Удивительные все-таки были люди — все эти майоры и лейтенанты, выколачивавшие интересующие их показания. Напомню хорошо известный факт: прежде чем приступить к массовым репрессиям в отношении интеллигенции, военнослужащих, рабочих и крестьян, Сталин, Ягода, Ежов и иже с ними основательно почистили органы НКВД: несколько десятков тысяч преданных делу, народу и стране чекистов было уничтожено в застенках тюрем и лагерях ГУЛАГа. Кто заполнил вакансии? Полуграмотные выскочки. В НКВД шли никчемные инженеры, дрянные слесаря, спившиеся кавалеристы и т. п. Ну разве наденет форму энкавэдешника классный инженер, высококвалифицированный рабочий, хороший танкист или знатный летчик? Да ни за что на свете — им интересно их дело. А вот всякого рода неудачники и недоучки не просто шли, а рвались в НКВД. Уж там-то они могли отыграться за все свои унижения — ведь они получали беспредельную власть над цветом нации, над людьми, которые раньше и руки бы им не подали.
Ну кто такой младший лейтенант Шейн по сравнению с Платтеном?! Ему бы поинтересоваться жизнью подследственного, деталями его уникальной биографии, намотать кое-что на ус, а он знай гнет свое: «назовите имена» или «откуда у вас бинокель (это не опечатка, в протоколе так и написано — бинокель) и фотоаппарат?»
А ведь у Платтена было чему поучиться. Выросший в семье столяра-краснодеревщика, горячий, энергичный Фриц вскоре стал швейцарским Либкнехтом — не было митинга, на котором бы он не разбил в пух и прах своих оппонентов и не обрел новых сторонников. Но была у этого трибуна-красавца и любимца женщин проблема, о которой практически никто не знал: еще в юности он перенес тяжелую форму туберкулеза и на всю жизнь остался с одним легким, а чуть позже получил такую серьезную травму левой руки, что вынужден был обходиться одной правой. Но, как я уже сказал, никто и никогда этого не замечал!
Душа общества, пламенный революционер, прекрасный оратор, отчаянный храбрец — вот кем был Платтен в глазах людей. А на самом деле — больной человек, инвалид, маскирующийся под здоровяка. А знаете, что выкинул этот «здоровяк» в 1906 году? Помогая рижским боевикам, Платтен угодил в тюрьму. В то время свирепствовали военно-полевые суды, так что приговор мог быть самым суровым. Его молодая жена Лина Хаит падает в ноги начальства и умоляет отпустить Фрица под залог. Сумма, которую ей назвали, была такой умопомрачительной, что Лина была вынуждена продать все свое приданое, включая кольцо и серьги, которые были на ней, но Фрица отпустили. Оставаться в Риге опасно — ищейки ходят буквально по пятам.
И Платтен решает бежать в Германию. Сговорившись с матросами парохода, идущего в Гамбург, Платтен пробрался на борт. Ищейки шли следом, перерыли все от клотика до киля, но беглец как в воду канул. Лишь после того, как отдали швартовы и вышли в открытое море, матросы дали условный знак — и на палубе появился… негр. Это был Платтен: оказывается, все то время, пока рыскали ищейки и судно шло в нейтральные воды, он был в пароходной трубе. Несколько часов висел он там на одной руке. Вот что такое Платтен! А тут — какой-то лейтенантик… Но Платтен на то и Платтен, он переиграет ежовского выкормыша и ускользнет из его рук.
— До 1932 года вы работали в Аграрном институте, а потом перешли в Институт иностранных языков. Кто оказывал содействие в устройстве на работу? — продолжали тянуть жилы из Платтена.
Следователь думал, что это ловко расставленная ловушка, уж в нее-то Платтен попадет, назвав имена покровителей. Но Платтен мгновенно погасил его пыл.
— В институт я был рекомендован Киевским райкомом ВКП(б), — ответил он.
