В начале мая 1917 г. я прибыл со своим отрядом на Кубань, на станцию Кавказскую; там распустил своих людей по домам в двухнедельный отпуск. В двадцатых числах мая, без всяких опозданий, отдохнув и проведав свои семьи, вернулись мои партизаны в отряд, и мы двинулись, двумя эшелонами, по железной дороге на Баку, а оттуда — пароходом на Энзели.
Энзелийский гарнизон уже пришел в состояние разложения. Там задавали тон потерявшие всякий воинский облик матросы Каспийской флотилии. Местные войсковые комитеты выносили демагогические резолюции и решения, окончательно сбивавшие с толку бросивших службу и слонявшихся без дела солдат. Появление моих бравых партизан, сохранивших полную старорежимную дисциплинированность, отвечавших по-прежнему на приветствия офицеров и щеголявших молодцеватым отданием чести, становившихся часто мне, как начальнику отряда, во фронт, не могло не оскорбить «революционного сознания» энзелийского сброда. Произошел ряд столкновений между пехотинцами и партизанами, доходивших до крупных потасовок; особенно острые столкновения возникали у казаков с матросами.
Глубоко презиравшие матросов казаки раз действительно хватили через край. Дело в том, что начальник энзелий-ского гарнизона, с согласия и одобрения местных комитетов, издал приказ, запрещавший принявшую безобразные размеры азартную игру в карты. Вышедшие прогуляться в городской сад 3–4 казака увидели толпу матросов, ожесточенно резавшихся в «три листика».
— Вот, — сказал один из казаков, — ваша революционная дисциплина. Ваши же комитеты запрещают карточную игру, а вы в публичном месте целой толпой играете в карты. К чему же тогда все эти комитеты? Лишь для того, чтобы мешать начальству работать?
Матросы вознегодовали и набросились на казаков, попрекая их 1905 г., когда казачество подавляло революцию. Казаки возражали достаточно резко. Слово за слово… Казаки взялись за плетки и, отодрав хорошенько нескольких матросов, поставили перепуганных игроков на колени и заставили их пропеть «Боже, Царя храни»;[63] при этом они «поощряли» плетками тех, кто пел, по их мнению, фальшиво или без достаточного воодушевления.
Этот случай переполошил все комитеты, и ко мне полетели жалобы на моих подчиненных. Расследовав дело, я признал, что казаки действительно виноваты в том, что принудили матросов петь гимн, и наложил на них за это своей властью дисциплинарное взыскание. Поведение же матросов, вынудившее казаков применить плети, я признал, в свою очередь, провокационным и потребовал наказания. Дисциплинарные комитеты были вынуждены посадить матросов на месяц под арест. Тут уж «товарищи» обиделись совершенно. Особенно бесило их полное игнорирование казаками Приказа № 1, этого краеугольного камня невиданной прежде революционной дисциплины. Полетели телеграфные жалобы генералу Баратову и комитету в штаб корпуса. Ежедневно происходили свалки и драки. Мои казаки, сильные взаимной выручкой и артистически владевшие оружием, отнюдь не давали себя в обиду. Впрочем, дело редко доходило до серьезных кровопролитий, если не считать таковыми кровоподтеков от казачьих нагаек.
В начале июня мы двинулись походом на Решт и Казвин. Каждые 30 верст были расположены дорожные этапные посты, в обязанности которых входила охрана пути, а также заготовка продовольствия и запасов фуража для проходивших по дороге воинских частей, патрулирование и охрана дороги, телеграфных и телефонных линий от нападений курдов и персидских разбойников. Во главе каждого такого поста стоял этапный комендант с гарнизоном солдат старших сроков службы. Этапные солдаты, обязанности которых были очень легкими сравнительно со службой боевых солдат, сочли происшедшую революцию как освобождение и от их незначительных обязанностей, и положительно бесились от безделья. Единственным их занятием был сбор получаемых новостей от проходящих мимо эшелонов и пускание всевозможных, отнюдь не укреплявших боеспособность, уток и сплетен. Приходя после утомительных переходов на этап, несмотря на телеграфное предупреждение, мы не получали ни пищи, ни фуража для коней и, измученные, должны были раздобывать это как могли. В ответ на мои упреки этапные коменданты оправдывались отказом их подчиненных от какой-либо работы. Видя, что так мы не дойдем до цели, я решил привести этап в христианский вид. Высылаемые на переход вперед отряда сильные разъезды должны были напоминать этапам, что сзади идет нуждающийся в их услугах внушительный отряд. Первые дни этапные солдаты относились недостаточно внимательно к убеждениям начальников разъездов, но после того, как разъезды преподали несколько хороших уроков неповинующимся, а подошедший отряд дополнил «обучение», слава о сварливости шкуринцев значительно опередила движение отряда и, приходя на этапы, мы купались в изобилии. Более того — этапные команды выстраивались перед нашим прибытием на шоссе и встречали нас с почетом.
