Арефьев, видимо, быстро понял наше смущение и, бросив фразу, вроде "Ну нет, это, разумеется, не причина!", едва не силой втолкнул нас в двери ближайшего из многочисленных ресторанчиков, чуть не впритирку соседствовавших друг с другом.
Эта новоявленная харчевня была претенциозно украшена позолотой, фальшивым мрамором, картинами в багетных рамах и даже экзотическими растениями. На небольшой эстраде пиликал танго струнный ансамбль и завывала какая-то пожилая, зловеще декольтированная солистка. Нам все это показалось в диковинку, мы еще ни разу в жизни не посещали подобные заведения.
Арефьев уверенно повел нас по прокуренному залу в уголок, где несколько на отшибе стоял не накрытый еще столик, поманил пальцем официанта и заказал ему обильную, изысканную, как мы посчитали, еду и несколько бутылок вина.
Под влиянием выпитого он вскоре сделался откровенным.
- Я, мальчишки, кое-чего достиг, - вызывающе поблескивая глазами, рассказывал он. - Фирма солидная, есть где развернуться. Работаем, как всегда, четко. В своих кругах я теперь человек известный. Персона грата! подтвердил он с некоторым даже самодовольством. - Впрочем, скоро убедитесь сами. Поинтригую вас покуда... Ну и Роженицкий, разумеется, со мной. Помните такого? Мы ведь со школьной скамьи друзья. Этот парень - пальца в рот не клади, даром, что с виду сонная муха. Главное, как он говорит, в жизни - не промахнуться! Правда, здорово сказано?
Арефьев и раньше представлялся нам широкой натурой, но на этот раз, кажется, превзошел себя. Стол буквально ломился от разных яств, а он продолжал заказывать все новые блюда. Мы до отказа набивали наши курсантские желудки, насыщались, блаженствовали и, уже несколько осовев, продолжали сквозь хмель слушать поучительные сентенции своего здорово развязавшего язык нечаянного благодетеля.
- Ребята! - перекрывая ресторанный гул, то и дело обращался он к нам. Джейранчики мои мокрогубые! Мало я о вас, чертенятах, заботился! Вот и теперь хочу сказать!.. Главное - не промахнуться! Ах обида, нет Роженицкого!
Он внезапно смолк, будто что вспомнив...
Когда приспела пора рассчитываться, Арефьев почему-то не пожелал иметь дела с официантом и потребовал самого хозяина ресторана. Как лист перед травой, перед нами возник вальяжный приземистый татарин в ослепительно белой накрахмаленной курточке, накинутой поверх дорогого импортного пиджака.
- Привет! - небрежным тоном бросил наш чичероне. - Будем знакомы! Я Арефьев!.. Сколько с нас?
Хозяин даже не счел нужным окинуть заплывшими глазками стол с остатками этого поистине лукуллова пиршества. Он только подобострастно склонил жирную бритую голову. Лицо его выражало крайнюю степень восхищения. Сладчайшая улыбка одухотворяла его.
- Ничего! - односложно ответил он, - Совершенно ничего!
- Ну нет, как это ничего? - строго поглядев на него, переспросил Арефьев и вытащил из кармана какую-то пустяковую купюру. Такую, пожалуй, осилили бы и мы с Михаилом из нашей тощей курсантской мошны. - Вот, получите! Ну пошли, мальчики!
И мы тронулись через зал в сопровождении хозяина, беспрерывно забегавшего перед нами то с одной, то с другой стороны.
Даже распахнув широкие стеклянные двери, он еще долго смотрел нам вслед.
На одном из перекрестков, у Никитских ворот, мы дружески распрощались с Арефьевым и, только оставшись вдвоем, вспомнили, что он, собственно, так ничего и не рассказал о своей работе. На какую волшебную должность поменял он нашу скромную Фотограммку? И хотя я был теперь окончательно убежден, что он рассматривал свое прежнее амплуа как некий трамплин для свершения в дальнейшем иных, более блистательных дел, недоумение не оставляло меня.
Да и Михаил находился в таком же состоянии.
