к нему, увидел под ногами толстую бритую Федькину шею. Сунул руки в карманы ферязи.
Сел, – важный, презрительный, и – сорвавшимся юношеским голосом:
– Пусть скажет правду…
Борис Алексеевич позвал:
– Емеля…
За дыбой из-за свода вышел длинный, узкоплечий человек в красной рубахе до колен. Шакловитый, должно быть, не ждал его так скоро, – сел на пятки, – голова ушла в плечи, глядел на
равнодушное лошадиное лицо Емельяна Свежева, – лба почти что и нет, одни надбровья, большая челюсть. Подошел, как ребенка, поднял Федьку, тряхнув – поставил на ноги. Бережливо и
ловко, потянув за рукава, сдернул кафтан, отстегнул жемчугом вышитый ворот; белую шелко-вую рубаху разорвал пальцем до пупа, сдернул, оголил его до пояса… Федька хотел было честно
крикнуть, – вышло хрипло, невнятно:
– Господи, все скажу…
Бояре на скамье враз замотали головами, бородами, щеками. Емельян завел назад Федькины руки, связал в запястьях, накинул ременную петлю и потянул за другой конец веревки. Изумленно стоял Шакловитый. Блок заскрипел, и руки его стали подниматься за спиной. Мускулы
напряглись, плечи вздувались, он нагибался.
Тогда Емельян сильно толкнул его в поясницу, присев, поддернул. Руки вывернулись из
плеч, вознеслись над головой, – Федька сдавленно ахнул, и тело его с раскрытым ртом, расширенными глазами, с ввалившимся животом повисло носками внутрь на аршин над землей. Емельян укрепил веревку и снял с гвоздя кнут с короткой рукояткой…
По знаку Бориса Алексеевича дьяк, воздев железные очки и приблизив сухой нос к свече, начал читать:
– «И далее на расспросе тот же капитан Филипп Сапогов сказал: В „прошлом-де году, в
июле, а в котором числе – того не упомнит, приходила великая государыня Софья Алексеевна в
село Преображенское, а в то время великого государя Петра Алексеевича в Преображенском не
было, и царевна оставалась только до полудня. И с нею был Федор Шакловитый и многие разных полков люди, и Федор взял их затем, чтобы побить Льва Кирилловича и великую государыню Наталью Кирилловну убить же… В то время он, Федор, вышел из дворца в сени и говорил
ему, Филиппу Сапогову: „Слушайте, как учинится в хоромах крик…“ А того часу царица заго-няла словами царевну, крик в хоромах был великий… «Учинится-де крик, будьте готовы все: которых вам из хором станем давать, вы их бейте до смерти…“
– Таких слов не говаривал, Филипп напрасно врет, – выдавил из горла Шакловитый…
По знаку Бориса Алексеевича Емельян отступил, поглядел, – удобно ли? – закинулся, раз-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
92
махнулся кнутом и, падая наперед, ударил со свистом. Судорога прошла по желто-нежному телу
Федьки. Вскрикнул. Емельян ударил во второй раз. (Борис Алексеевич быстро сказал: «Три».) Ударил в третий. Шакловитый вопленно закричал, брызгая слюной:
– Пьяный был, говорил спьяну, без памяти…
– «И далее, – когда замолк крик, продолжал дьяк читать, – говорил он Филиппу же про
государя Петра Алексеевича неистовые слова: „Пьет-де и на Кукуй ездит, и никакими-де мерами
в мир привести его нельзя, потому что пьет допьяна… И хорошо б ручные гранаты украдкой в
сени его государевы положить, чтоб из тех гранат убить его, государя…“
Шакловитый молчал. «Пять!» – жестко приказал Борис Алексеевич.
Емельян размахнулся и со страхом опустил трехаршинный кнут. Петр подскочил к Шакловитому, глазами вровень, – так был высок, – глядел в обезумевшие Федькины глаза… Спина, ру-ки, затылок ходуном ходили у него…
– Правду говори, пес, пес… (ухватил его за ребра). Жалеете – маленького меня не зарезали? Так, Федька, так?.. Кто хотел резать? Ты? Нет? Кто?.. С гранатами посылали? Кого? Назови… Почему ж не убили, не зарезали?..
В круглое пятнисто-красное лицо царя, в маленький перекошенный рот Федька забормотал
оправдания, – жилы надулись у него от натуги…
–…одни слова истинно помню: «Для чего, мол, царицу с братьями раньше не уходили?..» А
того, чтоб ножом, гранатами, – не было, не помню… А про царицу говорил воровски Василий…
Едва он помянул про Василия Васильевича, со скамьи сорвался Борис Алексеевич, бешено
закричал палачу:
– Бей!
Емельян, берегясь не задеть бы царя, полоснул с оттяжкой четырехгранным концом кнута
Федьку между лопаток, – разорвал до мяса… Шакловитый завыл, выставляя кадык… На десятом
ударе голова его вяло мотнулась, упала на грудь.
– Сними, – сказал Борис Алексеевич и вытер губы шелковым платочком, – отнеси наверх
бережно, оботри водкой, смотри, как за малым дитем… Чтобы завтра он говорил…
…Когда бояре вышли из подполья на воловий двор, Тихон Никитьевич Стрешнев спросил
Льва Кирилловича на ухо:
– Видел, Лев Кириллович, как князь-та, Борис-та?