Дорогой мы встречали подчас возвращавшихся с фронта агитаторов, многие из коих были рады свежей аудитории, за каковую считали моих партизан. Казаки очень охотно выслушивали этих носителей нового мировоззрения, но, однако, редко кто из них уходил после этого целым. Обыкновенно после окончания дискуссии, и притом по собственной инициативе, неблагодарные казаки их сильно пороли плетками. Так они высекли, между прочим, одного весьма красноречивого «высокопоставленного» господина Финкеля, комиссара Бакинского комитета, командированного в штаб ген. Баратова и пытавшегося разъяснить станичникам контрреволюционность моего мировоззрения. После этого агитаторы, вероятно, сочли мой отряд недостаточно подготовленным к восприятию новых идей и стали искать более благодарной аудитории. Во время пути по крайней мере мы их больше не слыхали.
По прибытии в Хамадан я представил свой отряд генерал-лейтенанту Павлову,[64] известному кавалеристу, командовавшему впоследствии, во время Гражданской войны, после смерти генерала Мамонтова,[65] 9-м Донским конным корпусом.[66] Генерал Павлов командовал в это время экспедиционным корпусом, вместо генерала Баратова, который состоял в должности командующего Кавказской армией.[67] Мы в Хамадане остановились в роскошном саду какого-то персидского хана; лошади стояли у коновязей, всюду дневальные, у ворот часовые. Приехавший внезапно генерал был встречен рапортом дежурного. Молодцеватая выправка, лихой ответ людей на приветствие, их бодрый, веселый вид привели в восторг старого кавалериста.
— Впервые, — сказал он казакам, — с начала революции встречаю я настоящую воинскую часть.
Мы недолго состояли, однако, под начальством доблестного генерала, ибо он скоро был отчислен от должности, по настоянию комитетов, за контрреволюционность. Мы повесили головы, думая, что настал конец делу; однако — нет еще. Генерал Баратов, увидевший, что пост командующего Кавказской армией, вследствие засилья комитетов и полного распада тыла, является теперь уже совершившейся синекурой, отказался от этой должности. Он вернулся, по отставке Павлова, на свой старый пост командира экспедиционного корпуса, дабы, по мере сил, гальванизировать возможно дольше державшиеся еще, с грехом пополам, на позициях части.
На большой дороге Казвин — Хамадан, близ Хамаданской заставы, выстроил я свой отряд, ожидая прибытия следовавшего в автомобиле из Энзели славного генерала Баратова. На правом фланге отряда стояли трубачи, блестя на солнце медью своих инструментов, и хор туземных зурначей.[68] Казаки, с лихо заломленными папахами, в новеньких черкесках, в ладно пригнанной амуниции и на хорошо вычищенных походных конях, ниточкой вытянулись вдоль шоссе. Вот вдали запылилась дорога и показался серый автомобиль ген. Баратова. Дружно по команде блеснули в воздухе шашки, и понеслись, пробуждая равнину, чудные, заставляющие трепетать казачьи сердца аккорды бессмертного Сунженского марша. Подкатил и остановился автомобиль. Из него легко выпрыгнул все тот же не стареющий и жизнерадостный Николай Николаевич Баратов.
— Здравствуйте, старые кунаки-кубанцы! — весело и молодо крикнул он.
Звонко и дружно гаркнули станичники ответное приветствие. Собравшаяся у заставы громадная толпа персов, привыкших за последнее время видеть лишь банды буйных и недисциплинированных «товарищей», с сочувственным удивлением смотрела на непривычное для нее зрелище. Генерал Баратов сказал несколько теплых слов отряду и поехал в штаб корпуса, окруженный джигитовавшими казаками.