А ларчик, как это часто бывает, открывался предельно просто, о чем и поведал нам на другой день, тщетно пытаясь подавить улыбку на своей располагающей физиономии, начальник школы. Как оказалось, Арефьев со своим верным Роженицким работали инспекторами в мощном налоговом аппарате Мосфинотдела и были вольны в животе и смерти разнокалиберных нэпачей, плодившихся в столице по принципу клеточного деления.
А к вечеру того же дня ко мне на Пресню неожиданно заявился Беляков.
- Слушай! - скороговоркой начал он, нахмурив свои роскошные брови. Никак не могу прийти в себя после вчерашнего сабантуя. А если на улице столкнемся мы с тобой с этим самым татарином? Что, думаешь, опять он будет улыбаться? Скажет он нам пару ласковых, и хоть сквозь землю проваливайся! И главное, прав ведь будет! И вообще давай с этой историей скорее разделываться!
Я хорошо знал высокую щепетильность, отличавшую скромную учительскую семью, где выросли и воспитались эти замечательные ребята - братья Беляковы. И спорить здесь было не о чем.
Вскоре школьный начхоз хитроглазый Зимин привез из банка положенное нам денежное довольствие и "под занавеску" сполна рассчитался с нами. Нам выдали и отпускные, и еще какие-то добавочные. И все новенькими белыми хрустящими червонцами. Может, кто еще помнит, - какие красивые это были купюры - первые советские червонцы!
Еще через день мы решили привести наш план в исполнение и отправились на Тверскую.
- Извиняться будем? - спросил я Михаила по дороге.
- Да ты что?! - вскипел он. - Перед этим-то разъевшимся живоглотом? И не подумаем! Рубанем: так, мол, и так! Налицо недоразумение. Недосмотр! Тем более выпивши были. Подсчитай и, что следует, дополучи. Не волнуйся, он хотя и большими тысячами ворочает, а все до копеечки помнит.
- Да и я так думаю.
И вот мы приближаемся к месту, где нам предстояло это несколько необычное объяснение, и еще издали примечаем зеркальные отсвечивающие двери, откуда с такой угодливостью провожал нас хозяин ресторана. Конечно, он ничего не забыл. Мы подходим ближе, ближе...
Ресторан опечатан. На его дверях висит тот самый замок павловской работы.
- Ну, знаешь, передачу ему я все-таки не понесу, - после паузы, вызванной некоторым обалдением, растерянно говорит Михаил.
- И я, пожалуй, тоже не понесу, - соглашаюсь я. - А ведь "фирма" сработала, четко. Ничего не скажешь! Одно слово - нэп!..
...Когда я наконец выхожу из караульного помещения, на дворе уже светает и по другую сторону Варшавки в мглистой морозной дымке возникают белокаменные чертоги жилых зданий. Чертоги Чертанова. И я там живу.
Только теперь чувствую, как мне жарко: я ведь в творческой запарке даже полушубок забыл скинуть, а температура в нашем помещении конголезская - две мощные электропечки в таком крохотном закутке. Электрики сторожей никогда не обижают.
Но мне теперь все равно. Теперь отлегло от сердца. Скинул я наконец с него этот увесистый замок.
За бокалом ацидофилина
В последние годы мне всегда хотелось написать что-нибудь волнующее со слов бывалых людей, участников авиационных событий, так стремительно уходящих в историю. Какой-нибудь яркий рассказ, освеженный памятью очевидцев.
Я пригласил домой двух авиационных ветеранов под предлогом отметить праздник авиации. Всегда найдется, о чем потолковать в этот знаменательный день, думалось мне. Главное, не отвлекаться на посторонние темы, направляя разговор в нужное русло, а затем исподволь выудить из словесного потока отважный поступок, необычайную ситуацию, эпизод высокого мужества, все, чем, бесспорно, была насыщена деятельность этих много повидавших и испытавших людей. Общеизвестно, жизнь нередко оказывается интереснее и увлекательнее самой богатой авторской фантазии.
...Итак, сегодня у нас именитые гости. Что за беда, если доказательства их былой популярности - лишь пожелтевшие вырезки из очень старых газет да орденские планки на скромных стариковских пиджачках.