— А кто вам дал рекомендации на предмет оформления советского гражданства? — зашел с другой стороны следователь.
— Инженер Мендельсон и инженер Гольдштейн, с которыми я был знаком по партийной работе в Берлине. Мендельсон, как я уже говорил, арестован, а где Гольдштейн, не знаю.
— Что вам известно об антисоветской деятельности Мендельсона, Гольдштейна, а также Камбера, Яна и других ваших знакомых?
— Ничего! — отрезал Платтен.
Конвейер продолжался… Безусые юнцы надеялись без особого труда сломать немолодого, больного человека, но перед ними был не инвалид, а богатырь, зубр, который оказался им не по зубам. Чем глубже они забирались в биографию Платтена, тем больше в этом убеждались К тому же всплывали такие имена и такие детали истории страны, что у них зябко передергивало плечи. А прочитав все показания подследственного, они убоялись содеянного и… выдрали из дела более сорока страниц, уничтожив при этом и все фотографии. Как и все остальное, сделано это грубо и топорно: скажем, те же фотографии скорее всего сожгли, а конверты из-под них оставили.
— При каких обстоятельствах вы были арестованы в Финляндии? — решил переменить тему следователь.
— В 1919 году после первого конгресса Коминтерна я должен был доставить материалы конгресса в Швецию. Кроме того, по поручению Ленина я должен был передать золотую валюту и бриллианты на оказание помощи компартии Швеции. Так как незадолго до этого я сопровождал вагон, в котором Ленин ехал через Финляндию, меня там хорошо знали. Риск ареста был слишком велик, поэтому я взял с собой швейцарскую комсомолку Полингер. Так оно и случилось: полиция охотилась за мной, я оказался в тюрьме, а товарищ Полингер спокойно выполнила задание.
Можно себе представить полуобморочное состояние следователей. Ленин… вагон… бриллианты… золото. Кошмар какой-то! Разве мог самый святой из святых отправить золото каким-то сытым шведам из голодной и холодной России? Ведь шел 1919-й год. Деникин, Колчак и Юденич, кажется, вот-вот возьмут Москву и Петроград, народ вымирает сотнями тысяч, а в Кремле, оказывается, полно бриллиантов, которые за здорово живешь отдают каким-то шведам. Рехнуться можно! Ведь на эти бриллианты можно было купить несметное количество хлеба и спасти тысячи пролетариев и верных советской власти крестьян. Нет, нет, не было этого! Не было и не могло быть! А этот то ли немец, то ли швейцарец врет: не был он в Финляндии и задания Ленина не выполнял!
Выполнял, товарищ следователь, выполнял. И эта страница протокола, к счастью, сохранилась. Сохранилась и другая страница показаний Платтена — тех, которые он давал уже на суде, и эти факты так поразили судей, что, конечно же, не могли не повлиять на приговор.
— В Гельсингфорской тюрьме я находился четыре месяца, — продолжал между тем Платтен, — а потом, как я уже говорил раньше, меня обменяли на офицеров белофинской армии. Я вернулся в Москву. Но мне во что бы то ни стало нужно было попасть в Швейцарию. Добравшись до Киева, я обратился к Антонову-Овсеенко (новый удар по растерявшимся следователям, ведь Антонов-Овсеенко — человек-легенда, именно он руководил штурмом Зимнего), тот выделил мне самолет, и в сопровождении работника венгерского ЧК я вылетел в сторону Будапешта. По дороге мы попали в туман и совершили вынужденную посадку на венгерской территории, оккупированной румынскими войсками. Так я оказался в Бухарестской тюрьме.
И снова тюрьма… Сколько их было в жизни Платтена, как он все это перенес, одному Богу ведомо! Но то, что мог перенести он, не всегда было по силам близким. Румынские власти некоторое время держали в тайне, что в их руках такой известный коммунист, как Платтен, а газеты, узнав о покалеченном самолете, подняли страшный вой, уверяя, что под обломками погибли и пилот, и Платтен. Молодая жена Платтена Ольга Корзлинская (с Линой он уже давным-давно был в разводе — та просто не выдержала нечеловеческого напряжения жизни с Фрицем) не перенесла этого удара и покончила с собой, выбросившись из окна.