Вскоре генерал Баратов позвал меня к себе и объяснил общее положение дел. Известия о неудачном исходе похода Корнилова на Петроград докатились уже до Кавказа, и тыловые комитеты бомбардировали полки телеграммами, предупреждающими о контрреволюционности офицерства. В войсках, стоявших на позициях, начались брожение, смуты, возникло недоверие к своим начальникам. Приехавшие агитаторы проповедовали анархию и большевизм. Первыми поддались заразе стрелки Туркестанской бригады[69] и пограничники;[70] случаи неисполнения боевых приказов стали нередкими. Турки приободрились и почти повсюду, как на нашем фронте, так и в Месопотамии, перешли в наступление. Получавшие субсидии от турецких и немецких эмиссаров курдские племена обнаглели, нападали на наши тылы и рвали коммуникации. Из крепких частей оставались еще на фронте лишь 1-я Кавказская казачья дивизия,[71] Кубанская отдельная конная бригада,[72] отряд партизан войсковых старшин Лазаря Бичерахова[73] и вновь прибывший отряд. Необходимо было во что бы то ни стало продержаться на фронте хотя бы несколько месяцев, чтобы дать возможность эвакуировать находившееся в Персии громадное русское имущество, а также чтобы успело подойти подкрепление к дравшемуся в Месопотамии английскому экспедиционному отряду.
По новой диспозиции генерала Баратова бичераховские партизаны должны были держаться у Керманшаха и Коршеда до смены их английскими войсками. Я обязан был удержаться во что бы то ни стало в районе города Сенэ, прикрывая дорогу Сенэ — Хамадан. Во исполнение этой задачи мой партизанский отряд должен был развернуться до четырех сотен; к нему был придан батальон пехоты из неподдавшихся заразе добровольцев от полков и горная батарея. В начале августа я прибыл в Сенэ, в распоряжение начальника Курдистанского отряда генерала Гартмана и получил от него приказание выбить турецкие таборы, успевшие занять позиции восточнее Гаранского перевала; турки старались сбить нас с него. Я выдвинул разведку, которая, путем расспросов местных жителей, выяснила, что существует горная тропинка, обходящая турецкие позиции. На рассвете 15 августа 1-я сотня моего отряда, под командой подъесаула Прощенко, двинутая по этой тропинке, успешно обошла турок и сбила их заставы. Следовавшие за сот-. ней на вьюках горные орудия изрядно обстреляли турок; пользуясь их переполохом, я развернул свой батальон в атаку. Турки в панике бежали, бросая пулеметы и пушки. Казаки преследовали их до ночи, забирая пленных и трофеи, и вышли в Мериванскую долину. Мы укрепились на отвоеванных позициях, и началось нудное сидение в окопах, нос с носом со вновь подошедшим противником. Изредка мы разнообразили это времяпрепровождение набегами на курдских ханов, грабивших наши транспорты.
В конце октября я вместе с вахмистром Назаренко был делегирован от кубанцев, находящихся на фронте, во впервые собравшуюся Кубанскую краевую Раду и поехал в Екатеринодар. В это время в России произошел большевистский переворот, но Кубанская Рада не признала такового и объявила независимость Кубанского края. Ходили слухи о бегстве Корнилова из Быхова и о том, что он идет на Дон.[74] В Раде происходили страстные дебаты, как отнестись к его выступлению; большинство членов ее высказывалось за его поддержку. Я не успел, однако, принять сколько-нибудь заметного участия в волновавших всех политических вопросах, ибо заболел тифом; навещавшие меня во время моей вынужденной бездеятельности друзья рассказывали мне о проникновении большевистских идей в среду кубанских «иногородних» и о том, что многие из кубанских частей, возвратившихся с Западного фронта, также не избегли большевистской заразы.
Оправившись от болезни, я в начале декабря, в сопровождении своего верного, многолетнего вестового Захара Чайки, через Баку — Энзели, выехал на фронт. Между Энзели и Казвином, у этапа Имам-Заде-Раше, мой автомобиль был внезапно остановлен преградившей дорогу толпой вооруженных солдат, которые потребовали, чтобы я назвал себя. Услышав мою фамилию, толпа заревела в восторге. Солдаты объявили, что я арестован в качестве известного контрреволюционера. Затем они собрались на митинг, чтобы решить, что со мной делать. Голоса разделились: одни требовали расстрелять меня немедленно, другие же, опасаясь позднейших репрессий со стороны моих казаков, склонялись к тому, чтобы я был отправлен на суд комитета этапного батальона.
