Ночь с 3 на 4 мая, Дармоншир, Марина
У меня появился секрет.
И это были не растяжки на заметно увеличившемся животе, которые я периодами рассматривала с недоумением и раздражением: мое тело менялось и не все я хотела принимать. И не то, что с пальцев моих иногда при волнении начинали сыпаться искры — я спрашивала у Василины, она — у Ясницы, но у нее такого не случалось, да и на его памяти не было. У мамы я тоже не припоминала, поэтому мы дружно решили, что это влияние детей-потомков Инлия.
Секрета из искр особого не вышло, потому как посыпались они первый раз ранним утром, когда мы пили чай с леди Лоттой и Ритой, и доктор Кастер позвонил мне с сообщением, что у герцога Таммингтона ночью началась ломка. Меня будить не решились.
— Я иду, — нервно сказала я, вставая, и тряхнула рукой. Как результат — прожженная скатерть, наше всеобщее изумление и деликатный вопрос свекрови:
— Милая, может, тебе успокоительных трав попить?
Нет, мой секрет был таков, что я не желала кому-то его озвучивать.
Шел пятый месяц войны, которая накрывала нас, как одеяло, набитое мокрым песком и пахнущее гарью. Человек привыкает ко всему — и мы привыкли. Люди в замке и герцогстве продолжали жить, радоваться и плакать, сближаться, рожать детей. Потому что жизнь невозможно остановить, пока ты жив.
И я тоже привыкла к войне — после отлета Люка охрана замка вместе с моими гвардейцами еще дважды отбивалась от нежити, которой становилось все больше, один раз недалеко от фортов заметили группу разведчиков на раньярах и мы по воздушной тревоге спускались в подвалы. Но стрекозы улетели и жизнь пошла своим чередом.
По-прежнему шел поток беженцев, и я следила за тем, как их принимают и размещают. Как-то незаметно мэры городов Дармоншира стали обращаться ко мне за решением насущных проблем, и теперь в госпитале я работала только на процедурах, ранним утром и вечером. Вся оставшаяся первая половина дня была занята делами герцогства, после обеда я по настоянию доктора Кастера отдыхала (на самом деле — разбирала в кабинете Люка корреспонденцию) и гуляла вокруг замка в сопровождении двадцатки охраны: ходить было необходимо, но нежить могла появиться в любой момент.
Шел пятый месяц моей беременности, и я уже чувствовала слабую, нежную, как крылом бабочки, щекотку изнутри — я и не сразу обратила внимание, занятая работой в госпитале, и только когда она стала повторяться после выпитого молока с медом или дисциплинированно съеденной моркови, я поняла, что детям надоело все время спать.
Я одновременно была словно отрешена от мира, невероятно спокойна и легка, потому что даже следов токсикоза не осталось и я чувствовала нереальный прилив сил. И в то же время меня штормило от умиления, совершенно несвойственного мне, до страха — какая судьба ждет детей? Что ждет мир и всех нас? В каком мире им предстоит родиться и родятся ли они вообще?
Мне очень не хватало Люка, чтобы он выслушал все мои страхи и сказал: «Я одержу победу и никто не будет больше угрожать ни тебе, ни детям. Я буду с тобой всегда и больше не умру. Ты легко родишь, потому что вокруг тебя миллион специалистов, виталистов, драконов. Если понадобится, я слетаю на Маль-Серену, похищу царицу Иппоталию и привезу помогать тебе в родах. А теперь просто поплачь».
Но Люка не было — мы лишь изредка получали радиограммы от него, и я говорила эти слова себе сама, и плакала, и смеялась от своей глупого желания, чтобы кто-то пообещал мне, что все будет хорошо. Потому как я прекрасно понимала, что история может повернуться как угодно, мой муж может проиграть, и тогда завтра в замок снова придут враги, и куда бы я ни сбежала — рано или поздно они могут достать и там.
Но я и все вокруг продолжали делать свою работу. Пусть мы могли проиграть, но если не верить в победу и не вкладывать в нее все, что ты можешь на своем месте, то точно проиграешь.
Я говорила со свекровью, которая после воскрешения Люка твердо была уверена в том, что больше ничего плохого случиться не может, и не хотела ее разубеждать. Мы должны были демонстрировать уверенность, даже если разум говорил, что ничего еще не решено.
