Слава богу, - тут же продолжала свой рассказ баба Киля, обращаясь ко мне,- твой дед Ваня недели через три вернулся домой, он попал в старшую группу – ему тогда уже было 43 года, и он рыл окопы где-то в районе села Коблево. Я и мои девчата тоже тогда несколько дней с утра и до ночи окопы рыли.
Нас тогда все еще убеждали, что враг не пройдет, что скоро подойдут наши основные силы, и враг будет разбит. Но все оказалось совсем не так, как нам говорили: как-то очень быстро после начала войны по нашему селу прошли отступавшие наши солдаты - подавленные, беспомощные, с наспех забинтованными головами и руками… А спустя еще какое-то время по селу промчались немецкие автоматчики на мотоциклах, и мы поняли, что Советская власть оставила нас. Страх, паника, растерянность и состояние беспомощного стыда за наше, не способное постоять за себя, нищее государство, охватили нас тогда. Мы не знали, что нам делать, не знали куда нам податься, на что надеяться и как нам дальше жить.
На следующий день после того, как по селу промчались немецкие мотоциклисты, нас, в основном женщин и стариков, вражеские солдаты стали собирать и гнать к конторе. Среди этих солдат, как я уже спустя какое-то время поняла, были солдаты разных армий: немецкой – они были одеты в шорты и серые гимнастерки, и румынской – в форме рыжеватой. Когда мы с дедом Ваней подошли к конторе, там, на высоком пороге стояли немецкие и румынские офицеры и несколько гражданских лиц, а перед ними с винтовками стояли румынские солдаты. Сверху, на крыше здания, уже болтался румынский флаг.
Когда весь народ собрался, румынский офицер через переводчика обратился к нам и с первых его слов мы не знали, как нам на них отреагировать: «Дамы и господа», - сказал он тогда, обращаясь к нам.
Уже давно ощущая себя далеко не дамами и не господами, мы про себя понуро усмехнулись; а когда он поздравил нас с освобождением от «Красной чумы», многие люди, мягко говоря, не избалованные Советской властью, без особой горечи подумали: «А может быть, действительно так оно лучше будет?»
И, надо сказать, что сначала мы какое-то улучшение жизни действительно почувствовали. Наше село Ткачевка вместе с Одессой и прилегающей к ней территорией входило в состав румынского королевства и, несмотря на то, что в основном руководили у нас тут всем немцы, порядки у нас были помягче, чем, например, через реку – в Новой Одессе, где территория входила в состав Германии. Там сначала людей на работу вербовали, а потом угонять силой стали - у нас, в селе, к счастью, людей в Германию не угоняли.
Мы по-прежнему ходили на работу, но в отличие от того, как это было у нас в колхозе раньше – при Советской власти, когда мы вынуждены были платить государству бешеные налоги, когда зарплату нам не выдавали и независимо от количества детей в семье и стариков, сельхозпродукцию выдавали только на основании «трудодней» того человека, который работал в колхозе, и только в конце трудового года – румыны, не смотря на то, что тоже нам зарплату деньгами не платили, они сельхозпродукцию выдавали нам по мере созревания этой сельхозпродукции. Они сами развозили ее по хатам, начиная в селе с первой и заканчивая – последней, причем раздавали они сельхозпродукцию в количестве равном количеству детей и стариков в семье. Это выглядело справедливо. Кроме того, налоги, что нам иноземцы установили, были несравнимо мягче, чем те, что были при Советской власти.
- Бабуся, - озадаченно спросил я ее, когда та, замолчав, поднялась со скамьи что бы открыть дверь с веранды во двор, где дождь прекратился, и выглянуло долгожданное яркое солнце, - а вот скажите мне, когда вам лучше жилось: при Советской власти или при румынах?
Задумавшись, баба Киля молчала около минуты, и видно было, что ответ, который, наверняка, она для себя знала, произнести вслух ей было не просто. Наконец, она ответила:
- Все оккупанты схожи между собой, и жизнь людей в оккупации хорошей быть не может…
- Вы так говорите… - с обидой в голосе прервал я тогда бабу Килю, ощутив какую-то мучительную душевную боль оттого, что баба Киля сравнила Советскую власть с румынской оккупацией, - Советская власть ведь не была для вас чужой,… это ведь наша, родная…
- Родная власть, внучек, к своему народу так жестоко не относится,… - тоже, прервав меня, произнесла баба Киля тихим, слабым голосом, при этом, бросив на меня быстрый, горький взгляд - по ней видно было, что она не намерена вести со мной дискуссию на эту тему, и что она уже устала от нашего тяжелого разговора.