Не теряя драгоценного времени, я устроил, в свою очередь, военный совет со своим верным Чайкой и с шофером привезшего меня автомобиля. Решено было, что шофер выведет тихонько свою машину на шоссе, посадит ожидающего там Чайку и к утру доставит его в Казвин, чтобы вызвать на выручку меня моих партизан. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что мои казаки, да и то в самом ограниченном, за малочисленностью автомобилей, количестве, могут прибыть в Имам-Заде-Раше лишь через несколько дней, ибо они могли быть от меня не ближе Хамадана. Но я знал трусость «товарищей», которые не решатся тронуть меня хоть пальцем, если будут знать, что это не пройдет для них безнаказанно. Когда автомобиль зашумел во мраке, увозя Чайку, я крикнул что есть силы ему вслед:
— Пусть немедленно все казаки мчатся сюда и устроят по мне хорошие поминки.
— «Товарищи» переполошились и, конечно, решено было меня не расстреливать. Я спокойно заснул на своей бурке. Утром меня повезли в автомобиле на суд этапного комитета. Войдя в комитетское помещение, я раскричался на его чинов:
— Как смели вы задержать, лишить свободы меня, начальника отдельной части, спешащего на фронт по делам службы? Мною вызван сюда мой отряд. Он вас научит порядкам — ни один из вас не избегнет веревки!
Испуганные комитетчики стали извиняться в своей «ошибке» и взмолились о прощении. Однако я переписал их фамилии (вследствие чего, как я слышал позже, большинство из них разбежалось), потребовал себе машину и уехал. Примчавшийся на рассвете в Казвин Захар Чайка наделал там шуму. Услышав от телефонистов, что мои казаки, вызванные меня выручать, обещались изрубить по дороге всех комитетчиков, многие из них также поспешили предусмотрительно навострить лыжи.
Явившись в Хамадан, в штаб корпуса, я узнал, что за Гаранское дело произведен в полковники и назначен командиром 2-го Линейного полка Кубанского казачьего войска,[75] оставаясь одновременно командиром своего партизанского отряда. Кроме того, Кавказская георгиевская дума присудила мне офицерский Георгиевский крест, но я не ношу его, ибо награждение это не могло до сего времени быть санкционировано Всероссийской георгиевской думой. Мои партизаны, в свою очередь, пользуясь новыми правилами, присудили мне солдатские георгиевские кресты 4-й и 3-й степени.[76] В Хамадане я встретил часть своих орлов; остальные стояли на позициях у Сенэ. Я принялся объезжать сотню за сотней свой новый 2-й линейный полк. Казаки еще держались, но уже было заметно некоторое шатание. Повсюду заявлялись жалобы на невыданное обмундирование, на недодачу пары копеек, на то, что не пускают домой. Хотя во всем этом не было еще ничего политического, но для меня, природного казака, было ясно, что все это печальные признаки скрытых бурь. Пехотные полки уже потеряли к этому времени всякий облик воинских частей. Солдаты открыто дезертировали, распродавая персам и курдам казенное имущество, винтовки и патроны. Мой отряд за время моего отсутствия тоже немного разболтался. Молодые партизаны, присоединившиеся к нам только в Персии и разбавившие крепкий кадр проделавших всю кампанию старослужащих, неохотно подчинялись строгим порядкам, коими держалась часть, но охотно прислушивались к смутьянам, будировавшим на митингах.
Корпусной комитет, в котором задавали тон писаря и мальчишки-офицеры, завидовавшие лаврам Крыленко, не боролся с большевистской пропагандой и даже довольно явно способствовал ей. Стоявший на государственной точке зрения, уважаемый корпусной комиссар Алексей Григорьевич Емельянов[77] совместно с генералом Баратовым тщетно боролся с разложением войск. Скоро пришел приказ: уволить на льготу старослужащих казаков. Лучшие, незаменимые партизаны, с которыми я привык делить горе и радость, составлявшие цвет моего отряда, должны были уйти на льготу. И это в то время, когда фронт едва держался и каждый надежный боец был на учете. Взгрустнулось мне; мало надежд оставалось на будущее; чувствовалось, что мутные волны, залившие всю Россию и повергнувшие ее в бездну позора и страданий, затопят скоро и Кавказ, разрушат последние очаги русской государственности и жалкие остатки недавно могучей и грозной врагам русской армии, бесславно дезертировавшей теперь.
