Встреча с Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко была сердечной. Я доложил о своем возвращении из "продолжительной и опасной командировки"...
- Рад видеть вас, Александр Васильевич, живым. Ну, а здоровье будет! Отдыхайте, поправляйтесь, а там и за работу. Я дал уже указание о восстановлении вас в кадрах армии и о выплате содержания по занимаемой должности за все тридцать месяцев.
Горячо поблагодарив, я вышел из кабинета. Хотелось поделиться своей радостью, своим счастьем... Но жена оказалась больна и ждала меня в Саратове. Стало известно, что отец ее погиб в лагерях. Брат Юрий тоже был арестован. Позднее мы узнали, что его расстреляли в 1938 году.
Мы получили путевки в подмосковный санаторий "Архангельское". Через месяц, окрепшие, уехали продолжать свое лечение и отдых в Кисловодск.
Вернулись мы в Москву веселыми, жизнерадостными. На прием к наркому я явился уже другим человеком.
- Нужен ли еще отдых? - спросил нарком.
- Нет, - ответил я.
- Снова в конницу или в другой род войск?
- Нет, в конницу не пойду. С большим удовольствием пойду в стрелковые соединения.
- Пойдете пока на должность заместителя командира стрелкового корпуса, чтобы оглядеться и ознакомиться со всякими новшествами. А там видно будет.
Затем нарком информировал меня о сложности международной обстановки,
- Видимо, мы находимся в предвоенном периоде, работать придется вовсю, сказал он на прощание и пожелал успеха в работе.
В тот же день я получил предписание отправиться в 25-й стрелковый корпус на Украину.
Заехав в Саратов за вещами, мы отправились в Харьков. Получив у командующего войсками округа необходимые сведения о 25-м стрелковом корпусе, я поспешил к комкору С. М. Чистохвалову. С женой договорился, что, как только я устроюсь, она приедет ко мне. Таким образом, мы расставались ненадолго. Однако настроение у нас было невеселое, как будто мы предчувствовали, что опять расстаемся на годы.
Я ознакомился с дивизиями. Они были полностью укомплектованы, но настоящей слаженности я в них не почувствовал, и общее состояние их оставило у меня впечатление неважное. Чем больше вникал я в дело, тем больше убеждался в правильности своих первоначальных впечатлений. Не было необходимого порядка, организованности и должной воинской дисциплины. Хуже всего было то, что многие командиры не замечали этих недостатков. Вернувшись в управление корпуса, я без преувеличений, но ясно и четко доложил обо всем виденном командиру. Он со всем согласился. Но на устранение недостатков времени у нас уже не было - в воздухе пахло войной.
Ее ждали все, и не так уж много было среди военных людей, у которых теплилась еще надежда на то, что войны можно избежать. Однако, когда было объявлено о внезапном нападении авиации противника на Житомир, Киев, Севастополь, Каунас, Минск, на железнодорожные узлы и аэродромы и о переходе дивизий противника через нашу границу, это сообщение всех поразило. Почему? Причин тому было много. Но я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что главная наша беда заключалась в роковом заблуждении Сталина, Ему мы тогда верили безропотно, а он оказался слеп и дезориентировал всех пресловутым Сообщением ТАСС от 14 июня 1941 года{1}...
Первой моей мыслью после начала войны было: как хорошо, что я на свободе и успел уже набратьcя сил! Но вторая мысль была о жене; каким ударом это будет для нее, и увижу ли я ее еще?
Я говорил с ней по телефону, слышал ее голос. Переживая сама безысходное горе, она старалась ободрить меня, говорила, что все самое плохое осталось позади, что она была так счастлива эти три месяца и у нее хватит сил ждать дня победы.
Глава шестая. Фронт откатывается на Восток
Первый и второй день войны наши дивизии приводили себя в боевое состояние. Командование и штаб корпуса выехали к Днепру, к находящимся там двум дивизиям южнее Киева
Сводки Информбюро приносили только печальные вести; 25 июня мы узнали, что противник занял города Каунас и Вильнюс. На левом берегу Днепра появились беженцы, целыми селениями уходящие с Правобережной Украины. Считалось, что противник продвигается столь быстро из-за внезапности его нападения и потому, что Германия поставила себе на службу промышленность чуть ли не всей Европы. Конечно, это было так. Но меня до пота прошибли мои прежние опасения: как же мы будем воевать, лишившись стольких опытных командиров еще до войны? Это, несомненно, была, по меньшей мере, одна из главных причин наших неудач, хотя о ней не говорили или представляли дело так, будто 1937 - 1938 годы, очистив армию от "изменников", увеличили ее мощь. Дивизии нашего корпуса сначала сосредоточились в лесах у Киева, но в связи с оставлением Минска вернулись на левый берег Днепра и погрузились в эшелон на станциях Дарница и Бровары для переброски на Западный фронт.