Я звонила Кате, которая рассыпала свою крупу на будущее — и раз за разом говорила мне, что там не видно ничего, только хаос и огонь.
— И я не знаю, что это означает, Марина, — поясняла она, — что наш мир будет в хаосе или огне, или что впереди неопределенность?
Я требовала от Леймина сводки с фронта, я жадно ловила новости из Рудлога и других стран: так, я знала, что в Йеллоувине первого мая открылся портал, и в битве погиб император Хань Ши, а битва идет до сих пор, что Мартин в составе сводной блакорийско-рудложско-бермонтской армии наступает на Блакорию, что в Рудлоге враг подбирается к Центру, но ситуация разворачивается не в его пользу и иные городки переходят из рук в руки, а инициация Таммингтона прошла удачно, и мой муж уже вернулся в армию, успев поучаствовать в спасении драконов из рушащегося Драконьего пика (я только-только три дня назад отправляла туда вместе с драконами Вейна, услышавшими Зов Нории, вещи и пропитание).
А еще я заметила, что мой внутренний голос почти замолчал.
«Это потому, что ты наконец-то пришла к миру с самой собой», — тут же отзывался он, и я улыбалась.
Я действительно больше не ощущала себя неправильной сестрой, которую очень любят, но которая постоянно в чем-то виновата. Я была Мариной, герцогиней Дармоншир, медсестрой, сестрой, невесткой, женой, будущей матерью, которая ни от кого не зависела, никому не подчинялась и ни перед кем не должна была держать ответ, кроме своей совести.
Со мной продолжали твориться странные вещи. Иногда я видела в сумерках в зеркалах змеиные тени.
— Почему вы приглядываете за мной? — спрашивала я с любопытством, но они только загадочно шипели и качали хвостами.
Мне не хотелось складывать два и два: вопрос Люка, не желаю ли я становиться королевой, и интерес змей-хранительниц Луциуса, но мысль, уже оформившись, меня не покидала. Поэтому я искренне желала Таммингтону удачи. Большой, всегосударственной удачи.
Иногда, когда я засыпала, мне казалось, что я парю над кроватью, но спалось мне так сладко, что меня ничуть это не пугало.
А еще я продолжала летать во сне. И это и стало моим секретом. Первый раз это случилось, когда я сходила с ума после смерти Люка и мне снилось, что я птицей летала к нему, обнимала его. Потом оказалось, что это не было сном. И что способность неосознанно оборачиваться птицей осталась со мной.
Люк улетел двенадцать дней назад и ночь после этого я спала тревожно, ворочаясь, просыпаясь, думая о том, что нам предстоит. А на следующую ночь от бессоницы не осталось не следа. Правда, утром я вспомнила свой полет над морем и лесами, вспомнила, как восхитительно ощущение мощи крыльев, бьющих по воздуху, скольжение, как грозно и в то же время совершенно выглядят сверху холмы.Я решила, что мне все приснилось — пока еще через ночь не очнулась в воздухе над фортами в птичьем обличье.
С тех пор я летала почти каждую ночь, иногда просыпаясь во время полета, иногда — нет, и тогда мне оставались лишь воспоминания.
Я вспоминала, как с башен замка, стоит мне вылететь из окна, срываются огнедухи и сопровождают меня так далеко, как могут (слава Богам, что они иногда так играли сами по себе и это не вызывало беспокойства охраны), а затем, чтобы не иссякнуть, прячутся ко мне под крылья. Как одна за другой поднимаются огнептицы, привязанные мною же к фортам, и летят поздороваться, а оставшиеся части гарнизонов выбегают во двор, чтобы посмотреть на вереницу играющих огней в небе.
— Течение стихий сейчас меняется, — объяснял на вопросы Леймина наш маг Тиверс, — возможно, с этим связано поведение огнедухов. Чтобы сказать точнее, нужно наблюдать.
Жак морщился, хмурил брови, и я надеялась, что он не прикажет внимательнее просмотреть ночные записи с камер, направленных с леса на замок — иначе внимательный глаз может и заметить птицу, вылетающую из моих окон ночью и возвращающуюся к утру.