Отъезд спускаемых на льготу казаков был назначен на 26-е декабря, на второй день Рождества. В сочельник, в предместье Хамадана — Шаварин, где стояли сотни, по старому русскому обычаю была приготовлена кутья. С первой звездой я вышел из своей квартиры и в сопровождении офицеров стал обходить сотни, поздравляя казаков с праздником Рождества Христова. Была лунная морозная ночь. Отовсюду слышалась беспорядочная стрельба — это по кавказскому обычаю люди салютовали празднику, стреляя в воздух… Выйдя из первой сотни, после того как там поздравил казаков, и направляясь ко второй, я проходил по двору; шел несколько впереди сопровождавших меня офицеров и казаков. В это время грянул залп, как мне показалось, с кровли соседнего туземного дома. Я почувствовал сильный удар в грудь, упал и потерял сознание.
Офицеры и казаки бросились к месту, откуда стреляли, и открыли огонь по убегавшим в темноте фигурам. Это были большевистские агенты, решившие убить меня, как заклятого врага большевизма. Положенный на казачью бурку, я был отнесен в казармы, где прибежавший доктор осмотрел меня. Выяснилось, что пуля, направленная мне в грудь против сердца, ударившись в костяные гозыри черкески, отклонилась влево, пробила грудную клетку возле самого сердца, вышла наружу под левую мышку и пронзила левую руку, не задев, однако, кости, оставив таким образом 4 отверстия.
Когда я пришел в себя, то лежал на топчане, облитый кровью, обильно струившейся из ран. Нагнувшийся надо мной доктор Коренев поспешно бинтовал меня. Как в тумане плыли передо мною суровые лица казаков, смотревших на меня полными слез глазами. По выражению их лиц я понял, что умираю. Силы вновь оставили меня. Когда я очнулся вновь, то увидел перед собой милое лицо генерала Баратова, узнавшего о моем ранении и приехавшего вместе с комиссаром Емельяновым меня проведать или, может быть, проститься со мной. Баратов перекрестился, наклонился к моему уху и сказал:
— Доктор говорит, что сердце не задето. Будешь жив. Ты еще нужен родине.
Меня вновь переложили на бурку и тихо и осторожно вынесли во двор, где стояли пожелавшие меня видеть все казаки моего отряда. Услыхав, что рана не смертельна, они разразились криками «ура», и хор трубачей грянул Кубанский войсковой марш. Перенесенный на квартиру, я впал в лихорадочную нервозность и просыпался тотчас же, лишь только замолкала успокаивавшая меня музыка. И долго, долго, до полного изнеможения, играли под окнами мои добрые трубачи.
Проболев недели три, худой и бледный вышел я впервые во двор, погреться на жиденьком январском солнце и посмотреть на своих казаков. Давно уже уехали на родину мои старые боевые орлы, Я увидел вокруг себя лишь новые, молодые, почти все незнакомые мне лица. Мое сердце почуяло, что теперь здесь уже сделать ничего нельзя. Вскоре ко мне пришла депутация молодых партизан; они просили, чтобы я настаивал перед начальством о скорейшем возвращении казаков на Кубань; говорили, что Корнилов уже разбит, Кубань признала советскую власть и воевать дальше нет смысла.
Мне стоило больших трудов убедить казаков в необходимости продержаться еще некоторое время, чтобы дать генералу Баратову возможность закончить эвакуацию имущества из Персии. Тем не менее мне пришлось несколько раскассировать свой отряд. Отобрав две сотни наиболее надежных людей, я отправил, под разными предлогами, на родину наиболее малодушных и поддавшихся агитации казаков. Ввиду того что мои раны снова разболелись, я вынужден был временно сдать командование полком и отрядом своим заместителям и уехать полечиться в Тегеран.