Замолчав, она долго сидела, погрузившись в свои горькие мысли, пауза затягивалась, но мне не хотелось прерывать разговор с ней и я вновь спросил ее:
- Ну и как Вам, бабуся, тут жилось при румынах?
- Да, как,… - вновь, нехотя заговорила баба Киля, - по-разному бывало…
Конечно, румыны выгнали с нашей территории Советскую власть не для того, что бы нас осчастливить. Но, видимо, желая добиться от нас нашей лояльности к себе, они поначалу установили тут порядки помягче, чем те, что были при Советской власти. Но осенью 1941 года новые хозяева «попросили» нас собрать вещи и перебраться в соседнее село Ясную поляну – это в трех километрах от нас.
Горько и противно нам было, но деваться было некуда - взяли мы с собой свою одежду – а она вся в один узел тогда вмещалась, корову и пошли.
Помню, как саранча, мы в то маленькое село толпой ввалились, к людям в хаты, как селедки понабивались и жили мы там до самой весны. А те люди, сами с трудом выживая, еще и нас кормили, чем могли,… хорошие были тогда люди.
А в наше село румыны стали со всей округи цыган сгонять…
Я не знаю, кто у кого научился: наши у румын или румыны у наших, но с цыганами румыны сделали почти то же самое, что и наша Советская власть сделала с нами в 1933 году: их стали морить голодом. Разница была только в том, что наши власти у нас выгребали всю еду, а румыны – давали цыганам кукурузную муку в небольшом количестве, ровно столько, сколько нужно было для того, что бы они там все от голода повымирали. Их тоже, как и нас при Советской власти, из села не выпускали, и к весне 1942 года с цыганами уже было все кончено, и нам разрешили домой вернуться.
Если бы ты знал, внучек, - вновь обратилась ко мне баба Киля, после продолжительного молчания, - что мы тогда в этом нашем селе увидели! Это не поддается ни описанию, ни пересказу: десятки опухших трупов валялось тогда по всему селу, а зараженный смрадом воздух не рассеивался даже при ветре. Огромные, пропитанные трупным ядом зеленные мухи тучами летали по селу и были везде,… от них некуда было деться. Деревьев в селе почти не было – они были вырублены цыганами, потому что им, несчастным, совершенно нечем было зимой печи топить. Камышовые крыши хат были тоже почти полностью уничтожены. Вокруг было пусто, грязно и жутко.
А когда мы вошли в свою, вот в эту хату, я чуть рассудок не потеряла.
Замолчав, баба Киля несколько секунд сидела молча, затем, дрожащим голосом она проронила:
- Даже не знаю, внучек, стоит ли мне тебе рассказывать, что мы тогда с дедом Ваней вот тут - в этой хате увидели…
Я слушал бабу Килю, как завороженный, и, не раздумывая, сказал:
- Конечно, бабушка, расскажите…
Вновь, немного помолчав, она рассеянно пробурчала:
- Легко сказать: «Расскажите»… А я тогда в эту хату одна заходить боялась,… Аня с Ниной тогда тут тоже жить отказывались - после увиденного нам всем по ночам кошмары снились…
Тогда я не стал настаивать на том, что бы баба Киля рассказала мне: что же она там такого страшного увидела, а спустя какое-то время, уже после того, как баба Киля умерла, я, сидя за графинчиком домашнего виноградного вина с ее младшим братом - дедом Федей, взбудоражив в нем воспоминания о прошлой жизни, спросил его:
- Дед Федя, а что это за чертовщина такая была в доме бабы Кили, что она боялась мне даже рассказывать об этом?
- Когда? Не поняв вопроса, переспросил дед Федя, вскинув на меня немного захмелевшие глаза.
- Ну, что такого она страшного в своей хате увидела, когда после цыган к себе домой вернулась? – уточнил я свой вопрос.
- А, вон ты о чем…
Помолчав немного, он влил в свой граненый стакан вино, не приглашая меня, выпил и рассказал вот это:
- Когда я в 1946 году переехал из Гребенников в это село, я многого тут разного наслушался, но когда мне баба Киля рассказывала о цыганах, – я тогда тоже, как и сейчас с тобой, в ее доме за столом с дедом Ваней сидел, - мне хотелось встать и уйти оттуда.
«Вон там,- баба Киля показала мне рукой на кровать, - среди невыносимого смрада, лежали, обнявшись два обглоданных крысами трупа: один мужской, а другой женский. А тут, у зеркала, - она кивнула взглядом, - лежали еще три детских трупа – один из них был выпотрошен, без головы и без ног – видимо, его употребляли в пищу. А у двух других, - продолжала мне тогда рассказывать баба Киля, - лица были полностью обглоданы крысами,… они шныряли по всему дому, и как только мы вошли в комнату, крысы, как сговорившись, набросились на нас».
