Конечно же, следователь внес это в протокол, как внес и заявление о том, что Каплер считал выборы в Верховный Совет далеко не демократическими, так как во всех округах выдвигается всего один кандидат, а провозглашенной в Сталинской конституции свободы слова на самом деле не существует.
23 июня появилось обвинительное заключение, в котором перечисляются все старые, а также новые прегрешения Каплера, и на этом основании делается вывод, что он «является социально-опасным лицом, а потому следственное дело № 1225 внести на рассмотрение Особого совещания при МГБ СССР. Меру наказания предложить 5 лет ссылки».
Среди множества виз и резолюций на этом документе выделяется одна — заместителя министра госбезопасности Огольцова. Поставив свою размашистую подпись, он тем же красным карандашом слово «ссылки» исправил на «ИТЛ». Эта подпись решила судьбу Каплера: Особое совещание проштемпелевало резолюцию Огольцова и влепило Алексею Яковлевичу пять лет исправительно-трудового лагеря. На этот раз он попал в Инту на общие работы, а это куда хуже, чем беготня с фотоаппаратом по воркутинским улицам.
Когда стало совсем невмоготу, он обратился с личным письмом к Берия. Излагая свои злоключения, Каплер пишет, что он «глубоко раскаялся во всем, что вольно или невольно сделал в жизни плохого», и просит заключение заменить высылкой, «если возможно, в такое место, где я мог бы продолжать творческую работу для кино». Как говорится, умный поймет, в чем раскаивается Каплер, но Особое совещание в лице заместителя начальника секретариата Эсаулова было неумолимо. Его резолюция, конечно же, согласованная с самым высоким начальством, не оставляла Каплеру никаких надежд: «Не усматривая доводов для пересмотра решения по делу, заявление оставить без удовлетворения».
Так продолжалось до 1953 года… Люди постарше наверняка помнят о знаменитой мартовской амнистии: говорят, что ее инициатором был Берия, который таким образом набирал очки для того, чтобы стать первым человеком в государстве и заменить на этом посту ушедшего в мир иной Сталина. Алексей Каплер попадал под эту амнистию, но вместо того, чтобы отпустить его на волю, Каплера этапируют во Внутреннюю тюрьму. Вскоре подошел законный срок его освобождения, иначе говоря, он отсидел свою вторую «пятерку», но Каплера не отпускают.
Нелепость положения была столь явной, что в дело вмешивается начальник 1-го спецотдела МВД СССР полковник Кузнецов, который пишет рапорт на имя заместителя министра Серова.
«Докладываю Вам, что во Внутренней тюрьме содержится заключенный Каплер А. Я., осужденный Особым совещанием 28 июля 1948 года к ИТЛ сроком на 5 лет, считая срок заключения с 8 апреля 1948 года.
Каплер содержится под стражей незаконно, так как срок наказания ему истек 8 апреля 1953 года.
Генерал-полковник Серов реагирует мгновенно. «Проверить, почему не освобожден?» — пишет он.
Не бездействовал и начальник тюрьмы. Сообщая начальнику следственной части по особо важным делам генералу Влодзимирскому, что в соответствии с его указанием Каплер в Москву доставлен, полковник Миронов просит указаний о его дальнейшем содержании. Судя по всему, Влодзимирский этот рапорт получил, так как в деле есть записка его помощника: «Тов. Влодзимирскому доложено. Приказал подержать у себя. Каплера будет допрашивать тов. Кобулов».
Это что-то новенькое! Чтобы рядового зека допрашивал сам Кобулов, который был не только правой рукой Берия, но и фактически руководил МГБ — такого еще не было! Сопоставив даты, я понял, что это не случайно. Дело в том, что за три недели до этого Каплер снова написал Берия и каким-то образом ухитрился опустить письмо в ящик, установленный в бюро пропусков. По этому поводу, кстати, было внутреннее расследование, и кому-то из сотрудников тюрьмы здорово попало. Но как бы то ни было, письмо дошло до адресата и тот поручил допросить Каплера самому верному человеку.
Вот что писал Алексей Яковлевич Лаврентию Берия:
«Дорогой Лаврентий Павлович!
Нет больше душевных и физических сил переносить мучения, выпавшие на мою долю. Прошу Вас — вмешайтесь, помогите прекратить эти не имеющие конца, не знающие меры преследования меня!
В 1943 году я был осужден ОСО на 5 лет. Я был виноват, и Вы сами определили мне наказание. Я отбыл его, освободился и через месяц имел глупость, несчастье, неосторожность приехать в Москву на несколько дней, рассчитывая получить разрешение на работу в Алма-Атинской или Свердловской киностудии. При отъезде я был арестован.
