Польские солдаты и офицеры, захваченные нами после перемирия, через месяц вернулись к себе на родину.
После окончания войны с поляками наша бригада была переведена южнее для борьбы с петлюровцами. В районе города Литин мы обороняли полосу в двадцать километров. Штаб бригады с двумя эскадронами 1-го кавалерийского полка располагался в Селище, которое от восточной окраины Литина отделялось лишь рекой.
На рассвете мне позвонил командир эскадрона из села Кулыга, в шести километрах западнее Литина: "Атакован большими силами конницы, отхожу на Литин". На этом разговор оборвался.
Командиру 1-го кавалерийского полка я приказал поднять по тревоге два резервных эскадрона и привести их к мосту. Попытался связаться с командиром эскадрона в селе Багриновцы, севернее Кулыга, но телефон там не работал. Позвонил в охранение, стоявшее южнее Кулыги; командир взвода доложил: "У меня все спокойно, но севернее от нас слышна сильная беспорядочная стрельба, свой взвод собрал и держу около себя". Я ознакомил его с обстановкой и приказал усилить бдительность, зорко следить за противником и немедленно докладывать о его действиях.
Пытался снова связаться с Багриновцами - безрезультатно. В это время раздался звонок. "Товарищ командир, - слышу в трубке, - мы ведем бой в селе Кулыга, имеем пленных, дайте нам скорее помощь". "Кто говорит?" Ответили не сразу, после заминки. Слышно было, как говоривший со мной повторял кому-то мой вопрос. Наконец он ответил: "Говорит красноармеец от имени командира эскадрона".
У меня возникло подозрение, и я сказал: "Назовите фамилии командиров эскадрона и полка". "Вот черт!" - сказали на другом конце провода. Потом послышался смех, и трубку положили. Стало понятно, что наши, уходя, не успели снять телефон и его хотел использовать противник.
Донес о положении в Винницу, командиру 24-й стрелковой дивизии Муретову. Вместе с командиром полка во главе двух эскадронов рысью вышли за город и здесь встретили эскадрон, отступавший из Кулыги. Командир эскадрона на ходу доложил: противник в полуверсте от него. Взобравшись на высокий берег, я увидел противника - десять полнокровных петлюровских эскадронов.
Против такой силы нам не выстоять. Решили оставить город. Нам оставалось одно: драться за выигрыш времени, чтобы дать возможность изготовиться Винницкому гарнизону. Я решил поделить свои силы на два эшелона, драться в пешем строю, занимая выгодные рубежи на шоссе, перекатываясь одним эшелоном через другой.
Ближайшие бугры были заняты двумя эскадронами, а бугры в трех километрах за ними - одним эскадроном. Противник, подойдя на дистанцию нашего огня, был вынужден тоже спешиться. Когда петлюровцы, сблизились с нами, начинали обходить один из флангов, два наших эскадрона садились на коней и отходили за третий. Противник тоже садился на коней, но наталкивался на огонь нашего прикрывающего эскадрона, нес потери и снова спешивался.
Были случаи, когда мы не успевали спешиваться и, преследуемые противником, отходили рысью и даже галопом; тогда группа противника на лучших конях догоняла нас и нам приходилось туго.
У меня конь был хороший, да и рубил я уверенно, а потому почти всегда отходил последним, прикрывая отстающих, и с болью в сердце обгонял последнего лишь в том случае, когда ко мне подскакивала целая группа врагов.
Однажды, отскочив от преследователей, я вложил клинок в ножны, взял в руку револьвер и снова оказался последним. Передняя группа петлюровцев, состоявшая из офицеров на лучших конях, вероятно догадываясь, что я какой-то командир, и полагая, что мой конь уже выдохся, направилась ко мне. Их было пять человек. У троих на плечах красовались красные башлыки с золотой обшивкой. Как только они приблизились, я сделал пять выстрелов. Трое упали с лошадей, а их облегченные кони продолжали скакать и присоединились к нам. На двух были офицерские седла, и в одном из кобурчат седла мы нашли дневник офицера. Из него узнали ценные сведения о всей кавалерийской бригаде. После этого случая вражеские всадники опасались так близко подходить к нам.
Позднее я увидел, что непосредственно за нами шагах в двухстах скачут всего человек восемьдесят петлюровцев, остальные - на расстоянии двух с половиной километров. Я обогнал своих отходящих конников и повернул их в сторону противника. Когда расстояние между нами и петлюровцами сократилось до сотни шагов, мы бросились в атаку и гнали их более километра. Лишь оказавшись недалеко от основных вражеских сил, мы повернули обратно.