Следуя с одним из эшелонов, я на остановках переходил из вагона в вагон и рассказывал о том, как ровно двадцать семь лет тому назад ехал впервые на войну, веря, что меня не только не убьют, но и не ранят. Тогда, на второй год войны, у русской армии своего почти ничего не было - седла были канадские, ботинки американские, винтовки японские, и даже этого привозного не хватало, а воевали храбро и стойко. Теперь в результате социалистической индустриализации страны мы оружие имеем свое, советское, и стыдно нам было бы, защищая свое рабоче-крестьянское государство, воевать хуже, чем воевали русские солдаты тогда.
Узнав от командиров, что многие призванные из запаса, плохо знакомы с новым оружием, я дал указание, чтобы в пути проводили с ними занятия, а на длительных остановках, которых в пути было много, мы организовали даже стрельбы боевым патроном.
В голове и хвосте поезда были установлены наблюдатели и пулеметы, чтобы отражать нападения с воздуха; но всякий раз, когда обнаруживали хотя бы один самолет противника, поезд останавливался, все люди без команды покидали вагоны и разбегались пополю. Самолет скрывался, трубач играл сбор, и солдаты не спеша возвращались в вагоны... Я видел в этом чрезмерную боязливость и недостаток дисциплины; командиры были слабо подготовлены к руководству подразделениями; не хватало жизненности, энергии также и в партийно-политической работе.
Наш эшелон, предназначенный к выгрузке на станции Рудня, задержался на несколько часов и Смоленске. Проходя по путям между эшелонами, я встретил командующего 19-й армией генерал-лейтенанта И. С. Конева, представился ему и доложил о прибытии эшелона. Внимательно всматриваясь в меня, Иван Степанович как будто что-то припоминал, потом спросил: "Мне кажется, мы были с вами соседями в Ворошиловском санатории в Сочи в тридцать пятом году". Я подтвердил это. Он добавил: "Уж очень вы похудели с того времени". Я ответил, что поправиться еще не успел. "Приятно встретить на фронте старого, хотя и малознакомого военного, - сказал генерал. - Не так-то часто это случается теперь..."
Он коротко меня информировал о положении на Западном фронте, предупредил, что Витебск уже занят противником, приказал беречь как свой глаз витебское направление, пожелал успеха, и мы расстались.
Эшелоны 25-го стрелкового корпуса выгружались на станциях юго-восточнее Витебска. Не ожидая сосредоточения дивизий, а тем более корпуса, полки и даже батальоны, едва закончив выгрузку, занимали оборону и вступали в бой в шести десяти километрах от Витебска. Штаб корпуса находился от города в двадцати пяти километрах.
В тот период войны, особенно в первый месяц, часто можно было слышать: "Нас обошли", "Мы окружены", "В нашем тылу выброшены парашютисты" и т. п. Не только солдаты, но и необстрелянные командиры были излишне восприимчивы к таким фактам, обычным в ходе современной войны; многие были склонны верить преувеличенным, а зачастую и просто нелепым слухам,
Однажды утром я услышал далекую канонаду в стороне Витебска, обратил на нее внимание командира корпуса и получил разрешение поехать для выяснения обстановки. На шоссе я встречал небольшие группы солдат, устало бредущих на восток. Получая на вопросы: "Куда? Почему?" - лишь сбивчивые ответы, я приказывал им вернуться назад, а сам ехал дальше. Все больше видел я военных, идущих на восток, все чаще останавливался, стыдил, приказывал вернуться. Предчувствуя что-то очень нехорошее, я торопился добраться до командира полка: мне надоело останавливать и спрашивать солдат - хотелось поскорее узнать, что здесь случилось.
Не доехав километра три до переднего края обороны, я увидел общий беспорядочный отход по шоссе трехтысячного полка. В гуще солдат шли растерянные командиры различных рангов. На поле изредка рвались снаряды противника, не причиняя вреда. Сойдя с машины, я громко закричал: "Стой, стой, стой!" - и после того как все остановились, скомандовал; "Всем повернуться кругом". Повернув людей лицом к противнику, я подал команду: "Ложись!" После этого приказал командирам подойти ко мне. Стая выяснять причину отхода. Одни отвечали, что получили команду, переданную по цепи, другие отвечали: "Видим, что все отходят, начали отходить и мы". Из группы лежащих недалеко солдат раздался голос: "Смотрите, какой огонь открыли немцы, а наша артиллерия молчит". Другие поддержали это замечание.
Мне стало ясно, что первой причиной отхода явилось воздействие артогня на необстрелянных бойцов, второй причиной - провокационная передача не отданного старшим начальником приказа на отход. Главной же причиной была слабость командиров, которые не сумели остановить панику и сами подчинились стихии отхода.
В нескольких словах разъяснив это командирам, я приказал им собрать солдат своих подразделений и учесть всех, кто отсутствует.
- Если у вас окажутся солдаты из других подразделений, подчините их себе, запишите фамилии. И не медленно окапывайтесь на этой линии!
Одного из комбатов я спросил, где командир полка. Получил ответ: утром был в двух километрах отсюда в Сторону Витебска, слева от шоссе, а теперь неизвестно. Я проехал еще километра полтора вперед, дальше пошел пешком. Ни справа, ни слева не было никого. Наконец я услышал оклик и увидел военного, идущего ко мне. Это был командир 501-го стрелкового полка Костевич; из небольшого окопчика невдалеке поднялись начальник штаба полка и связной ефрейтор. На мой вопрос командиру полка: "Как вы дошли до такого положения?" он, беспомощно разведя руками, ответил: "Я понимаю серьезность случившегося, но ни чего не мог сделать, а потому мы решили здесь умереть, но не отходить без приказа".