Мне было страшно, что я не могу контролировать свои обороты — днем после первого полета я попыталась обернуться, но полиморфия всегда давалась мне куда хуже, чем Полине, и получилось не сразу. Я вспорхнула на столик перед зеркалом, чтобы рассмотреть себя — маленькую соколицу с темно-красным оперением и замешательством во взгляде. А во сне же это происходило так естественно, будто я с рождения существовала в двух обликах.
Мне было страшно, что во время полета я наткнусь на раньяра (хотя ночами они практически не летали) или меня подстрелит кто-то из своих. Вечерами я уговаривала себя никуда не летать, напоминала о долге — но другая, свободная я, раскрывала ночью крылья и вырывалась в окно. И летела к Маль-Серене или за границу с Рудлогом, или к фортам и далеко за форты, глядя на следы войны, заглядывая в окна домиков, где каким-то чудом продолжали жить люди. Я летела по следу дармонширской армии, видела военные машины, орудия, берманские отряды, которые спали прямо на земле, эмиратские корабли в море. Я видела штаб нашей армии и узнала командующего Майлза, который в ночное время бодрствовал. С каждой ночью я залетала все дальше и боялась, что однажды не успею вернуться к утру.
Но я успевала, и утром была полна сил, а дети так активно толкались и щекотали, что понятно было — у них сил тоже достаточно. Мне было страшно, но я вспоминала, кто их отец, и успокаивала себя — возможно, эти полеты были нужны им, а не мне.
— Что со мной происходит? — спрашивала я у теней в зеркалах. — Как мне это контролировать?
— Красссные, — шипели в ответ, — вссссегда полны неосссжиданосссстей. Летайсссс, разсссс ветерсссс зоветсссс… а для контроляссс змеенышей всегда просссят вссспомнить сссвое имясссс… поссстарайся вссспомнитьссс в полетессс.
Разумом я понимала, что не стоит это держать в секрете, ведь случись что со мной — и меня даже не найдут. Но… меня всегда сопровождали огнедухи, а выносить еще одну волну заботы о моей безопасности я просто не желала.
Вчера нам принесли радиограмму, что Люк с лордом Робертом вернулся в расположение штаба армии. А сегодня, незадолго до обеда, сразу две: от Зеленого крыла Рудлога — что спасательная операция у Драконьего пика завершена, и все драконы Вейна сейчас летят в Истаил, помогать восстанавливать истощенных собратьев, но через несколько дней вернутся в замок. Мы, конечно, привыкли к помощи виталистов-драконов и теперь нам приходилось туговато. Благо раненых было немного — в основном те, кто находился на долечивании.
А вторая новость была из штаба — что скоро раненых снова будет много и нужно привести госпиталь в повышенную готовность. Потому что ночью начались атаки иномирян, и сейчас войска готовятся к новой большой битве.
Весь день мы ходили притихшие, потому что осознавали, что в ближайшие дни решится судьба и Инляндии, и Дармоншира. На меня опять давило эхо того отчаяния, которое я испытывала после смерти Люка, и приходилось делать усилие, чтобы не дрожали руки при установке капельниц и уколов. Брачный браслет, который после возвращения Люка почти не активничал, мягко слал по телу успокоительные мятные волны, но я все равно была далека от спокойствия.
Леди Шарлотта пригласила священника, и к ночи мы все, семья и домочадцы, собрались в часовне Вейна, в той, что я выходила замуж, и отстояли службу, молясь о победе. Я просила Красного и о Люке, и о Берни, и о своих родных, и о мире.
«Отец, если я могу что-то сделать, покажи, укажи, подскажи».
Но в этот раз мой первопредок молчал. Может, был занят. Ну, или не слышал, или не счел возможным отвечать в часовне Инлия Белого.
Но я очень надеялась, что Целитель ему все передал.
Спать я ложилась с неспокойным сердцем и холодными от страха за Люка руками. Дети вертелись в животе, видимо, чувствуя мое состояние. Раньше я бы не стала себя мучить — спустилась бы вниз, в госпиталь, потому что единственным отвлекающим средством для меня всегда была работа. Но сейчас я больше не могла не спать сутками.
Я попросила горячего молока, я попросила успокоительного — и наконец бешеный стук сердца начал замедляться, а дети — успокоились. С ними заснула и я.
«Сссвое имясссс …Поссстарайся вссспомнитьссс в полетессс…».