На линии Дашковицы и Лукашевка мы задержали противника на три часа, потом были вынуждены отойти к селу Зарванцы, где к нам присоединились один эскадрон и батальон стрелков. С этого рубежа мы перешли в контрнаступление и на другой день восстановили положение.
По показаниям пленных, выяснилось, что мы имели дело, собственно, не с петлюровцами, а с белогвардейской кавалерийской бригадой Яковлева численностью 1200 всадников. По некоторым данным, эта бригада стремилась прорваться на юг Украины и присоединиться к дерущимся там войскам Врангеля.
Вскоре мы перешли в общее наступление против петлюровцев, овладели городком Летичев, местечками Меджибож, Черный Остров, городом Проскуров, селом Клинины и вышли к государственной границе.
Особо упорное сопротивление противник оказал при обороне села Лезнево (три километра северо-восточнее Проскурова), под Черным Островом и Клининами. Лезнево было взято нами ночью обходным маневром с севера, там было убито много петлюровцев и мы захватили пленных.
В районе Проскурова наша бригада была подчинена прославленному в боях, способнейшему из кавалерийских начальников В. М. Примакову, который командовал 1-м конным корпусом.
Село Клинины мы хотели захватить, как другие населенные пункты, - с ходу, в конном строю, но противник встретил нас сильным огнем. Вдобавок перед селом с восточной стороны была заболоченная долина, а с севера протекал гнилой ручей. Тогда мы атаковали село в пешем строю, с обходом его с севера. На этот раз село захватили. В наши руки попали штаб дивизии, до шестисот пленных, шесть орудий, машины и другие трофеи. Остатки петлюровцев мы преследовали до границы. Город Волочиск был освобожден 8-й кавалерийской дивизией Червонного казачества, входившей тоже в 1-й конный корпус.
Так было покончено с легальными силами петлюровской банды.
За последний бой Примаков подарил мне кинжал в серебряных ножнах.
За бои с белополяками я был награжден орденом Красного Знамени.
После ликвидации петлюровщины наша бригада вышла из подчинения Червонному казачеству и была переброшена сначала в район города Попонное, а затем в Тульчин. Я был назначен начальником операции по уничтожению банд в трех уездах - Тульчинском, Брацлавском и Гайсинском. Штаб бригады находился сначала в Тульчине, а потом в районе города Немиров Винницкой области, в селе Рачки.
Полки и эскадроны были разбросаны на громадной площади. За два месяца боев бандиты перехватили двенадцать бойцов, ехавших с донесениями; у всех у них были отрезаны половые органы, и люди погибли от потери крови. Как-то рано утром, выходя из своего домика, я нашел записку, подсунутую под входную дверь; какой-то доброжелатель предупреждал меня, что в село вернулись семь бандитов, которые хвалились в тесном кругу, что в темноте поймают меня и сделают то, что с красноармейцами. В записке были названы фамилии бандитов и хата, в которой они все ночуют. Сообщалось и о том, что сегодня они намерены прийти в волость на собрание.
Из учебной команды я вызвал тринадцать человек. Вместе с комиссаром бригады О. Н. Боровиком сначала мы заехали в хату, где ночевали бандиты, но там их не оказалось. Хозяйка, бедная старуха, подтвердила, что они у нее ночевали, и сказала: "Что я могла сделать? В свои хаты они не пошли ночевать, боялись, что обвинят их родных, а меня припугнули. Ушли от меня еще до рассвета, а куда - не знаю".
Поехали мы в волость, что находилась от села Рачки в семи километрах. У здания волостного правления стояли кучкой человек пятнадцать. Предложили им войти в дом. Снаружи я оставил трех красноармейцев, а с десятью вошел в помещение. Большой зал был полон пароду, там что-то горячо обсуждали; когда мы вошли, все притихли. Я попросил председателя сделать перерыв. Получив его согласие, я назвал семь фамилий, перечисленных в записке, и потребовал, чтобы эти люди подняли руки. Никто руки не поднял. Но подошедший ко мне красноармеец шепнул: "Они здесь, мне сказал один крестьянин".
На мой повторный и категорический приказ нехотя поднялась одна рука. Я потребовал, чтобы этот человек отошел в сторону.