Во время моего отсутствия наши войска, по диспозиции генерала Баратова и ввиду вывоза главной части русского имущества из Персии, стали оттягиваться от перевалов и отступать к Энзели через Казвин и Решт. Возвращаясь из Тегерана, я догнал свой отряд уже близ Казвина. Там узнал, что комитеты Баку и Энзели не выпустят меня живым, хотя бы для этого потребовалось вступить в бой С моими казаками. Не желая подводить своих подчиненных под опасность, я решил скрыться, распустив слухи, что якобы не возвращался из Тегерана, ибо уехал оттуда к англичанам в Багдад. Переодевшись солдатом, выкрасив волосы и с подложным паспортом, я приехал неопознанным в Энзели и ждал там случая сесть на пароход, отходящий с войсками в Петровск. Посещал митинги, происходившие в Энзели, и слышал, как «товарищи» поносительно ругали генерала Баратова, полковника Бичехарова и меня, грозили смертью нам троим.
Однажды ночью в лачугу, где я скрывался, явилась группа казаков. Это были казаки моего отряда и 3-го Хоперского полка, в рядах которого я начал кампанию на Западном фронте. Мои казаки вошли в конспиративную связь с хоперцами и просили их доставить меня, вместе с их эшелоном, в Петровский порт. Они принесли мне костюм персиянина, провели на пароход, на который был погружен 3-й Хоперский полк, и спрятали в трюме. На рассвете наш пароход отвалил от энзелийской пристани. Выйдя на палубу, я увидел на берегу многих казаков из моего партизанского отряда. Стоя на набережной, они махали мне своими папахами. Несмотря на то что все хоперцы знали о том, кто я, ни один не показал и виду, что я опознан ими, и не проронил об этом ни слова большевистской команде. По прибытии в Петровск я поселился в этом городе, тогда столице Татарско-Дагестанской республики,[78] ожидая прибытия своего Партизанского отряда.
Россия в течение долгого времени не имела своего гимна. При Екатерине II в качестве такового использовался полонез И. А. Козловского «Гром победы, раздавайся». С 1816 г. официальным гимном России стал британский «Боже, храни короля!», но лишь музыка его, а не слова. Лишь в 1833 г. по приказу Императора Николая I композитор А. Ф. Львов написал русский национальный (или, как его еще называли, народный) гимн. Первая его строчка является переводом с английского, две следующие принадлежат А. С. Пушкину, сделавшему в 1816 г. перевод британского гимна. В. А. Жуковский в 1833 г. дополнил и завершил текст гимна, получившего название «Молитва русского народа». 11 декабря того же года в Большом театре в Москве состоялось первое публичное слушание российского государственного гимна, прошедшее, по свидетельствам очевидцев, с огромным успехом. 31 декабря 1833 г. указом Николая I гимн «Молитва русского народа», переименованный в «Боже, Царя храни» был объявлен официальным и оставался им до отмены после Февральского переворота 1917 г. Небезынтересно отметить, что на территориях, занятых белыми армиями генерала А. И. Деникина и адмирала А. В. Колчака, пение гимна было официально запрещено как не отвечающее историческому моменту, и поющие его неоднократно повергались арестам и отправлению на гауптвахту (правда, как правило, на два-три дня). Однако, несмотря на запрет и наказания, по всей России русские добровольцы — кадеты, гимназисты, юнкера, студенты и офицеры продолжали его петь.Боже, Царя храни!Сильный, державный,Царствуй во славу, во славу нам!Царствуй на страх врагам,Царь православный,Боже, Царя, Царя, храни!Боже, Царя храни!Славному долги дниДай на земли, дай на земли.Гордых смирителю,Слабых хранителю,Всех утешителюВсе ниспошли.ПерводержавнуюРусь ПравославнуюБоже, Царя, Царя храни!Царство ей стройное,В силе спокойное,Все ж недостойноеПрочь отжени!О, Провидение,БлагословениеНам ниспошли!К благу стремление,Счастье, смирение,В скорби терпениеДай на земли!
