как лист хмеля в темном пиве Петровых страстей.
Одновременно возобновились работы над стольным градом Прешпургом, – крепостцу готовили для весенних воинских потех. Полки обшивали новым платьем: преображенцев в зеленые
кафтаны, семеновцев в лазоревые, Бутырский полк Гордона – в красные. Вся осень прошла в пирах и танцах. Иноземные купцы и промышленники между забавами во дворце Лефорта гнули
свою линию…
2
Вновь построенный танцзал был еще сырой, от жара двух огромных очагов потели высокие
полукруглые окна, и напротив их на глухой стене – зеркала в виде окон. Свеже натерт воском
пол из дубовых кирпичей. Свечи в стенных с зерцалом трехсвечниках зажжены, хотя только еще
начинались сумерки. Падал мягкий снежок. Во двор между запорошенными кучами глины и ще-пок въезжали сани, – голландские – в виде лебедя, расписанные чернью с золотом, русские –
длинные, ящиком – с наваленными подушками и медвежьими шкурами, тяжелые кожаные возки
– шестерней цугом, и простые извозчичьи сани, где, задрав коленки, смеясь, сидел какой-нибудь
иноземец, нанявший мужика за две копейки с Лубянки до Кукуя.
На каменном крыльце на затоптанных снегом коврах гостей встречали два шута, Томос и
Сека, один – в испанской черной епанче до пояса и в соломенной шляпе с вороньими крыльями, другой – турок в двухаршинной рогожной чалме с пришитым напереди свиным ухом. Голландские купцы с особенным удовольствием смеялись над шутом в испанском платье, щелкая его в
нос, спрашивали про здоровье испанского короля. В светлых сенях, где дубовые стены были
украшены синими фаянсовыми блюдами, гости отдавали шубы и шапки ливрейным гайдукам. В
дверях в танцзал встречал Лефорт в белом атласном, шитом серебром кафтане и парике, посы-панном серебряной пудрой. Гости подходили к жаркому очагу, испивали венгерского, закурива-ли трубки. Русские стеснялись немоты (мало кто еще умел говорить по-голландски, английски, немецки) и приезжали позже, прямо к столу. Гости свободно грели у огня зады и ляжки, обтянутые чулками, вели деловые разговоры. Лишь один хозяин летал, как бабочка, покачивая оттопы-ренными боками кафтана, от гостя к гостю, – знакомил, спрашивал о здоровье, о путешествии, –
на удобном ли остановился дворе, предостерегал от воровства и разбоя…
– О да, мне много рассказывали про русскую чернь, – отвечал гость, – они очень склонны
грабить и даже убивать богатых путешественников.
Лесоторговец, англичанин Сидней, говорил сквозь зубы:
– Страна, где население добывает себе пропитание плутовством, есть дурная страна… Русские купцы молятся богу, чтобы помог им ловчее обмануть, они называют это ловкостью. О, я
хорошо знаю эту проклятую страну… Сюда нужно приходить с оружием под полой…
Кукуйский уроженец, небогатый торговец Гамильтон, внук пэра Гамильтона, бежавшего
некогда от ужасов Кромвеля в Московию, приблизился почтительно к беседующим.
– Даже имея несчастье родиться здесь, трудно привыкнуть к грубостям и бесчестию русских. Как будто они все одержимы бесом!..
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
96
Сидней, оглянув этого выходца, дурно произносившего по-английски, грубо и по-старомодному одетого, презрительно искривил губы, но из уважения к дому все же ответил Га-мильтону:
– Здесь мы жить не собираемся. А для крупной оптовой торговли, которую ведем, бесчестие русских мало имеет значения…
– Вы торгуете лесом, сэр?
– Да, я торгую лесом, сэр… Мы приобрели под Архангельском значительную лесную кон-цессию.
Услыхав – лесная концессия, – голландец Ван Лейден приблизил к беседующим головекое, с испанской острой бородкой, крепко багровое лицо, трущее тремя подбородками по накрахма-ленному огромному воротнику.
– О да, – сказал, – русский лес – это хорошо, но сатанинские ветра в Ледовитом океане и
норвежские пираты – это плохо. – Открыл рот, побагровел еще гуще, из зажмуренных глазок
выдавились две слезы, – захохотал…
– Ничего, – ответил высокий, костлявый и желтый Сидней, – мачтовое дерево нам обходится двадцать пять копеек, в Ньюкестле мы продаем его за девять шиллингов…4 Мы можем ид-ти на риск…
Голландец поцыкал языком: «Девять шиллингов за лесину!» Он приехал в Московию для
закупки льняной пряжи, холста, дегтя и поташу. Два его корабля стояли на зимовке в Архангельске. Дела шли вяло, государевы гости – крупные московские купцы, скупавшие товар в казну, –
прознали про два корабля и несуразно дорожились, у частных мелких перекупщиков товар никуда не годился. А вот англичанин, видимо, делал хорошее дело, если не врет. Весьма обидно. По-косившись, нет ли поблизости русских, Ван Лейден сказал:
– Русский царь владеет тремя четвертями дегтя всего мира, лучшим мачтовым лесом и всей
коноплей… Но это так же трудно взять, как с луны… О нет, сэр, вы много не наживете на вашей
концессии… Север пустынен, разве – приучите медведей рубить лес… Кроме того, из трех ваших кораблей, сэр, два утопят норвежцы или шведы, а третий погибнет от плавучих льдов. – Он
опять засмеялся, уже чувствуя, что доставил неприятность заносчивому англичанину. – Да, да, эта страна богата, как Новый Свет, богаче Индии, но, покуда ею правят бояре, мы будем терпеть
убытки и убытки… В Москве не понимают своих выгод, московиты торгуют, как дикари… О, если бы они имели гавани в Балтийском море да удобные дороги, да торговлей занимались, как
честные бюргеры, тогда бы можно делать здесь большие обороты…
– Да, сэр, – важно ответил Сидней, – я с удовольствием выслушал и согласился с вами…
Не знаю, как у вас, но думаю, что у вас так же, как и в нашей Англии, не строят более мелких