Мой бывший отряд под командой Улагая вел с переменным успехом бои под Невинномысской и у позиций на горе Недреманной. Вскоре прибыл в Ставрополь генерал Боровский, принявший на себя общее командование войсками. Однако он недолго пробыл в Ставрополе и перешел с полевой частью своего штаба в село Татарку, а затем в Темнолесскую. Ко мне в Партизанскую бригаду в качестве начальника штаба был назначен подполковник Генерального штаба Анатолий Михайлович Шифнер-Маркевич.[136] Он произвел на меня первоначальное впечатление человека вялого и нераспорядительного; я готов был всячески от него отделаться. Однако впоследствии я убедился, что это замечательный офицер, и совершенно переменил о нем свое мнение.
Заботы мои по формированию кадра Партизанской бригады чрезвычайно осложнялись наплывом ко мне моих старых казаков, прослышавших, что я иду подымать их станицы, и стремившихся побывать дома. Улагай и Слащов ссорились со мной, думая, что я нарочно сманиваю у них казаков, и даже жаловались на меня в Ставку. Я гнал от себя казаков, но они усвоили новую «тактику»: попросту дезертировали из полков и, прячась по деревням и даже лесам, караулили мой исход, чтобы потом присоединиться в пути к моему отряду.
30 августа я выступил из Ставрополя и, дойдя до станицы Темнолесской, переночевал в ней в штабе генерала Боровского, получив в его разведывательном отделении сведения о расположении противника и его силах. Боровский настаивал, чтобы я, прорвав фронт красных на его левом фланге, атаковал затем их в районе Невинномысской и тем помог Боровскому взять ее. Я отказался, однако, самым категорическим образом от этого поручения. Мог ли я, имея самостоятельную и притом весьма трудную задачу, ввязываться в местные боевые действия. С другой стороны, я не считал себя вправе рисковать своим контингентом, одна половина которого состояла из офицеров, а другая из отборных казаков, каждый из которых был влиятельным лицом в той или другой станице, которые мне предстояло поднять.
Почти сутки 31 августа я потратил на разведку неприятельского расположения. Высланные мною к востоку и юго-востоку от Невинномысской конные партии выяснили, что в этой местности красных войск не было и она охранялась только курсировавшими по железной дороге броневиками. Я решил прорваться в этом месте и затем идти снова к станции Киян, а оттуда в Баталпашинский отдел. 1 сентября перевел свой отряд на левый фланг. Произведя перекличку отряда, убедился, что силы его простирались теперь уже до 400 человек. Это влились в него все «самовольцьг». Гнать их было поздно. Ночью с 1 на 2 сентября я, не замеченный никем, двинулся к станции Киян, которой достиг, идя со всеми предосторожностями, к вечеру 2 сентября, сделав переход в 45 верст. Заняв гору над станцией, я расположил на ней свою двухорудийную батарею, которой командовал доблестный есаул Трепетун; впоследствии, уже в чине полковника, он пал смертью храбрых под Екатеринославом, командуя артиллерийским дивизионом в моем 3-м конном корпусе.[137]
У станции Киян маневрировали три красных бронепоезда: один на путях по направлению Минеральных Вод, два — в направлении к станции Невинномысской. Трепетун завязал с ними артиллерийский бой. Около полудня ему удалось подбить один из минераловодских броневиков, который был тотчас же взят на буксир другим броневиком, потащившим его из района боя. Третий оставшийся броневик стрелял из рук вон плохо. Команда его, чувствуя, что ему несдобровать в случае продолжения борьбы, погрузила находившуюся на станции Киян роту красной пехоты, и он поспешно удалился в сторону Невинномысской. Тотчас же по его уходе я стал переводить отряд через полотно, а затем втянулся в горы. Во время боя с броневиками случилось у нас большое горе: лопнуло тело одного из двух наших орудий, и мы его таскали впредь за собой лишь для морального эффекта.
От Кияна я взял направление на станицу Новогеоргиевскую, которую мы обошли в ночь со 2 на 3 сентября. Когда проходили ночью по хуторам, открывались окна и слышались оклики:
— Кто идет? — Шкуринские партизаны, — отвечали мои казаки.