На его груди красовались два ордена Красного Знамени. Но, недавно призванный из запаса, он был оторван от армии много лет и, по-видимому, совершенно утратил командирские навыки. Верно, он действительно был способен умереть, не покинув своего поста. Но кому от этого польза? Было стыдно смотреть на его жалкий вид.
Понимая, что о возвращении полка на прежнюю позицию нечего и думать, пригласил командиров идти со мной, посадил их в машину и привез в полк. Указал Костевичу место для его НП, посоветовал, как лучше расположить батальоны и огневые средства. Приказал разобраться в подразделениях и установить связь с НП батальонов. В лесу, справа от шоссе, я нашел корпусной артиллерийский полк и обнаружил, что его орудия не имеют огневых позиций, а у командиров полка, дивизионов и батальонов нет наблюдательных пунктов. Собрав артиллеристов, пристыдил их и дал необходимые указания, а командира артиллерийского полка связал с командиром стрелкового полка Костевичем и установил их взаимодействие. Кроме того, Костевичу приказал выслать от каждого батальона взвод в боевое охранение, на прежнюю линию обороны, а командиру артиллерийского полка произвести пристрелку.
Возвратясь, доложил подробно командиру корпуса о беспорядке в передовых частях, но, к своему удивлению, увидел, что на него это произвело не больше впечатления, чем если бы он услышал доклад о благополучной выгрузке очередного эшелона... Такое отсутствие чувства реальности меня удивило, но не обескуражило, Я решил действовать сам. Переговорил с командиром 162-й стрелковой дивизии, спросил его - знает ли он о случившемся в подчиненном ему 501-м стрелковом полку? Он не знал. Пришлось обратить его внимание на ненормальность положения, когда я ему докладываю о подчиненных ему частях, а не он мне. Вызвал к себе командующего артиллерией корпуса и спросил его: где находится и что делает корпусной артполк? Он ответил, что артполк стоит на огневой позиции за обороняющимся 501-м полком 162-й стрелковой дивизии на витебском направлении.
- Уверены вы в этом?
- Да, мне так доложили, - промолвил он уже с сомнением в голосе.
- Вам должно быть очень стыдно. Вы не знаете, в каком положении находится непосредственно подчиненный вам корпусной артполк. Нечего и говорить, что вы не знаете, как выполняют артиллерийские полки дивизий свою задачу. А вам положено контролировать работу всей артиллерии корпуса!
Командир корпуса слышал мои разговоры, но не вмешивался в них.
После 13 часов снова послышалась канонада с того же направления. Позвонил командиру 162-й стрелковой дивизии, спросил его, слышит ли он стрельбу, а если слышит, то почему он еще не выехал в 501-й стрелковый полк. Не ожидая ответа, я добавил: - Не отвечайте сейчас. Доложите мне обо всем на шоссе, в расположении пятьсот первого стрелкового полка, я туда выезжаю.
На этот раз не было видно отходящих по шоссе групп, хотя снаряды рвались на линии обороны полка. Я уже льстил себя надеждой, что полк обороняется, и подумал: оказывается, не так много нужно, чтобы полк начал воевать! Но, внимательно осмотрев с только что прибывшим командиром дивизии участок обороны, мы присутствия полка нигде не обнаружили. Комдив высказал два предположения: первое, что полк, возможно, хорошо замаскировался, и второе что полк занял свою прежнюю позицию, в трех километрах впереди. Решили оставить машины на шоссе и пошли вперед по полю к редкому березовому перелеску. Когда мы, пройдя около километра, стали подниматься на бугор, сзади раздались один за другим три выстрела и мимо нас прожужжали пули.
- Вероятно, наша оборона осталась сзади, - сказал мой адъютант. - Они думают, что мы хотим сдаться противнику, вот и открыли по нас огонь.
Мы вернулись и пошли на выстрелы. Нам навстречу, как в прошлый раз, поднялся из окопчика командир полка Костевич, а за ним верные ему начальник штаба и ефрейтор.
- Это мы стреляли, - сказал командир полка смущенно. - Не знали, что это вы.
Он доложил, что полк снова отошел, как только начался артобстрел, - "но не по шоссе, а вон по той лощине, лесом". Костевич невнятно оправдывался, уверяя, что не мог заставить полк подчиняться его приказу. На этот раз я оставил его на месте, пообещав возвращать к нему всех, кого догоним.
По лощине пролегала широкая протоптанная полоса в высокой и густой траве след отошедших. Не пройдя и трехсот шагов, мы увидели с десяток солдат, сушивших у костра портянки. У четверых не было оружия. Обменявшись мнением с командиром дивизии, мы решили, что он отведет эту группу к Костевичу, потом вызовет и подчинит ему часть своего дивизионного резерва, чтобы прикрыть шоссе, а я с адъютантом поеду по дороге и буду возвращать отошедших.