— Забыли… А не вспомните ли вы, с кем из ныне арестованных троцкистов находились в близких отношениях?
— Ни с кем… Впрочем, в 1932–1933 годах поэт Эдуард Багрицкий познакомил меня с Дмитрием Шмидтом — мы вместе писали сценарий о гражданской войне. Но я ничего не знал о его троцкистских делах.
Мне кажется, что, получив эти признания, подполковник Зименков, который вел дело, от удовольствия потирал руки. Что еще надо? Связь с иностранцами есть. Антисоветскую литературу хранил. С троцкистами общался. В принципе для вынесения обвинительного приговора этого вполне достаточно. Но чтобы картина была полной, неплохо бы иметь показания об антисоветских высказываниях и пораженческих настроениях — это очень сильный козырь, тем более во время войны. И Зименков, если так можно выразиться, бьет наотмашь.
— Нам давно известно, что вы антисоветски настроенный человек и в своем окружении занимались клеветническими разговорами. Нам известно также, что во время войны вы неоднократно высказывали свои антисоветские, пораженческие настроения и с антисоветских позиций критиковали политику партии и советского правительства. Вы признаете это?
— Нет. Я категорически отрицаю эти обвинения.
Казалось бы, ответ исчерпывающий и на этом можно закончить, но с Каплером что-то произошло, и он почему-то добавляет:
— Хотя, должен сказать, что, будучи по характеру человеком горячим, иногда высказывался в резкой форме по вопросам развития Советского государства. Но это нельзя расценивать как антисоветские высказывания — просто я не задумывался над формулировкой своих мыслей.
Вот так, по зернышку, по словечку следователь набрал материал для того, чтобы по окончании следствия написать:
«Имеющимися материалами Каплер А. Я. изобличается в том, что, будучи антисоветски настроенным, в своем окружении вел враждебные разговоры и клеветал на руководителей ВКП(б) и советского правительства. Каплер поддерживал близкую связь с иностранцами, подозрительными по шпионажу».
Есть в этом деле еще один весьма любопытный документ, составленный 10 ноября 1943 года.
«Обвиняемый Каплер А. Я., ознакомившись с материалами дела, заявил, что виновным себя в предъявленном обвинении не признает. Вместе с тем Каплер заявил, что до ареста, будучи облечен доверием и щедро награжден, вел себя нескромно, «по-богемски», в разговорах и поведении был иногда легкомыслен, зазнался, и все это могло служить поводом для ложного толкования и извращения фактов заинтересованными лицами».
На вопрос следователя, кто конкретно имеет личные счеты с Каплером и мог о нем говорить неправду, он ответил: «Взаимоотношения в моей среде были чрезвычайно сложные, и таких лиц могло быть много».
Известно, что протоколы допросов ведет следователь, а подследственный ставит свою подпись — или на каждой странице, или в конце. А тут вдруг произошло нечто невероятное: подполковник Зименков разрешил Каплеру дописать несколько слов своей рукой. И знаете, что он дописал? «Клеветой в отношении руководителей партии и правительства не занимался, был и остался беспредельно преданным Сталину и глубоко уважающим всех руководителей партии и правительства».
Не помогло… Вскоре было состряпано циничнейшее по своей сути обвинительное заключение, утвержденное наркомом государственной безопасности Меркуловым. Само собой разумеется, что в нем упоминаются и антисоветские настроения Каплера, и его враждебные разговоры, и пораженческие настроения, и связь с иностранцами, и клевета на руководителей партии и правительства, и многое другое. Документ — довольно длинный и абсолютно бездоказательный. Приведу всего две фразы — и все станет ясно.
«В предъявленном обвинении Каплер виновным себя не признал. Но изобличается материалами».
Какими? Где эти материалы? Кто их видел, кто рассматривал? Ведь по делу не допрашивался ни один свидетель. В деле нет ни одного доноса стукача или сексота. Нет ни одной записки, ни одного письма, цитаты из книги или строки из сценария. Иначе говоря, нет никаких доказательств какой-либо вины Каплера. И все же следственное дело было передано на рассмотрение Особого совещания. 25 ноября состоялось заседание этого совещания, которое вынесло приговор: «Каплера Алексея Яковлевича за антисоветскую агитацию заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет».
В конце 1943-го лауреат Сталинской премии, кавалер ордена Ленина, автор популярнейших фильмов о Ленине оказался в Воркуте. К счастью, его не бросили в шахту, на строительство дорог или на лесоповал — этого Алексей Яковлевич не выдержал бы чисто физически. О том, чем он занимался и как жил, я расскажу словами известной в те годы актрисы Валентины Токарской.