Генерал-лейтенант Александр Александрович Павлов родился в 1867 г. Окончил Николаевское кавалерийское училище в 1887 г., вышел корнетом в Лейб-гвардии гусарский полк. Участвовал в военной экспедиции в Китай (1900–1901 гг.), русско-японской войне, с мая 1903 г. — командир 1-го Нерчинского Забайкальского казачьего войска полка. С сентября 1907 г. — генерал-майор. Участник Первой мировой войны. В начале августа 1914 г. — командир 2-й Сводной казачьей дивизии, в сентябре произведен в генерал-лейтенанты. С марта по июнь 1917 г. — командир 1-го Кавказского кавалерийского корпуса в Персии.В годы Гражданской войны на юге России служил в донских казачьих частях. С декабря 1919 г, по февраль 1920 г. командовал 4-м Донским отдельным корпусом (к 1 (14) февраля в его составе числилось 9179 шашек, 21 орудие и 123 пулемета), во главе которого в середине января (по новому стилю) 1920 г., следуя вверх по р. Маныч, должен был атаковать тыл и фланги 1-й Конной армии СМ. Буденного. В боях 5(18) — 6(19) февраля под Торговой корпус генерала Павлова, уже до этого потерявший большое количество людей и лошадей замерзшими, был разбит. Остатки корпуса присоединились к войскам ВСЮР, а Павлов был сменен генералом А. С. Секретовым. В дальнейшем он уже не занимал командных постов. 19 сентября (2 октября) 1920 г. был назначен членом Кавалерской думы ордена Святителя Николая Чудотворца, учрежденного генералом П. Н. Врангелем 30 апреля (13 мая) того же года. После эвакуации из Крыма жил в Константинополе. Скончался в 1935 г.
Генерал-лейтенант Константин Константинович Мамонтов (Мамантов) родился в 1869 г. в семье казачьего офицера. Окончил Николаевский кадетский корпус (1888 г.) в Санкт-Петербурге, Николаевское кавалерийское училище (1890 г.). Вышел корнетом в Лейб-гвардии Конно-Гренадерский полк, в 1898 г. зачислен в запас. В 1904 г. в чине есаула был переведен из комплекта Донских казачьих полков в 1-й Читинский Забайкальского казачьего войска, в составе которого участвовал в войне 1904–1905 гг. После войны служил в 3-м Донском казачьем Ермака Тимофеевича и 1-м Донском казачьем генералиссимуса князя Суворова полках. В 1914 г. — командир 19-го Донского казачьего полка, в 1915 г. — полковник, командир 6-го Донского казачьего генерала Краснощекова полка. В 1917 г. он уже командовал бригадой 6-й Донской казачьей дивизии, с которой вернулся на Дон. Сформировал в январе 1918 г. партизанский отряд. 11 (24) февраля назначен командующим войсками Северного фронта; участник Степного похода. 4 (17) апреля полковник Мамонтов со своим отрядом, конным отрядом полковника Каргальского и офицерским отрядом войскового старшины Гнилорыбова выступил на помощь восставшим против большевиков казакам 2-го Донского округа; вскоре он уже командовал войсками Чирского района. В 1918 г. произведен в генерал-майоры и назначен командующим войсками на царицынском направлении (Восточный фронт). В 1919 г. — генерал-лейтенант; с июля — командир 4-го Донского отдельного корпуса, с которым совершил свой исторический рейд для расстройства управления и тыла советских войск. 1 (14) февраля 1920 г. умер от тифа в Екатеринодаре и был похоронен на местном кладбище.
Здесь явная ошибка. Речь идет о 4-м Донском отдельном корпусе, совершившем в конце лета — начале осени 1919 г. под командованием генерал-лейтенанта К. К. Мамонтова рейд по тылам Южного фронта. В состав корпуса в это время входили: 12-я (начальник — генерал-майор А. И. Постовский; 41-й, 43-й, 49-й и 78-й Донские казачьи полки), 13-я (начальник — генерал-майор Толкушкин; 45-й, 46-й, 47-й и 48-й полки) и Сводная (начальник — генерал-майор Кучеров; 61-й, 63-й, 64-й и 73-й полки) Донские дивизии (при каждой дивизии — по 1 батарее из 2 орудий и 1 бронеавтомобиль) и пеший казачий отряд Генерального штаба генерал-майора Д. А. Мельникова (3 пластунских полка, 4 дальнобойных британских и два 4,5-дюймовых орудия); при корпусе имелся 1 самолет. Всего корпус насчитывал 6 тысяч сабель, 3 тысячи штыков, 12 орудий, 3 бронеавтомобиля и 1 самолет. К январю 1920 г. в составе корпуса числились лишь 9-я и 10-я Донские (конные) дивизии.