Следствие установило, что я не совершил абсолютно ничего предосудительного, с меня были сняты все предъявленные статьи и остался только самый факт приезда в Москву без разрешения. За это я был снова осужден ОСО МГБ СССР к 5 годам. Я отбыл их в Особом лагере МВД СССР.
Незадолго до окончания этого второго срока правительством был издан Указ об амнистии. Несмотря на то, что я как осужденный на 5 лет бесспорно подлежал амнистии, меня не освободили. Наконец наступил конец моего срока, но меня снова не освободили, а вместо этого этапировали во Внутреннюю тюрьму.
Неужели я еще недостаточно наказан? Неужели в течение моего 10-летнего пребывания в лагере органы госбезопасности не убедились в том, что нет абсолютно никакой надобности считать меня в каком бы то ни было смысле «опасным» для общества.
Прошу Вашего вмешательства и Вашей помощи! Я прошу освободить меня и направить по месту жительства жены в Воркуту».
Это послание дорогого стоит! Если в него внимательно вчитаться, то можно обнаружить и внутренние пружины, которые раскручивали дело Каплера, и понять, почему результатом многочасовых допросов были куцые протоколы и почему в Воркуте Каплер жил сравнительно свободно и не надрывался в шахте: между ним и следствием был сговор. «Вы сами определили мне наказание», — пишет он Берия. Скорее всего, договорились так: Каплер не говорит ни слова о Светлане, а Берия, который не мог не выполнить указания вождя, обеспечивает Каплеру режим наибольшего благоприятствования.
Не исключен и другой вариант: Берия просил Каплера как можно подробнее рассказать о его взаимоотношениях со Светланой, а также о Василии и других членах семьи Сталина, все это фиксировалось в протоколах, но именно эти протоколы не были подшиты в дело, а хранились в личном сейфе Берия. Зачем? А затем, что у рачительного хозяина все может пойти в дело. Я нисколько не удивлюсь, если со временем выяснится, что Берия собирал компромат на Светлану Аллилуеву, так как прекрасно знал, что она его не просто не любит, а люто ненавидит. Надо ли говорить, как дорого стоили в этой ситуации возможные откровения Каплера?!
Еще дороже они стали после смерти вождя: Берия было очень выгодно представить себя всего лишь исполнителем злой воли Сталина и его семейки. Так что Кобулов, скорее всего, допросил Каплера, — и в сейф Берия легли новые странички компромата. Но это — всего лишь предположения, если хотите, версия, вытекающая из анализа документов и ситуации.
Как бы то ни было, реализовать свои планы Берия не успел… А вскоре после его ареста появляется документ, подписанный генералом Серовым: «Осужденного Каплера Алексея Яковлевича из-под стражи немедленно освободить». 11 июля 1953 года Алексей Яковлевич оказался на залитых солнцем улицах Москвы… В 1954-м его полностью реабилитировали, и он занялся своим любимым делом — литературой, кинематографией, телевидением и воспитанием молодых кинематографистов.
В принципе на этом можно было бы поставить точку, но, видит Бог, я хочу закончить этот рассказ на другой ноте. Прочтите небольшой отрывок из воспоминаний Светланы Аллилуевой, и вы поймете, на какой…
«Все эти десять лет я почти ничего не знала о Люсе достоверно: мой образ жизни был таков, что я не смогла бы встретиться с его друзьями так, чтобы это не стало тут же известным… Мне оставалась только память о тех счастливых мгновениях, которые подарил мне Люся.
И вот пришел 1953 год. И пришло снова 3-е марта, через десять лет после того дня, когда отец вошел, разъяренный, в мою комнату и ударил меня по щекам. И вот я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг и думаю о разном. И о Люсе думаю, ведь десять лет, как он был арестован. Какова его судьба? Что с ним сейчас?»
Как вы думаете, если сидя у постели умирающего отца, дочь вспоминает человека, который пострадал по вине этого отца, предается размышлениям о нелегкой судьбе этого человека, горюет о нем, то как можно назвать чувство, которое она испытывает к этому человеку даже десять лет спустя после последней встречи? Я думаю, что это любовь. Та любовь, которая дается раз в жизни и которую, несмотря на все превратности судьбы, человек хранит в своем сердце до последнего вздоха.
