– Жива, жива, государь, мыргает…
Петр, Сидней, Алексашка, человек пять Лефортовых гостей подошли к голове. Два мушкетера, поблескивая железными касками, высоко держали факелы. Из снега большими провалив-шимися глазами глядело на людей белое, как снег, плоское лицо.
– За что убила мужа? – спросил Петр…
Она молчала.
Сторож валенком потрогал ей щеку.
– Сам государь спрашивает, дура.
– Что ж, бил он тебя, истязал? (Петр нагнулся к ней.) Как звать-то ее? Дарья… Ну, Дарья, говори, как было…
Молчала. Хлопотливый сторож присел и сказал ей в ухо:
– Повинись, может, помилуют… Меня ведь подводишь, бабочка…
Тогда голова разинула черный рот и хрипло, глухо, ненавистно:
– Убила… и еще бы раз убила его, зверя…
Закрыла глаза. Все молчали. С шипеньем падала смола с факелов. Сидней быстро заговорил о чем-то, но переводчика не оказалось. Сторож опять ткнул ее валенком, – мотнулась, как
мертвая. Петр резко кашлянул, пошел к саням… Негромко сказал Алексашке:
– Вели застрелить…
5
Молчаливый и прозябший, он вернулся в ярко освещенный дом Лефорта. Играла музыка на
хорах танцзала. Пестрые платья, лица, свечи – удваивались в зеркалах. Сквозь теплую дымку
Петр сейчас же увидел русоволосую Анну Монс… Девушка сидела у стены, – задумчивое лицо, опущены голые плечи.
В эту минуту музыка, – медленный танец, – протянула с хор медные трубы и пела ему об
Анхен, об ее розовом пышном платье, о невинных руках, лежавших на коленях… Почему, почему неистовой печалью разрывалось его сердце? Будто сам он по шею закопан в землю и сквозь
вьюгу зовет из невозможной дали любовь свою…
Глаза Анны дрогнули, увидели его в дверях раньше всех. Поднялась и полетела по воще-ному полу… И музыка уже весело пела о доброй Германии, где перед чистыми, чистыми око-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
100
шечками цветет розовый миндаль, добрые папаша и мамаша с добренькими улыбками глядят на
Ганса и Гретель, стоящих под сим миндалем, что означает – любовь навек, а когда их солнце
склонится за ночную синеву, – с покойным вздохом оба отойдут в могилу… Ах, невозможная
даль!..
Петр обхватил теплую под розовым шелком Анхен и танцевал молча и так долго, что музыканты понесли не в лад…
Он сказал:
– Анна?
Она доверчиво, ясно и чисто взглянула в глаза.
– Вы огорчены сегодня, Петер?
– Аннушка, ты меня любишь?
На это Анна только быстро опустила голову, на шее ее была повязана бархатка… Все тан-цующие и сидящие дамы поняли и то, что царь спросил, и то, что Анна Монс ответила. Обойдя
круг по залу, Петр сказал:
– Мне с тобой счастье…
6
Патриарха ввели под руки. Благословляя старую царицу с братом и бояр, сурово совал в
губы костяшками схимничьей руки. Царя Петра все еще не было. Иоаким сел на жесткий стул с
высокой спинкой и низко склонился, – клобук закрыл ему лицо. Лучи солнца били из глубоких
оконниц под пестрыми сводами Грановитой палаты. Все молчали, сложив руки, потупив глаза.
Покой лишь возмущался крылатой тенью от голубя, садившегося снару-жи на оснеженную
оконницу. Жар шел от синей муравленой печи, пахло ладаном и воском. Было первым и важ-нейшим делом – так сидеть в благолепном молчании, хранить чин и обычай. Об эту незыбле-мость пусть разбиваются людские волны – суета сует. Довольно искушений и новшеств. Оплот
России здесь, – пусть победнее будем, да истинны… А в остальном бог поможет…
Молчали, ожидали прибытия государя. Наталья Кирилловна благочестиво вздремнула, –
располнела за последние месяцы, стала рыхла здоровьем. Стрешнев осторожно, кряхтя, поднял
четки, упавшие с ее колен на ковер. В палате при Софье стояли часы башенкой. Их велено было
убрать, – раздражали тиканьем, да и сказано: «Никто же не веси часа…» Время считать – себя