встретили на Яузе мальчишку Петра и учили его протаскивать иголку сквозь щеку.
– Так это ты был?.. Ты?.. – изумясь, кричал Петр. – Ведь я потом тебя полгода искал… За
эту иголку люблю, Алексашка! – И целовал его в рот и в десны.
– А помнишь, Петр Алексеевич, – грозя пальчиком, спрашивал князь-папа, – припомни-ка
мою плетку, как бивал тебя за проделки?.. И баловник же был… Бывало…
И Никита Зотов принимался рассказывать, как Петр, – ну, титешный мальчоночка, от земли не видно, а уж государственный имел ум… Бывало, вопрос задаст боярам, и те думают, думают – не могут ответить, а он вот так махнет ручкой и – на тебе – ответ… Чудо…
Все за столом, разиня рот, слушали про эти чудеса, и Петр, хотя и не припоминал за собой
такого, но – раз другие верят – и сам поддакивал…
Бухвостов подливал в чарки. Мужик он был хитроватый, видом прост и бескорыстен. Петра понимал и пьяного и трезвого, но за Алексашкой, конечно, угнаться не мог, – и года были не
те, и ум косный… Улыбался, потчевал радушно, в беседу не лез.
– А вот, – говорил Меньшиков, царапая шитыми золотом малиновыми обшлагами по скатерти (сидел прямо, ел мало, вино его не брало, только глаза синели), – а вот узнали мы, что у
царского денщика, Алексея Бровкина, красавица сестра на выданье… В сие дело надо бы вмешаться.
Степенный Алешка заморгал и вдруг побледнел… К нему пристали, – сильнее всех Петр, и
он подтвердил: верно, сестра Александра на выданье, но жениха подходящего нет. Батя Иван
Артемич до того сделался гордый – и на купцов средней руки глядеть теперь не хочет. Завел ме-децинских кобелей, люди пугаются – мимо двора ходят. Свах гонит взашею. Саньку до того довел – ревет день и ночь; года самые у нее сочные, боится – вместо венца – монашкиным клобуком все это кончится из-за батиной спеси…
– Как нет жениха? – разгорячился Петр. – Поручик Меньшиков, извольте жениться…
– Не могу, молод, с бабой не справлюсь, мин херц…
– А ты, святейший кир Аникита? Хочешь жениться?
– Староват, сынок, для молоденькой-то! Я все больше с бл…ми…
– Ладно, дьяволы пьяные… Алешка, отписывай отцу, я сам буду сватом…
Алешка снял черный огромный парик и степенно поклонился в ноги. Петр захотел тотчас
же ехать в деревню к Бровкиным, но вошел гонец из Кремля, подал письмо от Льва Кирилловича. Царица кончилась. Все поднялись от стола и тоже сняли парики, покуда Петр читал письмо.
У него опустились, задрожали губы… Взял с подоконника шляпу, нахлобучил на глаза. По щекам текли слезы. Молча вышел, зашагал по слободе, пыля башмаками. На полдороге его встретила карета, – влез и вскачь погнал в Москву.
Пока другие судили и рядили, что ж теперь будет, – Александр Меньшиков был уже у Лефорта с великой вестью: Петр-де становится единовластным хозяином. Обрадованный Лефорт
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
123
обнял Алексашку, и они тайно шептались о том, что Петру теперь надо бросить увиливать от
государственных дел, – в руках его вся казна и все войско, и никто в его волю встревать не должен, кроме как свои, ближайшие. Большой двор надо переводить в Преображенское. И Анне
Монс надо сказать, чтоб более не ломалась, далась бы царю беззаветно… Так надо…
………………………………………………………
До прибытия царя Наталью Кирилловну не трогали. Она лежала с изумленным, задушенно-синим лицом, веки крепко зажмурены, в распухших руках – образок.
Петр глядел на это лицо… Казалось – она так далеко ушла, что все забыла… Искал, – хоть
бы в уголке рта осталась любовь… Нет, нет… Никогда так чуждо не были сложены эти губы…
А ведь утром еще звала сквозь задыхание: «Петрушу… благословить…» Почувствовал: вот и
один, с чужими… Смертно стало жалко себя, покинутого…
Он поднял плечи, нахохлился… В опочивальне, кроме искисших от слез боярынь, были
новый патриарх Адриан – маленький, русоволосый, с придурковатым любопытством глядевший
на царя, и сестра, царевна Наталья Алексеевна, года на три старше Петра, – ласковая и веселая
девушка. Она стояла, пригорюнясь по-бабьи – щеку на ладонь, в серых глазах ее светилась мате-ринская жалость.
Петр подошел.
– Наташа… Маманю жалко…
Наталья Алексеевна схватила его голову, прижала к груди. Боярыни тихо завыли. Патриарх
Адриан, чтобы лучше видеть, как царь плачет, повернулся спиной к покойной, приоткрыл рот…
Шатаясь, вошел Лев Кириллович, с бородою совсем мокрой, с распухшими, как сырое мясо, щеками, упал перед покойницей, замер, только вздрагивал задом.
Наталья Алексеевна увела брата наверх к себе в светелку, покуда покойницу будут обмы-вать и убирать. Петр сел у пестрого окошечка. Здесь ничто почти не изменилось с детства. Те же
сундучки и коврики, на поставцах серебряные, стеклянные, каменные звери, зеркальце сердечком в веницейской раме, раскрашенные листы из священного писания, заморские раковины…
– Наташа, – спросил тихо, – а где, помнишь, турок был у тебя со страшными глазами?..
Еще голову ему отломали.