Потом я попросил поднять руки всех, кто прибыл сюда из села Рачки. Поднялось много рук. У жителей этого села я спросил, знают ли они кого-нибудь из перечисленных мною; два крестьянина ответили утвердительно и показали остальных шестерых. Моему приказу отойти в угол трое подчинились, но трое попытались затеряться за спинами соседей. Однако мои помощники не дремали: к каждому бандиту подошли по два красноармейца. Мы связали задержанных и вывели их из помещения.
Состоялось открытое заседание военного трибунала. Все арестованные оказались кулаками или их сынками. Бедняки уличили шестерых во многих преступлениях. Непричастным к этим страшным делам оказался лишь тот, кто поднял руку в волостном правлении. Шестеро понесли заслуженную высшую кару, седьмого приговорили к трем годам заключения условно.
Винницкая область и прилегающие к ней районы богаты сахарными заводами, но их работе мешали бандиты. Бандитам помогали бежавшие хозяева заводов через своих пособников. Мы были вынуждены охранять заводы, их продукцию и обеспечивать нормальную работу. В этом деле нам большую помощь оказали рабочие.
В 1921 году прошла большая демобилизация. Из нашей бригады был сформирован 12-й Башкирский кавалерийский полк. Я не считал себя подготовленным для командования бригадой в мирное время и попросил назначить меня командиром башкирского полка. В. М. Примаков согласился.
Я не думал, что и после войны останусь в армии. Считал, что в мирное время найдутся командиры более грамотные, знающие военное дело лучше, чем я. Но волею партии я остался в кадрах и служу до сих пор.
Башкирской бригадой в годы войны было проведено много удачных боев против белогвардейцев и интервентом, и не только против войск Колчака и панско-помещичьей Польши, но также против петлюровских и других банд. Много башкир отдало свою жизнь за дело революции. Среди них было множество отважных, преданных Советской власти красноармейцев и командиров, которые всегда были готовы выполнить любой приказ и не щадили свою жизнь, отстаивая дело Ленина.
К сожалению, я не вел тогда записей и забыл имена и фамилии многих отважных людей. Но некоторые имена врезались в мою память: это исключительно смелый, инициативный командир 27-го кавполка Файзулин Хусаметдин Шаранович, командир 1-го кавполка Ашранов, неторопливый, расчетливый и отважный, также пользовавшийся всеобщим уважением; командир полка Муртазин погиб смертью храбрых еще до моего прибытия в бригаду, но был мне знаком так, как будто я с ним встречался, cтолько я слышал хорошего о нем от многих башкир; отважным воином был Гасапов Усман, волевой, честный и боевой командир. Отличной репутацией пользовались политработники - комиссар бригады Кузьминский, комиссары полка Кучаев и Комалов Гали. Вся бригада хорошо знала фамилии своих отважных командиров эскадронов Ишмуратова, Заянчурина, Казнобаева и Гафурова.
А сколько еще было людей, фамилий которых я не могу припомнить!
Глава четвертая. Боевая служба продолжается
Внутреннее положение страны было очень тяжелым. Промышленность и сельское хозяйство, и без того отсталые, пришли после войны в полный упадок. Бедственное положение усилил страшный неурожай 1921 года, доведший Поволжье и некоторые другие районы до голода. В те годы питание Красной Армии, как и всего населения, было очень скудным. Помню одно собрание, на котором стоял вопрос об отчислении десяти процентов месячного пайка в фонд Комитета помощи голодающим (Компомгол). Помню, как один за другим поднимались красноармейцы и предлагали отчислять не десять процентов, а четверть всего пайка, и не месяц, а три месяца. Рабочие, крестьяне и служащие по всей стране не имели самого необходимого - хлеба, соли, одежды, обуви, керосина, спичек.
