- Ну, даже не знаю, бабуся, как на это и реагировать,… вроде бы как при фашистах не могло быть лучше…
- Так-то оно так,… но ты просил меня рассказать о моей жизни, вот я тебе и рассказываю…
Какое-то время мы сидели в молчаливом раздумье, потом я сказал:
- Бабуся, а мне из истории партии, которую довелось в училище изучать, известно, что колхозникам не так уж и плохо в те годы жилось,… некоторые из них во время войны на свои денежные сбережения даже самолеты и танки для Красной армии покупали…
Баба Киля после этих слов вскинула на меня свои старушечьи глаза и недоуменным взглядом несколько секунд смотрела мне в лицо.
- Ты, внучек, сейчас пошутил или на полном серьезе сказал?.. – тихим голосом спросила она, не отрывая от моего лица своих глаз. По ней было видно, что она не в силах осмыслить произнесенное мною. Я тоже, почувствовав, что сказал полную, но не придуманную мною чушь, почесал свой затылок и ответил:
- Бабуся, я уже понял, что сказал глупость.
Мы вновь, понурившись, какое-то время молчали.
- Ну а вы не пробовали бросить тут все к чертовой матери и уехать куда-нибудь подальше от этого ужаса - в Николаев, например? – вновь обращаюсь я к бабе Киле. - Все-таки пролетариям, я так думаю, полегче тогда жилось, да и деньги хоть какие-то им платили, а в трудные годы – карточки продовольственные им выдавали.
- Легко сказать: «бросить»… Во-первых: для того, что бы сломя голову куда-то бежать, тем более с детьми, – нужно что бы там было где жить. А во-вторых, сельским жителям паспорта не выдавались, а для проживания в другой местности требовалась прописка – без нее ни на работу, ни на учебу, ни на квартиру люди устроиться не могли - за нарушение паспортного режима в те годы можно было и на каторгу загреметь, лет на восемь.
Вздохнув, я с возмущением в голосе замечаю:
- За каждую маломальскую провинность – тюрьма,… что, других способов наказания людей в те времена не существовало?
- Ну почему же не существовало?.. Я же тебе уже рассказывала, что людей и из дома могли запросто выгнать,… а могли и забрать все их имущество или избить до полусмерти. А что касается тюрьмы, то те люди, кого я знала и которых отправили в лагеря, раньше пяти лет оттуда не выходили,… а кое-кто вообще оттуда не вернулся, - добавила она с грустной усмешкой.
Какое-то время в помещении вновь висела напряженная пауза, затем баба Киля вновь заговорила:
- Был у твоего деда Вани, внучек, очень хороший друг – Пантелей Лебедев, они вместе воевали на стороне красных во время Гражданской войны.
Жил Пантелей в своей землянке в районе Старого Водопоя и работал в литейном цехе на заводе, кажется, он тогда «Серп и молот» назывался, а сейчас он называется «Дормашина». Была у него жена Мария, она тогда в Николаеве на Аляудах на заводе по изготовлению извести работала, и было у них трое детей: два мальчика и девочка.
Мы по мере возможности встречались с ними, и как-то в 1932 году мы поехали в город на рынок и решили к Пантелею в гости заехать.
Приехали мы к нему домой, а там, в землянке, в полной нищете убитая горем Мария на топчанчике лежит, к смерти готовится.
Мы стали расспрашивать ее, что да как, а она, захлебываясь в рыданиях, даже слова не может сказать.
Оказалось, что Пантелей на заводе во время перерыва в курилке что-то нехорошее сказал, его тут же ночью арестовали и как врага народа в лагерь отправили. После этого Марию как жену врага народа на работе травить стали и тюрьмой угрожать, а детей ее, самому старшему из которых – Алексею, было всего-лишь десять лет, Леночке – восемь, а младшенькому, Толику – пять, у нее отобрали и в детдом сдали.
Поохали мы с дедом Ваней, поахали, а потом я говорю ей:
- Тебе, Мария, сейчас нельзя тут одной оставаться, будет лучше, если ты к своим родителям в село жить поедешь. – Они тогда где-то в Привольнянском районе жили, а сейчас – это Баштанский район. А она мне отвечает:
- Некуда мне ехать, родителей моих раскулачили, и им самим жить негде.
- Ну, тогда, говорю, поехали к нам – с нами жить будешь.
- Нет, говорит, не хочу я больше так жить, помогите только мне до детдома добраться, хочу в последний раз детей своих увидеть.
Помню, приехали мы в детдом – он тогда находился в том здании, что сейчас музей судостроения находится, зашли в помещение, а там детей, словно муравьев в муравейнике: плачут, тощие, грязные, оборванные…
Стали мы заведующего просить, чтобы он разрешил Марии с детьми своими увидеться, а тот отвечает:
- Не положено детям с врагами народа встречаться.
Несчастная Мария волосы на голове рвала, в обморок падала, а тот уперся, как баран: «не положено», и все тут.
С горем пополам уговорили мы ее к нам поехать. Приехали, стали уже думать, как нам дальше жить, заявление о вступлении в колхоз она написала, а буквально дня через три после этого напротив нашего двора бричка с двумя НКВДистами остановилась, зашли они к нам в хату, и один из них, видимо старший по званию, обведя нас строгим взглядом, спросил:
- Кто тут из вас будет Мария Лебедева?
- Я, - убитым голосом ответила Мария.
- Очень хорошо, - уже обращаясь к ней, говорит НКВДешник, - собирайся, ты сейчас с нами поедешь.