А вот дальше в жизни Платтена происходит такой кульбит, что историки до сих пор чешут затылки. Через пять месяцев румыны отпускают Платтена на волю. И знаете, по чьей просьбе? Никогда не догадаетесь! По просьбе… Петлюры. Да-да, того самого Петлюры, который пролил реки русской и украинской крови, борясь за самостийную Украину.
— Я не мог понять, зачем ему понадобился, — продолжал давать показания Платтен, — но вскоре все прояснилось. Петлюра предложил мне выехать в Москву и изложить руководству условия предлагаемого им договора о перемирии с Красной Армией. Обсуждая этот вопрос, я неоднократно встречался в Каменец-Подольском и с ним, и с председателем его правительства Мазепой.
— Петлюра и члены его правительства знали, что вы коммунист?
— Конечно, звали. Мало того, им было известно, что в то время я был видным деятелем швейцарской компартии.
— Чем объясняется столь большое доверие, оказанное вам Петлюрой? Петлюровцы ко всем коммунистам относились так, как к вам?
— Исключительно враждебное отношение петлюровцев к коммунистам всем известно, но лично ко мне Петлюра и его свита относились почему-то хорошо.
Платтен, конечно же, лукавил, отвечая на этот вопрос: виселицы или гайдамацкой пули он избежал только потому, что позарез нужен был Петлюре. Гетман знал, что Красная Армия готова совершить бросок на его последний оплот, и остановить наступление мог только Ленин. А кому по силам добраться до Ленина? Только тому, кого вождь мирового пролетариата считает не только близким другом, но и человеком, которому обязан жизнью, причем не в переносном, а в самом прямом смысле слова. Потому-то выбор Петлюры и пал на Платтена. Как вы понимаете, речь шла о судьбах стран и народов, а горе-следователю и в голову не могло прийти, что есть нечто такое, ради чего люди идут на смертельный риск Вы только послушайте, какой саморазоблачающий вопрос задает ежовец.
— Петлюра обещал за выполнение этого поручения какое-то вознаграждение?
— Денежного вознаграждения он не предлагал, а обещал помочь добраться до Швеции, куда я должен был попасть по заданию Коминтерна.
— По приезде в Москву вы сообщили о тех переговорах, которые вели с вами Петлюра и Мазепа?
— В Москве я немедленно явился к Ленину, который на следующий день принял решение заключить договор о перемирии с Петлюрой. Я же с мандатом, подписанным Чичериным, вернулся в Каменец-Подольский для сообщения ответа советского правительства.
Это ли не поступок, заслуживающий глубочайшего уважения и поклонения потомков! Остановить кровопролитие, остановить взаимное уничтожение двух братских народов? Но следователь вместо того, чтобы захлопнуть папку, помчаться к руководству и сказать, что с этого человека надо сдувать пылинки, а не держать в тюрьме, продолжает занудно скрипеть пером.
— Обращался ли к вам Петлюра по другим вопросам?
— Да. Он просил меня помочь разобраться в сложившейся тяжелой обстановке.
— Кто еще, кроме вас, помогал Петлюре советами?
Знал бы следователь, какой будет обстановка через пятьдесят пять лет, ни за что не задал бы этого вопроса или по крайней мере выдрал бы лист с ответом Платтена. Готовьтесь, господа блюстителя чистоты украинского националистического движения, свидетельство Платтена — это удар по вашим рядам.
— Общеизвестно, — говорит Платтен, — что военным министром при петлюровском правительстве являлся немец, его фамилия фон Стайбле.
— Вы были с ним знакомы?
— Конечно. Мы неоднократно беседовали по ряду вопросов создавшегося тогда положения.
