- Это уж давно обговорено.
- Жалеть не будете. Поедете со мной в танковую армию, в бригаду, понимаете? Это вам не девичий хоровод!
Мельников подошел ко мне, подтянулся, приосанился и браво выпалил:
- Товарищ полковник, я на третьей войне воюю, знаю, почем фунт лиха, и вас не подведу.
- Спокойно, товарищ солдат. Не будем повторяться. Вопрос окончательно решен в вашу пользу.
На рассвете мы с Мельниковым забрались в кузов попутной машины и двинулись на запад.
Выехав из Бердичева, мы сразу почувствовали, что находимся в прифронтовой полосе. Перекрестки дорог пестрели десятками разноцветных указок. Стрелы их были направлены к складам и базам, мастерским и госпиталям. По фронтовым дорогам, по многочисленным рокадным и магистральным путям неслись потоки машин с продовольствием, горючим, боеприпасами, медикаментами. Они держали курс на запад, к своим корпусам, дивизиям, полкам.
Надвигалась ночь, и мы с трудом нашли Романовну, где разместился штаб 3-й гвардейской танковой армии. Большое село, погруженное в ночную тьму, казалось совершенно безлюдным. Ночной патруль долго шарил лучом фонарика по нашим документам. Удостоверившись в их подлинности, нас доставили в домик, где находились кадровики. Выяснив все, что положено в таких случаях, начальник отдела кадров полковник Меркульев, тот самый, что написал мне записку в Железноводск, спохватился, начал звонить командарму. Потом вдруг опустил на рычаг телефонную трубку, бросил на меня удивленный взгляд:
- Слушайте, у вас имеется лучшее обмундирование?
- У меня нет не только обмундирования, но даже вещевого аттестата.
Меркульев безнадежно махнул рукой:
- Пошли к командарму, он ждет вас.
Глухими, притихшими улочками мы добрались до окраины села. Здесь, в домике, стоявшем в глубине сада, расположился генерал П. С. Рыбалко.
Волнуясь, переступил я порог ярко освещенной электрическим светом просторной комнаты.
Склонившись над картой, за столом сидели несколько генералов. Я растерянно искал глазами командарма, чтобы доложить о прибытии.
- Ладно, хватит, вижу, что в госпитале натренировался рапортовать, упредил меня Павел Семенович.
Командарм ничуть не изменился. Таким же проницательным, с хитринкой в умных серых глазах, я впервые увидел его на Днепре в оврагах букринского плацдарма, а позднее много-много раз видел под Киевом, в Фастове и за несколько дней перед ранением в Плесецком.
Павел Семенович отечески обнял меня, несколько раз добродушно хлопнул по плечу, отступил на шаг, внимательным взглядом окинул меня сверху донизу и улыбнулся своей простой улыбкой, которая всегда покоряла людей.
- Ну, браток, будем воевать?
- Будем, товарищ командующий.
- Я тоже так думаю.
В тот день я впервые увидел начальника штаба армии генерала Дмитрия Дмитриевича Бахметьева. Огромную руку протянул мне член Военного совета армии Семен Иванович Мельников, которого я уже хорошо знал.
Генерал Мельников всегда поражал нас своим спокойствием, хладнокровием, личной отвагой, знанием солдатской жизни. Без громких напыщенных фраз, без шума и трескотни он умело руководил коммунистами танковой армии и пользовался у них безграничным уважением, непререкаемым авторитетом.
Рыбалко, судя по всему, тоже глубоко уважал Мельникова. Хотя командарм и член Военного совета были по характеру людьми совершенно разными, в работе они удачно дополняли друг друга.
Закончив дела, Павел Семенович Рыбалко пригласил всех к столу. Во время ужина он несколько раз пытливо поглядывал на меня, а когда поднялись из-за стола, спросил, как я смотрю на то, чтобы принять 91-ю армейскую танковую бригаду, командир которой, И. И. Якубовский, получил недавно повышение.
Предложение командарма застало меня врасплох. Все эти недели и месяцы я мечтал о возвращении в родную 55-ю бригаду, людей которой хорошо знал и горячо любил! Набравшись смелости, я честно сказал командарму, что обещал товарищам вернуться к ним, а главное - обещал сделать это человеку, которого уже нет в живых.