Поблагодарила нас Мария за то, что мы не отказались от нее, попросила, чтобы мы, в случае чего, о детях ее позаботились, потом, покорно села в бричку и поехала…в Сибирь, на целых пять лет.
После ареста Марии мы все ждали, что и нас арестуют, к каждому звуку мы тогда, будучи дома, прислушивались – не за нами ли идут?.. Мы боялись даже слово лишнее где-то кому-то сказать, чтобы не быть в концлагерь угнанными. А в те годы, внучек, очень много людей с Украины в лагеря и на «стройки коммунизма» было угнано, и ходили слухи, что из Москвы приходят разнарядки: сколько и куда нужно людей отправить. Их арестовывали буквально ни за что: где-то кому-то не то сказал, где-то не так на кого-то посмотрел, где-то у кого-то что-то не то спросил, где-то кто-то назвал твою фамилию… при этом людей жестоко пытали и требовали признаться в том, в чем они были совершенно не виновны, и те сознавались во всех своих смертных грехах. А многие люди, боясь пыток, сразу во всем «признавались» и называли фамилии людей, тоже совершенно ни в чем не виновных, и их тоже арестовывали и отправляли в Сибирь на рудники или на другие, так называемые «стройки коммунизма». Человеку трудно было даже представить, за что его могут арестовать и постараться избежать этой тяжкой участи. Многие люди после ареста домой уже не возвращались, а на их место присылались люди из России, их сюда целыми эшелонами свозили.
Пантелей домой тоже не вернулся – как потом стало известно, он погиб на строительстве «Беломорканала», а Мария, вся седая и совершенно не похожая на себя, в 1938 году домой вернулась.
Ее старшие дети – Алексей и Леночка, уже жили самостоятельно в той же хибаре, что и была у них раньше. Они Марию, слава Богу, хоть и с трудом, но приняли, а вот ее самый младший сыночек – Толя, увидев ее в детдоме, обозвал ее «врагом народа», отвернулся от нее и убежал.
Нашпигованные коммунистическим бредом и фанатичной любовью к Сталину, многие дети, воспитанные в детских домах, беря пример с «образцового пионера» Павлика Морозова, от родителей своих – «врагов народа», тогда отказывались, Толик тоже от своей матери отказался.
Искалеченная Советской властью жизнь Толи, сложилась тоже очень тяжело: с пяти лет он мыкался в детдоме, потом, с началом войны, когда в 1941 году детдом эвакуировали куда-то в Россию, работал в колхозе пастухом. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, он попал на фронт и домой – в Николаев, вернулся в конце 1944 года. Потом, когда ему исполнилось восемнадцать лет, его опять отправили на службу, на этот раз на флот, на целых пять лет.
После смерти Сталина, уже при Хрущеве, когда был разоблачен культ его личности, Толя многое понял, он плакал, проклинал Советскую власть и просил у Марии прощения. Мария, конечно же, простила его и тоже постоянно извинялась перед своими детьми за то, что была для них плохой матерью.
Мария уже давно умерла, а Толя где-то в Николаеве живет.
Алексей – старший сын Марии, во время войны был угнан в Германию, работал он там на заводе и был в концлагере, а когда, измученный, он вернулся домой, его уже наши арестовали и отправили на принудительный труд на Донбасс, где он работал на шахте шахтером, «смывая» с себя «позорное прошлое». Домой он вернулся уже после смерти Сталина.
Вот такая, внучек, была судьба у друга твоего деда Вани и его семьи. И, таких, поломанных нашим Советским государством человеческих судеб, было миллионы.
ВОЙНА
Какое это горе – война, - после непродолжительного молчания продолжала свой рассказ баба Киля, - я и мои многочисленные родственники знали не по слухам: и Первую мировую пережили и Гражданскую, поэтому, когда нам вечером 22 июня 1941 года сказали, что началась война с немцами, мы поняли: было нам плохо, а теперь станет еще хуже.
Дня через три после начала войны, нас утром собрали возле конторы и объявили, что война уже идет в полном разгаре, что немецкие самолеты бомбят наши города, и что немецкие армии быстро продвигаются по нашей территории.
Поэтому,- сказали нам,- всем мужчинам от шестнадцати до шестидесяти лет - два часа на сборы и в двенадцать часов все должны быть здесь, на этом же месте. В случае не прибытия,- предупредили нас, - этот человек будет считаться дезертиром, и в отношении его будет применен закон военного времени.
Разбежались мы тогда все со слезами на глазах по домам, собрали, как смогли своих мужчин и в двенадцать часов уже стояли возле конторы. Помню, плачь там стоял невообразимый. А рядом с нами учитель наш сельский, Гончаренко Алексей Яковлевич, стоял. Двое его маленьких детей испуганно к его ногам жались, а жена его Аня, повиснув у него на шее, словно чувствуя, что видит его в последний раз, в истерике билась. Многим из тех, кто уходил тогда на войну, не суждено было домой вернуться, и на Алексея Яковлевича Аня тоже похоронку потом получила – он погиб в мае 1942 года.
А в тот день руководил нами там какой-то офицер, он отсортировал всех мужчин по возрасту: кто помоложе – в одну сторону, тех, кто постарше - в другую и объявил, что те, кто помоложе, призываются в действующую армию и отправляются на фронт, а остальным необходимо получить на складе лопаты и на подводах выехать в сторону Одессы рыть окопы. Про женщин, стариков и подростков - тогда тоже не забыли, некоторых отправили срочно готовить коров и сельхозпродукцию к отправке куда-то в тыл, а остальным выдали лопаты и отправили километров за семь от нашего села тоже рыть окопы и противотанковые рвы.