И, как всегда, незнание реальных масштабов угрозы порождает сплетни, слухи и страхи, быть может, преувеличиваемые неясностью положения.
19 октября, воскресенье.
Девяностолетие Галича. В Новостях на НТВ: “В эмиграции Галич работал на „Радио Свобода”. В несчастный случай, оборвавший его жизнь, трудно поверить — ну как человек, работавший на радио, мог перепутать провода?”
21 октября, вторник.
Сегодня получил с утра новый, видимо пожизненный уже, заграничный паспорт. А потом зашел в ближайшее там кафе и “принял на грудь” за
120 рублей 50 г фальшивого виски, бесстыжей подделки под хорошую марку.
22 октября.
День между золотой осенью и поздней осенью. Малоярославец. Березы с последним золотом, но и золотистыми почему-то хвощами ветвей на фоне побледневшей лазури. А другие последние листья, что еще держатся на ветвях, обесцвеченные, сухие, выглядят так, словно уже пролежали несколько лет в томе Пушкина или Тютчева.
На столбе неподалеку от вокзала “листовка”:
ВНИМАНИЕ!
5 августа из ЦИРКА ШАПИТО улетел
ПОПУГАЙ
красного цвета, очень крупный.
Просьба сообщить о местонахождении птицы
в цирк или по телефону 89037623985
“Сообщить о местонахождении птицы” — какая поэзия!
При въезде в центр Малоярославца на холмике символическое идолище “русской женщины” еще советской работы. Малоярославна.
Старуха в окне, в платке, повязанном по-старинному — по глаза. И ведь не слепая. Со второго этажа деревянного дома что-то, видно, прочитала у нас в глазах — закивала.
Свято-Никольский Черноостровский монастырь, там детский приют. Самому младшему четыре месяца — он в монастыре вместе с мамой.
В Калужской губернии орудует (другого глагола не подберу) бригада богомазов, “легко” расписывающих огромные плоскости стен и своды — в Калуге, в Оптиной, вот, оказывается, и в Малоярославце… Невыразительные лики, формы, грубые краски. И орнамент, полотенца — по трафаретам. Наглая размашистость и ни грана того духовного аристократизма, что был в средневековой Руси.
Вырождение, особенно заметное в электричках. Деформированные фигуры качков, широкоплечие, с маленькими головами, глазными щелями, уродской стрижкой и короткими ляжками. Между скамеек — банки, бутылки. Продавцы мелочевки, молодежь бегает от контролеров — с матерком.
Позднеоктябрьские, “схваченные” утренниками ягоды рябины, калины, боярышника и морщинистые сливы — на ветках. И поздние георгины, астры и не теряющие (или теряющие последними) оранжевую яркость настурции — наша осень…
25 октября, суббота.
Когда облачно и солнечно разом, у осеннего теплого с прохладцей денька молочный оттенок.
1350, НТВ: “Черная месса. Что толкает обычного человека на тропу каннибала?” — голос с пафосным выражением.
28 октября, 17 часов. Поленово.
Цветы осенние милей
роскошных первенцев полей.
Полевые цветы роскошными не бывают.
Безлюдная излука Оки. Слева над Тарусой садилось солнце, и все было золотисто — от освещения, от недоупавшей листвы. Но неярко — как на одном из поленовских пейзажей. Русская осень имеет духовное качество, удивительный феномен.
А со мной Вилька и табор дворняжек.
28 октября, 5 утра.
Как герой “Смерти в Венеции” — по каким-то опрометчивым и случайным проговоркам гостиничной и прочей обслуги — только догадывался о размерах распространения в городе эпидемии холеры, так и мы лишь смутно догадываемся о масштабах и реальных проявлениях у нас мирового экономического кризиса — из средств массовой информации не узнать ничего. Один пожалуется, другой посетует, третий возмущается, что вот перестали принимать банковские карточки в оплату за авиабилеты — только наличными.
А еще парализованы несколько авиалиний — люди сутками сидят в аэропортах.
30 октября, 5.30 утра.
В газете “Время новостей”, видимо, их обозревательница Юлия Солнцева недоумевает: “Пушкина в проекте „Имя Россия” почему-то представляет Ю. Кублановский”. Действительно, удивительно — почему не Тимур Кибиров? Почему не нашли кого-нибудь поприличней?
В книжной лавке Литинститута. Затоваривание все новыми и новыми книгами. Их неприятный преизбыток. А между тем никто еще не прочитал предыдущих! Я бы запретил издавать новое, пока хоть два процента нашего грамотного населения не прочитают уже изданного. Остановить конвейер,
с которого сходят все новые и новые книги! Книги — это то, чего, по определению, не должно быть слишком много.
Надо подумать, осмотреться и “помечтать над страницей”. А между тем девятый вал новоизданного накрывает с головой и не дает отдышаться.
31 октября, пятница.
“О любви” (1898) — раз пятый за жизнь перечитываю этот рассказ Чехова. О безнадежности — как “преступить закон”, так и его “исполнить” — оба варианта хуже. Ушел нравственный пафос Татьяны Лариной, Лизы Калитиной — всего того, что так восхищало Достоевского (в его Пушкинской речи), — пафос христианского морального долга. Есть все-таки в “претензиях” Шестова к Чехову своя правда. Творчество, от которого опускаются руки.
Но пронзительный драматичный печальный лиризм не только “мирит”
с Чеховым, но и ставит его вровень с предшественниками.
1 ноября, 0010.
Даже и после общеизвестного революционного каннибализма во Франции на европейскую цивилизацию русское общество традиционно смотрело снизу вверх — не было, казалось бы, логичного отторжения, как не было его и у западной интеллигенции потом — в отношении социалистической России. Левизна прощает любую кровь.
Поразительные прозападные иллюзии Чаадаева, словно там (считай, только что) не было гильотины и святым на соборах “адвокаты” не пооткалывали голов. Он, декларирующий себя “христианским философом”, не заметил, что на Западе давно уже идет дикообразная война с христианством.
Я всегда был приверженцем знаменитых слов Пушкина: “Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал”.
И вот нынешний мой глубокий и всеобъемлющий кризис (включая и поэтическое молчание) обусловлен как раз тем, что я не подпишусь ныне под этими строками Пушкина. Надо совсем не иметь сердца, чтобы признавать “историю наших предков” начиная с 1917-го. Так что же это было (и есть) — выпадение из истории? Иначе не могу объяснить, что тогда рухнула “русская цивилизация” — все связанное с ней признаю по-пушкински; ну а уж потом… извините. Но сейчас мне, нам предлагают XX век считать преемственной и органичной частью истории нашей — и я среди таких патриотических идеологов опять чужой, как и среди демократов, считающих русскую историю выкидышем цивилизации.
А я и не знал, что Суворов аж переписывался с вандейцами! “Восстановите храм Господа и престол Государей ваших, нечестивые да погибнут и след их да изгладится с лица земли…” (письмо вандейскому генералу де Шаретту, 1795).