Санька Бровкина (ей шел восемнадцатый год), хорошо одетая, красивая, сытая, заневе-стившаяся, опять потянула отца за рукав – уходить: в Москве бывала редко, а когда бывала, – билось очень сердце, боялась, как бы не повалили. Сегодня с отцом приехали покупать пуху на перину – приданое. Свахи так и крутились вкруг Бровкинова двора, но Иван Артемьев, чем далее
шло, тем забирал выше. Сын, Алешка, был уже старшим бомбардиром и у царя на виду. Волковский управитель ездил к Бровкиным в гости на новый богатый двор. Иван Артемьев брал у Волкова в аренду луга и пашню. Промышлял и лесом. Недавно поставил мельницу. Скотина его ходила отдельным стадом. Живность возил в Преображенское к царскому столу. Вся деревня
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
113
кланялась в пояс, все ему были должны, а он кому спускал, а кому и не спускал, – десяток мужиков работали у него по кабальным записям.
– Ну, чего же ждем-та? – сказала Санька.
В это время к паперти подошел рыжебородый поп Филька (за десять лет поп раздобрел, так
что ряса на меху чуть не лопалась). Он толкал в спину хилого дьячка с унылым носом:
– Иди, кутейник проклятый, иди, Вельзевул…
Дьячок споткнулся, ухватился за замок, стал отмыкать церковные двери. Филька пихал его:
– Руки дрожат, пьяница прогорклый… С вечера ведь, с вечера, с вечера (бил в сутулый
дьячков загорбок) сказано тебе было: иди звони… Через тебя я опять отвечай…
Дьячок просунулся в приоткрытую половину железных дверей и полез на колоколенку.
Филька остался на паперти. Иван Артемьев обеими руками в новых кожаных рукавицах снял
шапку, степенно поклонился.
– Вроде как праздник, что ли, сегодня? Мы с дочерью сум-неваемся… Скажи, батюшка, сделай милость…
Филька прищурился вдоль улицы на ветер с крупой, мотавший его бороду, проговорил
громко, чтобы многие слышали:
– Пришествие антихриста.
Иван Артемьев так и сел на новые валенки. Санька схватилась за грудь, тут же закрестилась, побледнела, только и поняла, что страшно. От Мясницких ворот валила толпа, чего-то кричали. Слышался свист, дикий хохот. Стоявший народ глядел молча. Лавки закрывались. Откуда-то поползли рваные нищие, трясучие, по пояс обнаженные, безносые… Седой юродивый, гремя
цепями и замками на груди, вопил: «Навуходоносор, Навуходоносор!»
Душа ушла в валенки у Ивана Артемича. Санька тихо, шепотом айкая, привалилась к цер-ковному решетчатому окошечку под неугасимой лампадой. Девка была чересчур трепетная.
И вот увидели… Растянувшись по всей улице, медленно ехали телеги на свиньях – по шести штук; сани на коровах, обмазанных дегтем, обваленных перьями; низенькие одноколки на
козлах, на собаках. В санях, телегах, тележках сидели люди в лыковых шляпах, в шубах из мо-чальных кулей, в соломенных сапогах, в мышиных рукавицах. На иных были кафтаны из пестрых лоскутов, с кошачьими хвостами и лапами.
Щелкали кнуты, свиньи визжали, собаки лаяли, наряженные люди мяукали, блеяли, –
красномордые, все пьяные. Посреди поезда пегие клячи с банными вениками на шеях везли золотую царскую карету. Сквозь стекла было видно: впереди сидел молодой поп Битка, Петров собутыльник… Он спал, уронив голову. На заднем месте – развалились двое: большеносый мужчина в дорогой шубе и колпаке с павлиньими перьями и – рядом – кругленькая, жирненькая
женщина, накрашенная, насурмленная, увешанная серьгами, соболями, в руках – штоф. Это бы-ли Яков Тургенев – новый царский шут из Софьиных бывших стольников, променявший опалу
на колпак, и – баба Шушера, дьячкова вдова. Третьего дня Тургенева с Шушерой повенчали и
без отдыху возили по гостям.
За каретой шли оба короля – Ромодановский и Бутурлин и между ними – князь-папа «святейший кир Ианикита Прешпург-ский», в жестяной митре, красной мантии и с двумя в крест
сложенными трубками в руке. Далее кучей шли бояре и окольничие из обоих королевских дворов. Узнавали Шереметьевых, Трубецких, Долгоруких, Зиновьева, Боборыкина… Срамоты такой
от сотворения Москвы не было. В народе указывали на них, дивились, ахали, ужасались… А
иные подходили поближе и с озорством кланялись боярам.
За боярами везли на колесах корабль, вьюжный ветер покачивал его мачты. Впереди лошадей шел Петр в бомбардирском кафтане. Выпятив челюсть, ворочая круглыми глазами на людей, бил в барабан. Боялись ему и кланяться, – а ну как не велено. Юродивый, увидя его с барабаном, завопил опять: «Навуходоносор!» – но блаженного оттерли в толпу, спрятали. На корабле стояли, одетые голландскими матросами, – Лефорт, Гордон, усатый Пам-бург, Тиммерман и ново-возведенные полковники Вейде, Менгден, Граге, Брюс, Левингстон, Сальм, Шлиппенбах… Они
смеялись, посматривая сверху, дымили трубками, притоптывали на морозе.
Когда Петр поравнялся с церковкой, Иван Артемич дернул неживую Саньку и повалился
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
114
на колени. «Дура, кланяйся, – зашептал торопливо, – не моего, не твоего ума это дело».
Поп Филька раскрыл большой рот и басом захохотал (царь даже обернулся на него), хохоча, поднял руки, повернулся спиной и так, с воздетыми руками, ушел в церковь…
Шествие миновало. Иван Артемич поднялся с колен, глубоко надвинул шапку.
– Да, – сказал раздумчиво, – конешно… Да… Все-таки… Ай, ай… Ну, ладно! – И – сердито
– Саньке: – Ну, будет тебе, очнись… Пойдем, пуху-то купим…
14
Дивились, – откуда у него, у дьявола, берется сила. Другой бы, и зрелее его годами и силой, давно бы ноги протянул. В неделю уже раза два непременно привозили его пьяного из
Немецкой слободы. Проспит часа четыре, очухается и только и глядит – какую бы ему еще вы-думать новую забаву.
На святках придумал ездить с князь-папой, обоими королями и генералами и ближними