Вот он, Фарих, небрежно расположившийся на широком диване. Разве этот человек не стоял у истоков становления полярной авиации? Фабий Фарих верный спутник легендарного Маврикия Слепнева и сам живая легенда, рыскавший над безбрежными, туго спрессованными снегами мыса Северного в поисках пропавших добытчиков пушнины - американских пилотов, а затем эскортировавший трагический груз через безлюдье Чукотки и дальше, в Соединенные Штаты Америки. Слепнев, Фарих - вторые после Шестакова советские летчики, побывавшие на американской земле. А год это был тысяча девятьсот двадцать девятый... Давненько!
Меня всегда брала досада, что книжка Фариха "Над снегами", до предела насыщенная истинной полярной романтикой, давно исчезла и является библиографической редкостью. Как оказалась бы она поучительна и полезна для сегодняшнего молодого читателя.
Фабия я помню еще с гимназических лет. "От юности своея" он сохранил мощный квакающий голос и манеру обидчиво оттопыривать нижнюю губу, под которой ныне угнездился седенький клинышек бородки. С годами Фарих обзавелся внушительным шарообразным животом, на котором любит, посиживая в кресле, скрещивать пальцы, напоминая в эти минуты католического монаха со старинных гравюр в новеллах Декамерона. Я давно собирался подарить ему четки, но так и не нашел этой счетной машинки ни в одной из московских комиссионок.
Против Фариха на краешке гнутого венского стула примостился старинный приятель его Николай Львович Кекушев, с лицом, напоминающим индейскую ритуальную маску, полуопущенными глазами и скорбно сникшими уголками рта, вроде бы бесстрастный и равнодушный ко всему окружающему. Но не следует доверяться первому впечатлению. Стоит Львовичу чем-то заинтересоваться, и веки его не спеша поднимаются, а в глубине сонных зрачков начинают мельтешить юркие озорные чертики.
Кекушев - авторитетнейший бортинженер, бортмеханик высокого класса, деливший риск и заботы своей многотрудной профессии с известными полярными асами: Водопьяновым, Слепневым, Мазуруком, Головиным. Архивы отечественной авиации свидетельствуют, что экипаж Головин - Кекушев первым в нашей стране совершил облет Северного полюса.
Итак, три старика восседают за круглым столом в квартире девятиэтажной новостройки Чертанова. В раскрытые окна вливается скрежет и подвывание МАЗов, ЯЗов и иже с ними. С голубого августовского неба слышен гул "илов" и Ту. Отсюда не так уж далеко и до Внукова. Но механические шумы не беспокоят, мы привычны к ним с молодых годов. А рокот самолетов несколько даже и в тон, он напоминает о значимости нынешнего дня.
Супруга моя, видимо, оценила некоторую специфичность приема дорогих гостей. Яства в застолье преимущественно молочнокислые: кефир, ряженка, ацидофилин, простокваша.
В глубокой тарелке млеют бледные ломти диетической докторской колбасы. Никаких селедок и острых приправ! Из напитков представлены "Московская минеральная" и еще расположившаяся несколько в сторонке в массивном графине чешского хрусталя золотистая лечебная настойка на калгановом корне.
На графинчик мы поглядываем хотя с некоторой алчностью, но взоров долго не задерживаем. Из предварительного обмена информацией установлено, что у нас на троих две заслуженные язвы желудка и один вполне кондиционный гастрит.
- Было время! - шумно вздыхает Фарих. - На спирту летали!
- Было, - меланхолически соглашается Николай Львович. - Ты еще, помню, вечно с актами вокруг начальства ошивался. Перерасход по горючему списать... Как же, не забыл.
- И никто тебя не обнюхивал, - словно не замечая реплики, продолжает брюзжать Фабий. - Это уж потом манеру взяли. Чего с водителями нынче только не делают?! Совестно сказать, с женским полом и с тем стесняться перестали. Другой инспектор будто целоваться лезет. Бывает, и при живом муже. Словом, ГАИ!