иностранцы, – махали шляпами… Ван Лейден и Пельтенбург… Петр сорвал треугольную шляпу, весело замахал в ответ, крикнул приветствие… Но сейчас же, – видя напряженные лица
Апраксина, Ромодановского, премудрого дьяка Виниуса, – сердито отвернулся…
…Сидя на кровати, он глядел на серый полусвет за окошком. В Кукуй-слободе были свои, 100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
116
ручные немцы. А здесь непонятно, кто и хозяин. И уж до того жалки показались домодельные
карбасы, когда проплывали мимо высоких бортов кораблей. Стыдно! Все это почувствовали: и
помрачневшие бояре, и любезные иноземцы на берегу, и капитаны, и выстроившиеся на шканцах матерые, обветренные океаном моряки… Смешно… Стыдно… Боярам (может быть, даже и
Лефорту, понимавшему, что должен был чувствовать Петр) хотелось одного лишь: уберечь достоинство. Бояре раздувались спесиво, хотя бы этим желая показать, что царю Вели-кия, Малыя
и Белыя России не очень-то и любопытно глядеть на купеческие кораблишки… Будет надобность – свои заведет, дело нехитрое… А захочет, чтоб эти корабли в Белое море впредь не захо-дили, – ничего не поделаете, море наше.
Приплыви Петр не на длинных лодках, может быть, и он заразился бы спесью. Но он хорошо помнил и снова видел гордое презрение, прикрытое любезными улыбками у всех этих людей с Запада – от седобородого, с выбитыми зубами матроса до купца, разодетого в испанский
бархат… Вон – высоко на корме, у фонаря, стоит коренастый, коричневый, суровый человек в
золотых галунах, в шляпе со страусовым пером, в шелковых чулках. В левой руке – подзорная
труба, прижатая к бедру, правая опирается на трость… Это капитан, дравшийся с корсарами и
пиратами всех морей. Спокойно глядит сверху вниз на длинного, нелепого юношу в неуклюжей
лодке, на царя варваров… Так же он поглядывал сверху вниз где-нибудь на Мадагаскаре, на Фи-липпинских островах, приказав зарядить пушки картечью…
И Петр азиатской хитростью почувствовал, каким он должен появиться перед этими людьми, чем, единственным, взять верх над ними… Их нужно было удивить, чтобы такого они сроду
не видывали, чтобы рассказывали дома про небывалого царя, кото– рому плевать на то, что –
царь… Бояре – пусть надуваются, – это даже и лучше, а он – Петр Алексеев, подшкипер переяс-лавского флота, так и поведет себя: мы, мол, люди рабочие, бедны да умны, пришли к вам с поклоном от нашего убожества, – пожалуйста, научите, как топор держать…
Он велел грести прямо к берегу. Первым выскочил в воду по колена, влез на стенку, обнял
Ван Лейдена и Пельтенбурга, остальным крепко жал руки, трепал по спинам. Путая немецкие и
голландские слова, рассказывал про плаванье, со смехом указывал на карбасы, где еще стояли
истуканами бояре… «У вас, чай, таких лодчонок и во сне не видали». Чрезмерно восхищался
многопушечными кораблями, притоптывал, хлопал себя по худым ляжкам: «Ах, нам бы хоть па-рочку таких!..» Тут же ввернул, что немедля закладывает в Архангельске верфь: «Сам буду
плотничать, бояр моих заставлю гвозди вбивать…»
И уголком глаза видел, как сползают притворные улыбочки, почтенные купцы начинают
изумляться: действительно, такого они еще не видывали… Сам напросился к ним на обед, подмигнул: «Хорошо угостите, – и о делах не без выгоды поговорим…» Спрыгнул со стенки в карбас и поплыл на Масеев остров, в только что поставленные светлицы, где в страхе божием
встретил его воевода Матвеев… Но с ним Петр говорил уже по-иному: через полчаса бешено
вышиб его пинком за дверь. (Еще в дороге на Матвеева был донос в вымогательстве с иноземцев.) Затем, с Лефортом и Алексашкой, пошел на парусе осматривать корабли. Вечером пировали на иноземном дворе. Петр так отплясывал с англичанками и ганноверками, что отлетели каблуки. Да, такого иноземцы видели в первый раз…
И вот – ночь без сна… Удивить-то он удивил, а что ж из того? Какой была, – сонной, ни-щей, непроворотной, – такой и лежит Россия. Какой там стыд! Стыд у богатых, у сильных… А
тут непонятно, какими силами растолкать людей, продрать им глаза… Люди вы или за тысячу
лет, истеча слезами, кровью, отчаявшись в правде и счастье, – подгнили, как дерево, склонивше-еся на мхи?
Черт привел родиться царем в такой стране!
Вспомнилось, как осенней ночью он кричал Алексашке, захлебываясь ледяным ветром:
«Лучше в Голландии подмастерьем быть, чем здесь царем…» А что сделано за эти годы – ни
дьявола: баловался! Васька Голицын каменные дома строил, хотя и бесславно, но ходил воевать, мир приговорил с Польшей… Будто ногтями схватывало сердце, – так терзали раскаяние, и злоба на своих, русских, и зависть к самодовольным купцам, – распустят вольные паруса, поплывут
домой в дивные страны… А ты – в московское убожество… Указ, что ли, какой-нибудь дать
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
117
страшный? Перевешать, перепороть…
Но кого, кого? Враг невидим, неохватим, враг – повсюду, враг – в нем самом…
Петр стремительно отворил дверцу в соседнюю каморку:
– Франц! (Лефорт соскочил с лавки, тараща припухшие глаза.) Спишь? Иди-ка…
Лефорт в одной сорочке присел к Петру на постель.
– Тебе плохо, Петер? Ты бы, может, поблевал…
– Нет, не то… Франц, хочу купить два корабля в Голландии…
– Что же, это хорошо.
– Да еще тут построим… Самим товары возить…