертные
враги, Петр захотел сам слушать их речи. В подполье ему принесли стульчик, и он садился в
стороне, под заплесневелым сводом. Уперев локти в колена, положив подбородок на кулак, не
спрашивал, только слушал. Когда в первый раз заскрипела дыба и на ней повис, голый по пояс, широкогрудый и мускулистый Обросим Петров, – рябоватое лицо посерело, уши оттянулись, зубы, ощерясь, захрустели от боли, – Петр подался со стулом в тень за кирпичный столб и, не
шевелясь, сидел во все время пытки. Весь тот день был он бледен и задумчив. Но раз за разом
попривык и уже не прятался.
Сегодня Наталья Кирилловна задержала его у ранней обедни: патриарх говорил слово, поздравляя с благополучным окончанием смуты. Действительно, – Софья была еще в Кремле, но
уже бессильная. Оставшиеся в Москве полки посылали выборных – бить челом царю Петру на
прощение и милость, соглашались идти хоть в Астрахань, хоть на рубежи, только бы оставили
их живу с семьями и промыслами.
Из собора Петр пошел пешком. На воловьем дворе полно было стрельцов. Зашумели:
«Государь, выдай нам Федьку, сами с ним поговорим…» Нагнув голову, торопливо махая руками, он побежал мимо к ветхому амбару, срываясь на ступеньках, спустился в сырую темноту
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
91
подвала. Запахло кожами и мышами. Пройдя между кулей, мешков и бочек, толкнул низкую
дверь. Свеча на столе, где писал дьяк, желто освещала паутину на сводах, мусор на земляном по-лу, свежие бревна пыточного станка. Дьяк и сидевшие рядом на другой скамье – Борис Алексеевич, Лев Кириллович, Стрешнев и Ромодановский – важно поклонились. Когда опять сели, Петр
увидел Шакловитого: он на коленях стоял в шаге от них, кудрявая голова уронена, дорогой кафтан, – в нем его взяли во дворце, – порван под мышками, рубаха в пятнах. Федька медленно поднял осунувшееся лицо и встретил взгляд царя. Понемногу зрачки его расширились, красивые гу-бы растянулись, задрожали будто беззвучным плачем. Весь подался вперед, не сводя с Петра
глаз. Покосился на царя и Борис Голицын, осторожно усмехнулся:
– Прикажешь продолжать, государь?
Стрешнев проговорил сквозь густые усы:
– Воруй и ответ умей давать, – а что же мы так-то бьемся с тобой? Государю хочется знать
правду…
Борис Алексеевич повысил голос:
– У него один ответ: слов таких не говаривал да дел таких не делывал… А по розыску – на
нем шапка горит… Пытать придется…
Шакловитый, будто толкнули его, побежал на коленках в сторону, как мышь, – хотел бы