Ее судьба — тоже не подарок. Работая в Театре сатиры, в самом начале войны она ушла во фронтовую концертную бригаду, попала в плен, до самого победного мая мыкалась по немецким лагерям, а после освобождения получила четыре года куда более страшного, советского лагеря. Мало кто знает, что в те годы в Воркуте был очень приличный театр, в котором играли и зеки, и «вольняшки», — Токарская стала одной из ведущих актрис этого театра. Вот что она пишет в своих воспоминаниях:
«После каждой премьеры в местных газетах выходили рецензии — все, как в столице! И фотографировались накануне спектакля. Фотографировал нас Алексей Каплер. Он в то время досиживал свои первые пять лет. Числился в «придурках», с утра до вечера бегал по городу и снимал или разносил людям готовые снимки.
Каплер был человеком отзывчивым, обаятельным, и люди платили ему любовью. В его фотографию ходил весь город. И я забегала к Каплеру. Знала, что за это могут отобрать пропуск или послать на общие работы, но все равно нарушала запрет. Каплер стал моим мужем».
Итак, Каплер стал «придурком», тянет срок в Воркуте, живет не в зоне, а в крошечной каморке, выгороженной в углу фотоателье, к концу срока даже стал счастливым мужем. А что же другая героиня нашего повествования, как устроила свою жизнь она? Светлана Аллилуева, потеряв Каплера, утешилась довольно быстро.
«Весной 1944-го я вышла замуж, — вспоминает она. — Мой первый муж, студент, как и я, был знакомый мне еще давно — мы учились в одной и той же школе. Он был еврей, и это не устраивало моего отца. Но он как-то смирился с этим, ему не хотелось опять перегибать палку — и поэтому он дал мне согласие на этот брак.
Я ездила к отцу специально для разговора об этом шаге. С ним вообще стало трудно говорить. Он был раз и навсегда мной недоволен, он был во мне разочарован.
— Значит, замуж хочешь? — спросил он. Потом долго молчал, смотрел на деревья. — Да, весна, — сказал он вдруг. И добавил: — Черт с тобой, делай, что хочешь».
Этот брак был недолговечным — через три года он распался. А Сталин все это время ни разу не видел своего зятя. Больше того, он был очень рад, что дочь развелась с евреем по фамилии Мороз, а через некоторое время вышла замуж за сына Жданова. Правда, внука от первого брака дочери, которого назвали, конечно же, Иосифом, Сталин признал и относился к нему с нежностью.
Если вы думаете, что история несчастной любви Алексея Каплера и Светланы Аллилуевой на этом закончилась, то вы глубоко заблуждаетесь. То ли Светлана проговорилась, что не может забыть Каплера, то ли он сам попытался установить с ней связь, но, судя по всему, это стало известно Сталину — и он отдал соответствующие распоряжения.
А тут еще сам Каплер дал подходящий повод: нечистая сила занесла его в Москву. Он знал, что в столице ему появляться нельзя, знал, что страшно рискует, — ведь после того, как он отсидел свою «пятерку», ему было запрещено въезжать в Москву, но Алексей Яковлевич всеми правдами и неправдами выбивает командировку на сорок пять дней с посещением Москвы, Ленинграда, Киева и Кишинева.
31 марта он появляется в Москве и развивает лихорадочную деятельность: встречается с Фадеевым, Симоновым, Богословским, навещает сестру, свою бывшую жену Татьяну Златогорову, ночует то у матери своего друга по заключению, то у новых московских знакомых. Каплер и не подозревал, что все это время был под колпаком. Но брать его решили не на улице или в чьей-то квартире, а… в поезде. Как только Алексей Яковлевич завершил московские дела и сел в поезд, чтобы отправиться в Киев, его арестовали. В Наро-Фоминске Каплера сняли с поезда и доставили в хорошо ему известную Внутреннюю тюрьму.
Так появилось дело № 1225 по обвинению Каплера А. Я. во всем том, за что он уже отсидел пять лет, а также в том, что «по отбытии срока наказания незаконно прибыл в Москву и, заручившись разными документами, пытался установить свои прежние троцкистские связи». Судя по тому, что постановление на арест утверждено министром госбезопасности Абакумовым, речь шла не о троцкистских связях — их в послевоенные годы просто не могло быть, а о связях совсем другого рода. Не забывайте, что Светлана в это время была, если так можно выразиться, на выданье и за Юрия Жданова вышла только весной 1949-го.