Многие хуторяне присоединялись к моему отряду, причем это были не только казаки, но и крестьяне. В Новогеоргиевскую я выслал офицерский разъезд с приказанием поднять станицу и, мобилизовав казаков, вести их в станицу Беломечетинскую, которую намерен был занять. Совершив громадный переход, в 6 часов 3 сентября, я подошел к Беломечетинской, приказал тотчас же оцепить ее и не выпускать из нее никого. Одну полусотню двинул вперед в станицу, приказав ей занять площадь и ударить в набат.
Когда полчаса спустя я въехал на площадь, она была полна народа, встретившего меня восторженными криками «ура».
От имени Кубанского атамана и генерала Деникина я объявил призыв 10 присяг казаков и конскую мобилизацию; послал также эстафеты в окружные хутора, аулы, в станицы Отрадную и Карданикскую с приказанием мобилизоваться и собираться в станице Беломечетинской. Затем собрал стариков на совет. Они настаивали в один голос на необходимости возможно скорее овладеть станицей Баталпашинской, ибо лишь в этом случае подымется дружно весь Баталпашинский отдел.
К утру 4 сентября уже был сформирован в станице 1-й Кубанский Партизанский полк.[138] Командиром его я назначил есаула Логинова, приказав ему оставаться с полком в станице, продолжая формирование и готовясь к встрече могущих прибыть из Невинномысской красных отрядов. Две сотни прибывших из Новогеоргиевской казаков я также придал Логинову; ему же оставил и поврежденную пушку, еще годную, однако, для производства 2–3 выстрелов.
Между прочим, в Беломечетинской удалось захватить многих комиссаров, возвращавшихся со съезда в Баталпашинской; среди них был обнаружен и военный комиссар всего Баталпашинского отдела казак Беседин. Из допроса комиссаров выяснилось, что в Баталпашинской войск мало и там ничего еще не известно о начатом мною движении. Посаженный мною на телефонной станции офицер продолжал вести переговоры с Баталпашинской телефонной станцией и принимал телефонограммы, как будто ничего не случилось.
Вечером 4 сентября, со своими основными двумя сотнями, выступил я, направляясь на Баталпашинскую, и еще задолго до рассвета достиг черкесского аула Дударуковского, расположенного на горе, на левом берегу реки Кубани, как раз напротив Баталпашинской. Ненавидевшие большевиков черкесы встретили нас очень радушно и сообщили, что мост через Кубань охраняется одним лишь взводом, а гарнизон Баталпашинской меня совершенно не ожидает. Черкесы пожелали тотчас же присоединиться к моему отряду. Хотя большинство из них не имело не только оружия, но даже и седел, сотни четыре черкесов сели на коней и явились в мое распоряжение. Я присоединил их к своему конвою.
Одну конную сотню, под начальством есаула Маслова, послал перейти вброд реку Кубань и напасть затем на Баталпашинскую с запада, со стороны дороги на Новогеоргиевскую. Сигналом для атаки должен был послужить орудийный выстрел. Другой сотне я приказал спешиться и атаковать мост.
Ровно в 5 часов утра я приказал Трепетуну дать сигнальный выстрел. По странной игре случая, выпущенный при этом снаряд попал в здание местного Совдепа и наделал там страшный переполох. Тотчас же затрещали пулеметы; спешенные казаки овладели мостом. Оторопевшие было сначала большевики быстро, однако, оправились, заняли прибрежные дома и открыли сильный ружейный огонь по мосту. Тогда Трепетун дал по ним несколько орудийных выстрелов, и они обратились в бегство. Я видел в бинокль страшную суматоху и беготню в станице. Взяв свой конный взвод и в сопровождении черкесов, я бросился бродом через Кубань у самого моста, в виду всей станицы. Увидев эту, показавшуюся громадной, массу конницы, гарнизон, составленный из 800 красноармейцев, бросился бежать, — одни по направлению к Воровсколесской, другие на Бекешевскую. В это время влетел в станицу и Маслов.
Из домов выскакивали казаки, бросая в воздух папахи, крича «ура» и целуя нам руки. Вооружившись чем попало, до вил включительно, они вскакивали на неоседланных коней, на спешно заложенные подводы и бросались преследовать большевиков; нарубили до 400 убегавших красноармейцев.