Ну и в конце этого протокола, если так можно выразиться, самый характерный вопрос того времени, без этого перла следственной теории и практики периода расцвета ежовщины лейтенант с Лубянки не был бы советским следователем.
— Какие шпионские задания получали вы от Петлюры?
Можно себе представить изумление Платтена, когда ему перевели этот вопрос, но он, скорее всего, понимающе усмехнулся и ответил чисто протокольно:
— Шпионских заданий от Петлюры я не получал и не выполнял.
А теперь — о двух самых главных поступках Платтена, тех самых, которые оказали существенное влияние на ход мировой истории. Итак, февраль 1917 года. В России совершилась революция, Николай II отрекся от престола, многие солдаты воткнули штыки в землю. Кайзер ликует: Россия вот-вот выйдет из войны, и тогда он все силы бросит на западный фронт. Париж снова станет немецким, и германский солдат еще раз пройдет под Триумфальной аркой!
Но в Петрограде заминка — большинство партий за продолжение войны до победного конца. И лишь одна, малюсенькая, слабосильная, лидер которой к тому же давным-давно в эмиграции, ратует за поражение России в этой бесконечной войне, за переход революции буржуазной в революцию социалистическую, за власть рабочих и крестьян. В германском генеральном штабе прекрасно понимали, что революция — это хаос, разруха, а то и гражданская война, значит, Россия ослабнет и ей будет не до сражений с немецкими дивизиями.
Как раз в это время большевики начали проявлять явную обеспокоенность тем, что события в России разворачиваются без них и портфели делят тоже без них. Именно в эти дни Ленин сделал историческое заявление: «Мы должны во что бы то ни стало ехать, хотя бы через ад!»
Что ж, ехать так ехать, Германии это выгодно. Посланник Германии в Берне фон Ромберг получает указание немедленно принять швейцарского социал-демократа Платтена, который по поручению Ленина выступает посредником между ним и германским правительством в вопросе организации доставки большевиков в Россию. Фон Ромберг принимает Платтена, и они составляют своеобразный договор об условиях переезда, состоящий из девяти пунктов: речь шла о багаже, документах, праве экстерриториальности и т. п. Узнав о роли Платтена, швейцарские социал-демократы подкинули ему письмо с угрозой, что он может потерять не только высокий пост в партии, но и голову.
Но Платтен был не из пугливых, к тому же он считал, что взялся за правое и благородное дело, что народ России ждет не дождется Ленина и его соратников. Сперва хотели ехать 500 эмигрантов, но потом многие испугались, и остался 31 человек. Платтен стал тридцать вторым.
9 апреля 1917 года с Цюрихского вокзала тронулся поезд, которому было суждено сыграть роковую роль, — одни его провожали с цветами, другие с угрозами и бранью. Кстати, разговоры о том, что вагон опломбирован, полнейшая чушь — это был самый обычный вагон, с той лишь разницей, что пассажиров попросили на станциях не выходить, и именно для контроля за этим в одном из купе находились офицеры сопровождения. Когда те пытались ходить по вагону и заглядывать в чужие купе, Платтен быстро поставил их на место: он провел мелом жирную черту около их купе и, холодно сверкая глазами, заявил: «Это не черта, а российско-германская граница. Вздумаете нарушить, будете иметь дело со мной!» Дисциплинированные немецкие офицеры понимающе кивнули и попыток нарушить границу больше не предпринимали.
А большевики, не обращая внимания на проклятья немецких рабочих, выходивших на станциях к вагону, веселились, куражились, пели песни. Когда поезд прибыл в порт, Ленин и его спутники на пароме «Королева Виктория» переправились в Швецию. В принципе миссия Платтена на этом заканчивалась, но он решил ехать дальше — ему очень хотелось попасть в Россию, и Ленин его желание разделял. Но в Россию Платтена не впустили, этому воспрепятствовали англичане, которые охраняли российско-шведскую границу.