У меня нет никаких доказательств, что Каплеру удалось пообщаться со Светланой — на допросах ее имя, как и прежде, не упоминается. Но если так, то зачем его арестовывать, да еще в поезде? Зачем заводить новое дело? Тем более что, как выяснилось на допросах, командировка у него не липовая: в деловую поездку Каплера отправил Воркутинский горкомбинат «с целью приобретения фотоматериалов и всевозможных отходов производства, которые так нужны на севере». А если ему в соответствии с законом нельзя появляться в Москве, то к ответственности нужно привлекать тех, кто подписал командировку.
— С какой целью вы посетили Фадеева, Симонова и Ромма? — поинтересовался следователь.
— Я обращался к ним по вопросам моей дальнейшей литературной и кинематографической работы. Попутно я обратился к Фадееву с просьбой помочь мне перебраться из Воркуты в какой-нибудь другой крупный город, где есть большая библиотека, которая необходима мне для продолжения работы над сценарием о Льве Толстом. Фадеев предложил написать заявление, чтобы он мог войти с ходатайством в МВД о разрешении моего переезда в один из областных центров.
— При этом вы ставили вопрос о вашем возвращении в Москву?
— Нет, поскольку я знал, что такое разрешение не будет дано до тех пор, пока я не создам новых значительных произведений и не буду полностью реабилитирован. Правда, Фадеев сказал, что можно будет поговорить о том, чтобы мне разрешили приезжать в Москву хотя бы время от времени для пользования музеями и библиотеками. В беседе с Симоновым мы касались тех же вопросов, причем речь шла о проблемах сугубо творческого характера.
— А о чем вы говорили с Роммом?
— В разговоре с Михаилом Роммом речь шла о возможности постановки фильма о Толстом, но Ромм заявил, что есть куда более срочная и важная тема, а именно создание фильма о Ленине. В связи с этим Ромм хочет поставить вопрос перед министром кинематографии Большаковым о разрешении мне писать этот сценарий.
— Именно это было целью вашей поездки в Москву? — с издевкой спросил следователь.
— Конечно нет, — ответил зек с пятилетним стажем, которого на мякине уже не проведешь. — Основная цель моей командировки — исполнение поручений Воркутинского горкомбината.
— И вам удалось что-нибудь сделать?
— Да. Я добыл наряды на фотопленку и бумагу! — горделиво ответил Каплер. — Кроме того, удалось выколотить кое-какие материалы в Министерстве местной промышленности. Остальное рассчитывал раздобыть в Киеве.
— При задержании у вас было изъято удостоверение лауреата Сталинской премии первой степени. Откуда оно у вас? И ваше ли оно?
— Я получил его несколько дней назад в Комитете по Сталинским премиям. Дело в том, что лауреатом я стал в марте 1941-го, а удостоверения были введены только в 1944-м. Я же в это время был в лагере, поэтому получил его сейчас, во время командировки в Москву.
На некоторое время Каплера оставили в покое… А потом снова начались многочасовые допросы, результатом которых были коротенькие протоколы. О чем шла речь? Чего добивались от Каплера? Мне кажется, я нашел ответ! Каждый допрос был посвящен какой-то одной теме: то Алексея Яковлевича подробнейшим образом расспрашивают о детстве и юности, то о работе в кинематографии, то о знакомых иностранцах, но в каждом протоколе есть не относящийся к теме, но самый важный, ключевой вопрос: «С кем вы встречались во время пребывания в Москве с 31 марта по 4 апреля?»
Значит, на Лубянке не было полной уверенности в том, что Каплер не оторвался от хвоста и не пообщался с той, чей грозный отец повелел оберегать ее от этого рано поседевшего человека.
Наконец поступила команда завершать дело, и на допросе, состоявшемся 21 апреля, следователь, отбросив экивоки, спросил:
— Вам понятно, в чем вы обвиняетесь?
— Да, понятно. В том, что занимался антисоветской агитацией, поддерживал преступную связь с видными троцкистами и другими врагами народа, а также был связан с иностранцами. Кроме того, в том, что в начале апреля 1948 года в преступных целях прибыл в Москву и жил без прописки, тем самым нарушив паспортный режим.
— Признаете себя виновным в предъявленном обвинении?
И тут с Каплером произошло нечто странное: он не только признал себя виновным практически во всех предъявленных обвинениях, но и добавил, что «до 1943 года в беседах со знакомыми допускал антисоветские суждения по некоторым вопросам политики и мероприятий ВКП(б) и советского правительства».