Старики пришли ко мне с хлебом-солью. Отовсюду спешили освобожденные баталпашинские офицеры, уже переодетые в черкески и с погонами. В их числе оказался уважаемый войсковой старшина Косякин, которого я назначил атаманом Баталпашинского отдела. Тотчас же был мною подписан приказ о всеобщей мобилизации, разосланный эстафетами во все станицы; туда же мною были разосланы офицеры для заведывания мобилизацией. В Баталпашинской я стал форсировать два Хоперских полка; командиром 1-го[139] назначил полковника Толмачева, а 2-го[140] — войскового старшину Бреуса. Тем временем десятка два казаков моего отряда, бекешевцев по происхождению, без всякого с моей стороны приказания поскакали в свою станицу, атаковали ее, выгнали красных и донесли мне об этом по телефону.
Около 8 сентября Логинов стал доносить из Беломечетинской, что на него наступают красные со стороны Невинномысской. Один из красноармейских отрядов сжег Мансуровский черкесский аул. Это произвело впечатление электрической искры на черкесов, которые начали всюду восставать и вступать со мною в связь. Из них я стал формировать 1-й и 2-й Черкесские полки.[141]
Генерального штаба генерал-лейтенант Антон Мейнгардович Шифнер-Маркевич родился в 1887 г. в дворянской семье. Окончил 3-й Московский Императора Александра II кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище (1907 г.), Императорскую Николаевскую военную академию (1913 г.). Участвовал в Первой мировой войне; в 1917 г. — подполковник, исполняющий должность начальника штаба 7-го армейского корпуса. 6 (19) сентября 1918 г. был назначен начальником штаба Кубанской Партизанской отдельной бригады, оставаясь в то же время начальником штаба командующего войсками Добровольческой армии, действующими в Баталпашинском и Пятигорском районах, полковника А. Г. Шкуро (штаб был расположен в г. Кисловодске). Со сформированием 15 (28) мая 1919 г. 3-го конного корпуса был допущен к временному исполнению должности начальника штаба корпуса, а 17 (30 мая) вступил во временное командование 1-й Кавказской казачьей дивизией. 8 (21) июня назначен начальником штаба 3-го конного корпуса; 24 июня (7 июля) за боевые отличия он был произведен в генерал-майоры. К марту 1920 г. он уже стал генерал-лейтенантом и начальником отряда в Группе войск сочинского направления (позднее — Кавказского побережья), в который входили части бывшего 1-го Кубанского корпуса (1-я Кубанская казачья дивизия, 1-я Партизанская и Терская казачьи бригады). 28 апреля (11 мая) 1920 г. был уволен со службы, но затем опять был принят и участвовал в десанте генерала С. Г. Улагая, командуя 2-й Кубанской казачьей дивизией. После неудачи десанта никаких командных должностей в Русской армии генерала П. Н. Врангеля не получил. По другим сведениям, был ранен в последних боях на Перекопе в октябре. Умер 8 (21) января 1921 г. в Галлиполи.
Трепетун Иона — есаул, кубанский казачий артиллерийский офицер. 9 (22) сентября 1918 г. был назначен командиром 2-й Кубанской казачьей конной батареи, сформированной 29 августа (11 сентября). 4 (17) апреля 1919 г. он получил новое назначение — на должность командира Кавказского казачьего конно-артиллерийского дивизиона.