Именно поэтому судьба подарила нашим героям еще одну встречу, на этот раз последнюю. Шел 1954-й год. В залитом огнями Георгиевском зале Кремля проходил очередной съезд Союза писателей. Несмотря на неимоверную толчею и давку, они увидели друг друга. Очевидцы утверждают, что Алексей Яковлевич и Светлана не сделали вид, что не знакомы, а, уединившись у окна, довольно долго говорили друг с другом. Им было что вспомнить и чем поделиться…
Все началось с пирушки или, как сейчас говорят, тусовки. Пить бы пореже господам актерам, больше слушать и меньше говорить, повнимательнее относиться друг к другу, как знать, может, и не было бы массовых арестов, мучений в колымских и воркутинских лагерях, болезней, смертей и ссылок. А то ведь соберутся после спектакля, примут по стакану — и давай травить политические анекдоты. Кто-то непременно плеснет еще, войдет в образ оппозиционера, пустит пьяную слезу, обнимет ближайшего друга и заявит хорошо поставленным голосом, что Ленин и Троцкий — титаны, а все остальные — пигмеи, правда, среди них есть такие замечательные люди, как Зиновьев, Каменев и Бухарин.
— А Сталин? — поинтересуется ближайший друг.
— Что Сталин, его во время революции никто и знать-то не знал!
— А Гитлер, он тоже титан?
— Гитлер? О, Гитлер — это великий человек. И вообще, фашизм покорит весь мир!
, И не догадывается горе-оратор, что обнимая друга, обнимает негласного сотрудника НКВД. Уже на следующее утро отчет об этом разговоре будет лежать на Лубянке и в голове начальника Управления НКВД по Московской области всесильного Реденса родится план беспощадной чистки авгиевых конюшен столичных театров.
Шел 1936-й год… Великая страна громыхала великими стройками, оглушала себя песнями и гимнами в честь великого вождя, вот-вот будет принята великая конституция имени великого вождя, а тут — какие-то комедианты возвышают голос и выражают сомнения в богоизбранности Сталина?! Надо их проучить, да так, чтобы урок запомнили не только они, но и их потомки!
Так появилось следственное дело № 12 690 по обвинению в антисоветской агитации артистов театра имени Ермоловой Баумштейна (Бахтарова) Георгия Юльевича и Бонфельда (Кравинского) Евгения Анатольевича. В постановлении об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения говорится: «Баумштейн Г. Ю. достаточно изобличается в том, что он, являясь антисоветски настроенным, систематически ведет среди окружающих его лиц злостную контрреволюционную, троцкистскую агитацию, направленную против мероприятий партии и правительства, и распространяет провокационные слухи. Мерой пресечения избрать содержание под стражей».
Что касается Бонфельда, то в добавление к контрреволюционной агитации ему предъявили еще более серьезное обвинение: «В среде своих сослуживцев высказывал явно террористические настроения в отношении вождей и руководителей партии и соввласти».
На первом же допросе Баумштейн признал, что в разговорах с сослуживцами восторгался Муссолини и Гитлером, говорил, что они талантливые руководители, выдающиеся личности и сильные люди.
— Ас кем вы об этом говорили? — вкрадчиво спросил следователь.
— Разговор на эту тему помню, а вот с кем именно, забыл, — попытался увильнуть Баумштейн.
— Следствие располагает данными, что вы беседовали об этом с артистами вашего театра Николаем Лосевым и Верой Леоненко. Подтверждаете это?
— Да, — сник Баумштейн.
— А какие контрреволюционные разговоры вы вели с Бонфельдом и Грудневым?
— Никаких… Хотя припоминаю, что однажды в их присутствии Троцкого называл самой популярной личностью. Разумеется, наряду с Лениным, — торопливо добавил он.
— Может быть, вы припомните и то, что восхваляли Каменева и Зиновьева, утверждая, что они не имеют никакого отношения к убийству Кирова?
— Нет, про Каменева и Зиновьева я ничего такого не говорил.
— Говорили, говорили… Нам это известно. А что вы заявили в связи с освобождением и приездом в СССР болгарских коммунистов Димитрова, Попова и Танева?
— Я заявил… Я сказал, что Германия с этим делом прошляпила. У нас их за такие дела, как поджог рейхстага, не то чтобы не выпустили, а давно бы расстреляли.
Потом следователь взялся за Бонфельда. Доказать, что он затевал террористический акт против руководителей партии и правительства, не удалось, зато следователь смог вытянуть признание в том, что он восторгается идеями германского фашизма и с пониманием относится к аресту вождя немецких коммунистов Эрнста Тельмана.