Деньги катастрофически падали в цене, стоимость их понижались не по дням, а по часам, поэтому каждый стремился получить зарплату первым, а не последним. Моя квартира была недалеко от шоссе, идущего от казарм в местечко. Я видел, как получившие зарплату вместе с женами бежали в местечко на базар или в лавку, чтобы скорее отоварить деньги. И этот бег наперегонки себя оправдывал: кто получал и расходовал деньги до полудня - тот больше приобретал на ту же сумму, чем те, кто покупал во второй половине дня. Это было тяжким испытанием жизнеспособности и крепости молодой Советской власти. Мы знали, что враги радуются нашему бедственному положению, что нам никто не поможет и что мы должны надеяться только на себя. И мы верили в свои силы, в светлое будущее. Работали, не считаясь со временем, с усталостью, лишениями. На преодоление, казалось бы, непреодолимых трудностей нас воодушевляла Коммунистическая партия во главе с Лениным, которому мы все верили больше, чем себе. Сложнейшие вопросы встали тогда и перед Вооруженными Силами Советской страны. 1 марта 1921 года за No 504 был объявлен приказ Реввоенсовета Республики, в котором говорилось:
"1. В основу оценки соответствия лиц комсостава занимаемым должностям и представления к продвижению... ставить боевые качества и преданность Советской власти. Если аттестуемый начальник в своей настоящей должности был способен управлять своей частью при боевой обстановке революционной войны и при этом проявил себя преданным работником Советской власти, то это вполне определяет как его пригодность к занимаемой должности, так и возможность продвижения на высшую...
2. С особым вниманием относиться к оценке тех начальников, которые выдвинулись на командные должности из красноармейской среды во время революционной войны... они особенно ценны для армии. Если теоретические познания в военном деле этих лиц невелики, то необходимо стремиться поднять их военное образование...
3. Не допускать, чтобы лица комсостава, не имеющие боевого стажа, но опытные в деле обучения войск... получали бы преимущества перед начальниками, проявившими особые способности к управлению войсками в боевой обстановке..."
В соответствии с этим приказом, подписанным Э. Склянским и С. Каменевым, я был оставлен в кадрах армии и назначен командиром полка. Вскоре мне пришлось убедиться, что командовать полком - задача далеко не всегда одинаковой трудности.
В 1912 году, когда я начинал службу солдатом, наш Черниговский гусарский полк располагался в казармах и конюшнях, подрядчики доставляли на полковой двор сено, дрова, на склады регулярно поступало продовольствие, обмундирование, имелись манежи, столовые, тиры, стрельбища, для офицеров квартиры; учеба шла по твердо установленным планам и порядкам. В 1922 году полк, в который я был назначен командиром, был расквартирован по деревням; приходилось очень много работать, чтобы обеспечить более или менее нормальную жизнь и учебу людей. Опасался я и того, что учился в школе всего три зимы, а мои соседи, командиры полков, были со средним или незаконченным средним образованием. Правда, мне было уже тридцать лет, десять из них я провел на военной службе, а командиры соседних полков были намного моложе как по возрасту, так и по опыту. Решил учить подчиненных тому, что знаю сам, и по-настоящему учиться самому. Несмотря на то что я был "старым кавалеристом", я никогда не увлекался манежем и использовал его лишь для необходимой выездки лошадей и обучения молодых кавалеристов езде, преодолению стандартных препятствий, рубке лозы, вольтижировке. Всю тренировочную работу выносил в поле, проводил ее в комплексе тактических занятий. В связи с этим при соревнованиях на фигурную езду, на высшую выездку лошади мы уступали первенство соседям. Приходилось выслушивать замечания командира дивизии: "Горбатов не любит манежа, он увлекается полем". Так записано и в моей аттестации того времени. Но я упорно не считал это своим недостатком, по-прежнему уделял главное внимание боевой подготовке - и получал полное удовлетворение при разборах учений, проводимых старшими начальниками. Там уж мы часто слышали: "Поле для полка Горбатова - родная стихия", "Полк в поле, как рыба в воде". В это время комиссаром полка был П. С. Дьяченко, член партии с 1918 года. Это был образцовый комиссар, любимец бойцов, человек беспокойный, вникающий во все поры жизни и учебы полка. Участник штурма Зимнего дворца, он отважно воевал в гражданскую. Во время стычки с бандой вышел из строя командир эскадрона. Тогда эскадрон возглавил комиссар полка. Командовал умело, решительно. Банда была разгромлена. Конники эскадрона захватили восемь пленных и станковый пулемет. Наш комиссар служил живым примером для каждого бойца. Он отличный кавалерист - на дивизионных соревнованиях по рубке взял первый приз. Наравне с тактической подготовкой много внимания мы уделяли политическим занятиям, добивались, чтобы каждый боец знал внутреннее и международное положение страны, понимал, для чего он служит и что защищает.