1-й Кубанский Партизанский казачий конный полк был включен в состав Добрармии с 1 (14) сентября, а 2-й — с 8 (21) сентября 1918 г. (последний участвовал в боях у Ставрополя с 27 октября (9 ноября) по 2 (15) ноября и у селения Бешпагир с 10 (23) по 20 ноября (3 декабря)). В январе 1919 г. в сильно поредевший в боях малочисленный Партизанский полк Кавказской конной дивизии генерала Шкуро был влит Особый конный дивизион 1-й дивизии и составил вместе с ним 1-й Кубанский Партизанский казачий конный полк под командованием полковника Растягаева (командира бывшего «Марковского» дивизиона). История этого так называемого «Марковского» дивизиона весьма интересна. Еще во время 1-го Кубанского похода генерал И. Г. Эрдели из своей Отдельной конной бригады по просьбе генерала С. Л. Маркова выделил сотню кубанских казаков под командой есаула Растягаева. Она стала именоваться Отдельной конной сотней при 1-й Отдельной пехотной бригаде и по приказу Маркова нашила черные — «марковские» — погоны. К началу 2-го Кубанского похода (июнь 1918 г.) ее переименовали в Отдельную конную сотню 1-й дивизии. После занятия войсками Добрармии 3 (16) августа Екатеринодара она вместе с 1-м Офицерским генерала Маркова полком составляла гарнизон города и в начале того же месяца развернулась в дивизион (есаул Растягаев тогда был произведен в войсковые старшины). К 20 сентября (3 октября) дивизион, имевший уже 4 сотни, прикрывал завесой своих разъездов и постов линию фронта между станцией Старо-Михайловской и г. Армавиром. К 16 (29) ноября «Марковский» дивизион входил в конный отряд генерал-майора Колосовского из состава 1-го армейского корпуса. В начале января 1919 г. дивизион вышел из 1-й дивизии и влился в дивизию А. Г. Шкуро, но сохранил, для себя и всего 1-го Кубанского Партизанского полка в память о генерале Маркове черные погоны. В 1919 г. Главком ВСЮР приказал расформировать оба полка, но 18 сентября (1 октября) 1919 г. это распоряжение было приказано считать отмененным. В середине ноября (ст. ст.) «ввиду малочисленности полкового состава» 1-й и 2-й Кубанские Партизанские полки были сведены в Сводно-Партизанский конный полк под командованием полковника М. Соломахина, причем «отдельные функции по полкам отправляются только в хозяйственном отношении». В дивизии оказалось до 600 шашек. В начале 1920 г. при отступлении через Кубань на юг Сводно-Партизанский полк вновь удалось развернуть в 1-й и 2-й Кубанские Партизанские полки. Во второй половине марта 1920 г. в состав Группы войск Сочинского направления (позднее — Кавказского побережья) входила 1-я Партизанская бригада под командованием генерал-майора Растягаева. 6(19) мая 1-й и 2-й Кубанские Партизанские казачьи конные полки 1-й Кавказской казачьей дивизии было приказано считать расформированными, однако из части личного состава обоих полков в Крыму был восстановлен Партизанский казачий полк, вошедший в Кубанскую казачью дивизию. 7 (20) июля полк был перечислен из этой дивизии в 1-ю Кубанскую казачью дивизию и вместе с ней участвовал в десанте генерала С. Г. Улагая на Кубань. 27 июля (9 августа) полк был награжден серебряными трубами и лентами ордена Святителя Николая Чудотворца. По возвращении из десанта обратно в Крым Партизанский казачий полк был переименован в 1-й Линейный, вошедший в переформированную 1-ю Кубанскую казачью дивизию.
Имеется в виду 1-й Хоперский Кубанского казачьего войска полк II формирования, вошедший впоследствии в Кубанскую Партизанскую отдельную бригаду, а затем в Кавказскую конную (1-ю Кавказскую казачью) дивизию.
Здесь речь идет о 2-м Хоперском Кубанского казачьего войска полке II формирования, входившем затем в Кубанскую Партизанскую отдельную бригаду (позднее — Кавказскую конную (1-ю Кавказскую казачью) дивизию). В середине ноября (ст. ст.) 1919 г. 1-й и 2-й Хоперские полки были сведены в Сводно-Хоперский полк под командованием полковника Ф. И. Елисеева (6-сотенного состава, в нем — до 16 пулеметов). 1-й дивизион составили казаки 1-го Хоперского (1-я, 2-я и 3-я сотни), 2-й — из казаков 2-го Хоперского (4-я, 5-я и 6-я сотни) полков. 6 (19) мая 1920 г. 1-й и 2-й Хоперские полки было приказано считать расформированными.
Здесь Шкуро пишет о 1-м и 2-м Черкесских конных полках II формирования, которые он начал организовывать около 8 (21) сентября 1918 г. из черкесов, проживавших в Области Кубанского казачьего войска. К 12 (25) сентября оба полка были сформированы. Необходимо отметить, что, кроме этих 2 полков, в состав Добрармии в то время входили 1-й и 2-й Черкесские конные полки I формирования; 1-й был создан во время 1-го Кубанского похода весной 1918 г