Я видел, как подошел к командарму генерал Мельников.
- А что, Павел Семенович? Может, и в самом деле пересмотрим свое решение и пошлем Драгунского в пятьдесят пятую? Его там наверняка ждут.
Рыбалко пристально посмотрел на члена Военного совета, молча взял телефонную трубку и попросил соединить его с командующим бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генералом Я. Н. Федоренко.
- Яков Николаевич, ко мне из госпиталя прибыл полковник Драгунский, бывший командир пятьдесят пятой бригады. Я предложил ему армейскую бригаду наотрез отказывается.
Из аппарата донесся приглушенный расстоянием голос Федоренко:
- Передай ему, пусть хвостом не вертит. Бригада не невеста, и ее на выбирают.
Присутствующие улыбнулись. Все хорошо знали, что Федоренко любит крепкие и образные выражения.
- Яков Николаевич, а все же, мне кажется, он прав... Что я предлагаю? На армейскую бригаду поставить полковника Тутушкина, Бородина послать на учебу, а Драгунского назначить на прежнее место.
- Ну что ж, Павел Семенович, твои пожелания будут учтены. Посоветуюсь с кадровиками, ответ дам утром.
Выспавшийся, отдохнувший, шагал я утром к домику командарма. На лице Павла Семеновича Рыбалко светилась знакомая мне улыбка.
- А беспокоились вы напрасно. Москва утвердила вас командиром пятьдесят пятой танковой бригады.
- Спасибо, товарищ командующий!
- Ладно, ладно, после войны сочтемся. А пока давайте собираться в путь. Я распорядился построить бригаду, представлю вас танкистам, заодно поговорю с командиром этой бригады Бородиным. Предвижу его недовольство.
Два "виллиса" помчали нас на юг. По пути к нам присоединился командир корпуса генерал С. А. Иванов. Суровый на вид, малоразговорчивый, комкор исподволь изучающе смотрел на меня. Он пересел в машину командарма, и теперь мы оказались рядом на заднем сиденье. Разговор не клеился. За всю дорогу генерал только и спросил: "Как здоровье?"
Чувствовалось, что Иванов не верит в мои физические силы. Вид у меня действительно был далеко не боевой. Солдатская гимнастерка висела на мне, как на вешалке. Под глазами выдавались мешки, лицо еще было одутловато-желтым. Комкор наверняка думал, что человек, который имеет такой болезненный вид, много не навоюет...
И меня начали одолевать сомнения. Может быть, и в самом деле мне с моим здоровьем на фронте делать нечего. На какое-то мгновение я заколебался. Как бы ища поддержки, я посмотрел на сидящего впереди Павла Семеновича и подумал: "А как же он? Весь израненный, болезней не перечесть, а ведь армией командует". Как будто в ответ на мой вопрос Рыбалко обернулся и, видимо поняв мое настроение, ласково улыбаясь, сказал:
- Ничего, Драгунский, не падай духом. Нам еще до Берлина дойти надо. Слова командарма несколько ободрили меня. - До войны я тоже в больных числился, - продолжал Павел Семенович, - а теперь, видишь, ничего, воюю, все болезни пришлось отложить до лучшего времени. Мне еще в гражданскую досталось, да и потом не легче было...
По изуродованным улицам Тернополя, подвергшегося накануне вражеской бомбардировке, проскочила колонна "виллисов". Город горел. Пламя пожаров обжигало лица, дым застил глаза.
Разговоры в машине умолкли...
Город остался позади. Впереди зеленел разбухший от весеннего половодья лес.
Лесная просека с наезженной тропой уводила нас все дальше и дальше.
Глядя на сидящего впереди командарма, я с благодарностью думал о том, как много значит генерал Рыбалко для каждого из нас, своих подчиненных. Но тогда, в сорок четвертом, естественно, я далеко не все мог объять до конца.
Лишь ныне, спустя несколько десятилетий после войны, когда стали известны из разных источников страницы его замечательной жизни, перед нами встал во всю ширь этот необыкновенный человек.