Я вздрогнула и очнулась далеко за фортами, над лесом, освещаемым голубоватой луной. Грохотала артиллерия, и я поднялась выше. Под крыльями грелись огнедухи с башен Вейна, а я парила в воздухе, пытаясь понять, куда и зачем я прилетела. И как мне вернуться обратно. Мне было страшно, но даже испуг казался каким-то далеким, словно мой мозг не до конца проснулся.
Далеко слева в отражающем лунный свет море виднелись силуэты кораблей, то и дело выплевывающих огненные вспышки. Артиллерия работала и подо мной, а впереди, в холмах и у городков расцветали пятна пламени.
Я осторожно пролетела чуть дальше — и узнала место, где я в прошлый раз видела Майлза. Штаб сверху казался вымершим — лишь горело несколько костров, да большие штабные машины освещались изнутри, в них виднелись операторы. Несколько военных курили у машин и рядом с палатками.
Люк тоже должен был где-то там — и я спустилась еще, чтобы разглядеть, нет ли его — но наткнулась на огромный защитный купол, проскользив по нему до самой земли. Разочарованно крикнула, поднявшись выше, стукнулась грудью с одной стороны, с другой, зависла в воздухе…
И тут надо мной мелькнула большая тень.
— Задержите его! — крикнула я, метнувшись вверх, но из клюва вырвался лишь клекот. Однако огнедухов это не смутило — четыре комка сжатого пламени вынырнули из-под моих крыльев, разворачиваясь в ярко-алых сияющих птиц, и рванулись исполнять мой приказ. А я полетела за ними.
4-5 мая, Нестингер, Инляндия
К вечеру четвертого мая командующий Майлз, так и не спавший со вчерашнего дня, после ночных нападений невидши развил ошеломляющую деятельность.
— Мы планировали позиционные бои, — говорил он, обводя указкой скопления дармонширских войск напротив городков графства Нестингер, занятых иномирянами. — Каждая армейская группа должна была отбивать свой участок, проламывать линии вражеской обороны, рассекать иномирян и окружать города.
Люк, который, в отличие от Майлза, успел подремать полтора часа после ночных полетов на места нападения невидши и помощи артиллеристам в вычислении орудий противника, расположился у двери командно-опорного пункта и курил, хмуро разглядывая карту Инляндии. Днем во время полетов по фронту он успел увидеть и перекинуться парой слов с Берни, который ныне занимал позицию командира роты и со своим подразделением окапывался восточнее, ближе к столице графства.
Брат за последние дни похудел и словно еще заматерел, выглядел невеселым. Нападение невидши произошло на соседнюю роту, и Люк осознавал, что вполне мог найти брата разорванным, что ему просто повезло. Понимал это и Берни.
— Ну что, вломим им, братец? — спросил он, когда они молча перекурили, глядя на дальние дымы иномирянских костров, щурясь на ярком майском солнце и вдыхая запах выброшенной из окопов земли и влажного леса. — Сколько им наших людей еще нужно зарезать, чтобы мы их задавили?
— Вломим, — пообещал Люк, приобнимая младшего за плечи. Вокруг переговаривались бойцы, исходила паром полевая кухня, распространяя запах перловой каши с мясом. — Ты только не геройствуй, Берни.
— Все геройство себе хочешь оставить? — беззлобно фыркнул Кембритч-младший, и они невесело похмыкали. Покурили.
— Ты видел майора Лариди? — поинтересовался Бернард.
— Вечером увижу, — отозвался Люк, затягиваясь. — Майлз собирает командиров подразделений. Передать что-то ей?
Берни покачал головой.
— Никакой надежды? — понимающе спросил Дармоншир.
Кембритч-младший кивнул. Помолчал.
— Она сказала, что она — солдат и всегда останется солдатом. Что во мне великие задатки и много храбрости, но я еще малек, который лет через десять превратится в матерую акулу. И рядом мне нужна будет не сильная мать, которую я в ней вижу, а спутница нежная и спокойная для мирной жизни. А она всегда останется мне другом, если я этого пожелаю.
— Жестко. И честно. Что будешь делать? — осведомился Люк.
— Подумаю после войны, — буркнул Берни.
— Тогда надо ее заканчивать побыстрее, — согласился его светлость.
Они похлопали друг друга по спине, обнялись и разошлись — у каждого была своя задача.