Старательно занимались стрелковым делом: боевой стрельбой с неизмеренными расстояниями, с замаскированными и появляющимися мишенями, стрельбой из станковых пулеметов с закрытых позиций. Поэтому полк уверенно удерживал первенство как по коллективным, так и индивидуальным стрельбам, да и сам я стрелял отлично: за успехи на дивизионных соревнованиях 1924 года я получил большие золотые часы с боем, секундомером, показывающие месяц, число, день недели и полнолуние. Этот подарок до сих пор берегу как память. Приз я взял и в 1926 году. В эти тяжелые годы голода и разрухи мы не только учились. Бойцы и командиры Красной Армии сражались с бандами, восстанавливали разрушенную промышленность и транспорт, участвовали в субботниках, помогали крестьянам обрабатывать поля. Эти многообразные и сложные задачи решать становилось все труднее хотя бы уже потому, что к 1923 году Красная Армия из многомиллионной превратилась в шестисоттысячную. А партия, народ потребовали: сокращение численности войск не должно ослаблять оборону страны. Поэтому мы настойчиво совершенствовали организацию войск, их боевую в политическую подготовку.
Над нашим полком шефствовал Макеевский металлургический завод, крупнейший по тому времени. Я не раз бывал в гостях у шефов. Директор, высококвалифицированный инженер, показал мне свой завод. Сильное впечатление произвели на меня слаженность и стройность производственного процесса, военная организованность в действиях тысяч рабочих. Мы шли вдоль длинного ряда пышущих жаром мартенов, видели сталь, льющуюся бешеным ручьем, и ту же сталь уже в виде раскаленных полос, змеями выскакивающих из прокатных станов. Всюду тянулись рельсы, по которым катились паровозы, вагоны и вагонетки. Я восхищался ловкостью и мастерством людей, работающих у печей и огромных машин. - Сколько же от вас требуется знаний! - воскликнул я. - Да, - не без гордости отозвался директор. И добавил: - Это не то, что у вас, военных: "направо, налево". Мне стало обидно за свою профессию. - Есть поговорка: в чужих руках ломоть всегда толще. Вот и вам своя работа кажется гораздо сложней, чем наша. Между тем военное дело - страшно трудное. Мы работаем не с металлом, а с живыми людьми, которых надо так обучить и воспитать, чтобы в нужный момент они ценой неимоверных усилий, ценой жизни своей победили врага, отстояли ваш завод, спасли все и вашу семью от гибели. Понимаете: за судьбы страны мы отвечаем, величайшая ответственность на нас лежит. У вас большое преимущество; вы каждый день видите результаты своего труда, можете их оценить. А плоды нашей работы могут в полной мере проявиться только на войне. И исправлять ошибки, устранять недоделки, наверстывать упущенное будет уже поздно: за все придется расплачиваться кровью. Вот почему мы очень много работаем и очень много думаем.
21 января 1924 года, задолго до рассвета, я выехал с командирами в поле для проведения занятий. К вечеру, возвращаясь домой, мы выехали на большую дорогу. Нам стали встречаться люди, идущие из местечка, с понуро опущенными головами, а некоторые с заплаканными глазами. Сначала мы думали, что это от резкого встречного ветра. Но когда мы приехали в военный городок, то и там увидели горе на лицах красноармейцев и командиров. Умер Ленин. Мы ни о чем не могли думать, только об этой невосполнимой утрате. Думалось: неужели нельзя было спасти, сохранить, ведь он был еще совсем не старым? Никогда ни до этого, ни после я не переживал столь великого горя. В эти скорбные дни мы с комиссаром полка на собраниях призывали партийную организацию и каждого коммуниста быть ближе к красноармейцам, проявлять больше бдительности, воодушевлять людей трудиться еще больше, еще лучше. Только тесным сплочением вокруг Коммунистической партии, дружной и добросовестной работой мы можем внести свою долю в общие усилия народа, самоотверженным трудом возместить великую утрату.
Зимой 1925 года я был командирован в Москву на совещание высших кавалерийских начальников. Сидя в купе мягкого вагона, беседуя с попутчиками, я через от крытую дверь увидел проходившего по коридору высокого, плотного человека в военной шинели. Мне показалось в его фигуре что-то настолько знакомое, что по спине пробежал холодок. Я быстро встал и вышел, чтобы увидеть этого человека в лицо. Да, я не ошибся - это был он, бывший штабс-ротмистр Свидерский (потом, на фронте, ротмистр и подполковник), который обучал нас, молодых солдат, в 1912-1913 годах.
Когда я напомнил ему о себе, он сказал: