Жалованы были награды – землицей и деньгами: боярам по триста рублей, окольничим по
двести семьдесят, думным дворянам по двести пятьдесят. Стольникам, кои прибыли с Петром в
лавру, – деньгами по тридцать семь рублей, кои прибыли вслед – по тридцать два рубля, прибывшим до 10 августа – по тридцать рублей, а прибывшим по 20 августа – по двадцать семь рублей. Городовым дворянам жаловано в том же порядке по восемнадцать, по семнадцать и по
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
94
шестнадцать рублей. Всем рядовым стрельцам за верность – по одному рублю без землицы.
Перед возвращением в Москву бояре разобрали между собой приказы: первый и важнейший – Посольский – отдан был Льву Кирилловичу, но уже без титла оберегателя. По миновании
военной и прочей надобности совсем бы можно было отказаться от Бориса Алексеевича Голицына, – патриарх и Наталья Кирилловна простить ему не могли многое, а в особенности то, что
спас Василия Васильевича от кнута и плахи, но бояре сочли неприличным лишать чести такой
высокий род: «Пойдем на это, – скоро и из-под нас приказы вышибут, – купчишки, дьяки безродные, иноземцы да подлые всякие люди, гляди, к царю Петру так и лезут за добычей, за местами…» Борису Алексеевичу дали для кормления и чести приказ Казанского дворца. Узнав о
сем, он плюнул, напился в тот день, кричал: «Черт с ними, а мне на свое хватит», – и пьяный
ускакал в подмосковную вотчину – отсыпаться…
Новые министры, – так начали называть их тогда иноземцы, – выбили из приказов одних
дьяков с подьячими и посадили других и стали думать и править по прежнему обычаю. Перемен
особенных не случилось. Только в кремлевском дворце ходил в черных соболях, властно хлопал
дверями, щепотно стучал каблуками Лев Кириллович вместо Ивана Милославского…
Это были люди старые, известные, – кроме разорения, лихоимства и беспорядка и ждать от
них было нечего. В Москве и на Кукуе – купцы всех сотен, откупщики, торговый и ремесленный
люд на посадах, иноземные гости, капитаны кораблей – голландские, ганноверские, английские –
с великим нетерпением ждали новых порядков и новых людей. Про Петра ходили разные слухи, и многие полагали на него всю надежду. Россия – золотое дно – лежала под вековой тиной… Ес-ли не новый царь поднимет жизнь, так кто же?
Петр не торопился в Москву. Из лавры с войском вышел походом в Александровскую слободу, где еще стояли гнилые срубы страшного дворца царя Ивана Четвертого. Здесь генерал
Зоммер устроил примерное сражение. Длилось оно целую неделю, покуда хватило пороху. И
здесь же окончилась служба Зоммера, – упал, бедняга, с лошади и покалечился.
В октябре Петр пошел с одними потешными полками в Москву. Верст за десять, в селе
Алексеевском, встретили его большие толпы народа. Держали иконы, хоругви, караваи на блюдах. По сторонам дороги валялись бревна и плахи с воткнутыми топорами, и на сырой земле лежали, шеями на бревнах, стрельцы, – выборные, – из тех полков, кои не были в Троице… Но голов не рубил молодой царь, не гневался, хотя и не был приветлив.
Глава пятая
1
Лефорт становился большим человеком. Иноземцы, живущие на Кукуе и приезжие по торговым делам из Архангельска и Вологды, отзывались о нем с большим уважением. Приказчики
амстердамских и лондонских торговых домов писали о нем туда и советовали: случится какое
дело, посылать ему небольшие подарки, – лучше всего доброго вина. Когда он за троицкий поход жалован был званием генерала, кукуйцы, сложившись, поднесли ему шпагу. Проходя мимо
его дома, многозначительно подмигивали друг другу, говоря: «О да…» Дом его был теперь тесен
– так много людей хотело пожать ему руку, перекинуться словечком, просто напомнить о себе.
Несмотря на позднюю осень, начались торопливые работы по надстройке и расширению дома –
ставили каменное крыльцо с боковыми подъездами, украшали колоннами и лепными мужиками
лицевую сторону. На месте двора, где прежде был фонтан, копали озеро для водяных и огненных
потех. По сторонам строили кордегардии для мушкетеров.
По своей воле, может быть, Лефорт и не решился бы на такие затраты, но этого хотел молодой царь. За время троицкого сидения Лефорт стал нужен Петру, как умная мать ребенку: Лефорт с полуслова понимал его желания, стерег от опасностей, учил видеть выгоды и невыгоды и, казалось, сам горячо его полюбил, постоянно был подле царя не затем, чтобы просить, как бояре, уныло стукая челом в ноги, деревенек и людишек, а для общего им обоим дела и общих потех.
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
95
Нарядный, болтливый, добродушный, как утреннее солнце в окошке, он появлялся – с поклонами, улыбочками – у Петра в опочивальне, – и так весельем, радостными заботами, счастливыми
ожиданиями – начинался день. Петр любил в Лефорте свои сладкие думы о заморских землях, прекрасных городах и гаванях с кораблями и отважными капитанами, пропахшими табаком и
ромом, – все, что с детства мерещилось ему на картинках и печатных листах, привозимых из-за
границы. Даже запах от платья Лефорта был не русский, иной, весьма приятный…
Петр хотел, чтобы дом его любимца стал островком этой манящей иноземщины, – для царского веселья украшался Лефортов дворец. Денег, сколько можно было вытянуть у матери и
Льва Кирилловича, не жалелось. Теперь, когда в Москве, наверху, сидели свои, Петр без оглядки
кинулся к удовольствиям. Страсти его прорвало, и тут в особенности понадобился Лефорт: без
него хотелось и не зналось… А что могли присоветовать свои, русские? – ну, соколиную охоту