Баба Киля с девчатами тогда еле успели ноги свои из хаты унести, - грустно усмехнувшись, закончил свой рассказ дед Федя.
После рассказанного мне дедом Федей о случившемся в доме у бабы Кили я подумал: хорошо, что мне тогда баба Киля об этом не рассказала, вряд ли мне было бы приятно спать на кровати в доме, где раньше покатом цыганские трупы валялись, а на полу, разжиревшие от трупного мяса, крысы бегали.
Даже слушая рассказ деда Феди об этом, я почувствовал, как жутковатый холодок пробежал по моим жилам, а после такого увиденного, я думаю, действительно по ночам кошмары сниться могут.
А я вновь возвращаюсь к рассказу бабы Кили.
- Жить в нашем селе после цыган было невозможно, - продолжала она тогда свой рассказ, - мы какое-то время еще жили в селе Ясная поляна и приходили сюда, что бы убрать трупы, навести порядок и отремонтировать свои дома. Румыны тогда даже огромную печь для сжигания трупов у нас в селе построили, а до этого они заставили цыган вырыть на краю села огромный котлован для сбрасывания туда их мертвых тел.
Всю грязную работу тогда, конечно же, вынуждены были делать мы,… никогда не забуду, как мы пытались в этих печах сжигать трупы, а они не хотели гореть…
А когда мы уже насовсем вернулись в наше село, - после небольшой паузы, вновь продолжила говорить баба Киля, - нам совершенно не чем было питаться, нам нечем было даже наши огороды засадить. Мы были на краю голодной смерти, но, к нашему удивлению, румыны не дали нам тогда умереть, они нам стали выдавать понемногу хлеба, картошки, кукурузной муки и даже понемногу сахара для детей. Конечно, мы очень сильно недоедали, но и голода румыны тогда не допустили.
Тогда же – весной, они нам раздали для посева семена картошки, лука, других овощей. Поля мы тогда тоже засеяли. А осенью, после уборки очень хорошего урожая – наша жизнь почти нормализовалась,… мы при румынах не голодали.
Воскресенье - был у нас выходным днем, а дети продолжали ходить в школу до четвертого класса. Кроме того, после того, как Советская власть развалила в Ковалевке церковь и построила из того камня клуб, - румыны в этом клубе вновь церковь открыли.
С цыганами румыны, конечно же, поступили очень жестоко, но потом они в нашем селе никого не пытали и на каторгу они никого не отправляли. Поэтому, боясь быть угнанными в Германию, на оккупированную румынами территорию приходили женщины из тех районов, которые были оккупированы немцами. К нам даже из Донбасса две дочери Гриши - брата деда Вани, что туда после раскулачивания уехал, пешком, совершенно изможденные, пришли.
Надя и Маруся у нас тут с 1942 по 1946 год, жили. А еще жила у нас в доме еврейка Белла - она к нам осенью 1942 года из Николаева пришла и попросила спрятать ее. Но нам ее спрятать было негде, и мы румынам сказали, что она наша родственница и что зовут ее Маней, а внешность у этой Мани – пояснили мы им, такая потому, что она болгарка. Сначала вроде все благополучно прошло, но потом, когда в 1943 году сюда, к нам в село, пришло много немцев, они, словно чувствуя, что Маня еврейка, арестовали и ее и твоего деда Ваню. Они требовали от него, что бы он признался в том, что Маня еврейка, и это было просто чудо, что он выдержал тогда те допросы, и их обоих отпустили. Надо еще сказать, что если бы в тот момент, наш полицай Вася Вакарь не подтвердил бы слова деда Вани, что Белла – болгарка, навряд-ли им тогда удалось бы спастись.
А Белла, как в последствии оказалось, не очень хорошей была женщиной: уже после войны, когда мамка твоя, окончив восемь классов, поехала в Николаев устраиваться на одногодичные учительские курсы - мамка твоя очень хорошо в школе училась, и попросилась пожить некоторое время у этой Беллы - та, сославшись на то, что в квартире мало места, - отказала ей. Вот такая бывает в жизни человеческая неблагодарность, - грустно улыбнувшись, тихо произнесла баба Киля.
А к концу 1943 года в нашем селе вообще не было ни немцев, ни румын - комендатура в Ковалевке находилась, а у нас, в Ткачевке, с началом комендантского часа по улицам ходили только румынские патрули - два солдата. Но в это время мы могли передвигаться по селу свободно, единственное, что от нас требовали эти румыны, так это то, что бы мы в обязательном порядке приветствовали их.