После начала Первой мировой войны из войск Кавказского военного округа осенью 1914 г. была образована Кавказская армия (главнокомавдующий — наместник на Кавказе генерал от кавалерии И. И. Воронцов-Дашков). Ее основное ядро составлял 1-й Кавказский армейский корпус, усиливавшийся перебрасываемым из Закаспийской области 2-м Туркестанским армейским корпусом. К началу боевых действий (октябрь 1914 г.) в армию входили 153 батальона, 175 сотен, 12 инженерных рот, 350 полевых орудий и 5 батальонов крепостной артиллерии. К концу 1915 г. в армии насчитывалось уже около 154 тысячи штыков, 27,5 тысячи сабель и 450 орудий, а к маю 1916 г. — 217,2 тысячи штыков и 23,2 тысячи сабель. В марте 1917 г. в ее состав входили 1-й, 4-й, 5-й и 6-й Кавказские и 2-й Туркестанский армейские корпуса, Эрзерумская и Трапезундская укрепленные позиции; численность ее равнялась 426,4 тысячи человек. Командующими армией являлись: генерал от инфантерии Н. Н. Юденич (24 января 1915 г. — 4 апреля 1917 г.), генерал от инфантерии М. А. Пржевальский,(начало апреля — июнь), генерал-лейтенант В.В. де Витт (временно, с июня по сентябрь) и генерал-лейтенант И. З. Одишелидзе (2 октября 1917 — 28 февраля 1918 гг.). В апреле 1917 г. армия вместе с 7-м Отдельным Кавказским армейским и 1-м и 2-м отдельными Кавказскими кавалерийскими корпусами вошла в состав только что сформированного Кавказского фронта. На 25 октября (7 ноября) в войсках фронта насчитывалось 507,7 тысячи человек. Фронтом командовали генералы от инфантерии: Юденич (апрель — июнь) и Пржевальский (июнь — 28 декабря 1917 г.) и генерал-майор Е. В. Лебединский (28 декабря 1917 г. — 14 (нов. ст.) мая 1918 г.). В годы Первой мировой войны на Кавказском, Персидском и Месопотамском театpax военных действий войска Кавказских армий и фронта провели ряд успешных операций: в 1914 г. — Кеприкейскую и Сарыкамышскую, в 1915 г. — Алашкертскую и Хамаданскую, в 1916 г. — Эрзерумскую, Трапезундскую, Эрзинджанскую и Огнотскую, в 1917 г. — Мосульскую. Русские войска, несмотря на все тяготы и лишения, одерживали победу за победой над турками. Но к концу 1917 г. фронт разделил участь всей русской армии, и в январе — феврале 1918 г. начался его развал. После ухода с фронта подавляющего количества частей и соединений вплоть до мая его управление продолжало работу по ликвидации фронта. Из войск Кавказского фронта продолжали вести боевые действия лишь национальные корпуса — Грузинский и Армянский армейские и Мусульманский; формирование Русского добровольческого корпуса из-за отсутствия людей и начавшегося наступления турок завершить не удалось.
Зурначи — музыканты в полках Кавказской Туземной конной дивизии. Зурна (от персидского «сурна») — духовой музыкальный инструмент, распространенный среди народов Кавказа (армяне, азербайджанцы, грузины, аварцы, кабардинцы и др.), а также Средней Азии (таджики, узбеки — «сурнай»). Обладает формой и звукообразованием, близким к гобою, и является его предшественником. По внешнему виду представляет собой трость, состоящую их двух тонких камышовых пластинок, соединяющихся при помощи металлических колец и наконечника для губ, имеет боковые отверстия для изменения высоты звука. Длина ее 30–40 см; звукоряд — в пределах 1,5 октавы.
Речь идет о туркестанских стрелках. В состав русской Кавказской армии, действовавшей в Закавказье против турок, входили Туркестанские стрелковые бригады. Так, зимой 1914–1915 гг. в Сарыкамышской операции участвовал 2-й Туркестанский армейский корпус, в который входили 4-я (13-й, 14-й, 15-й и 16-й Туркестанские стрелковые полки, 4-й Туркестанский стрелковый артиллерийский дивизион) и 5-я (17-й и 18-й Туркестанский стрелковые полки, 5-й Туркестанский стрелковый артиллерийский дивизион и 2-й Туркестанский саперный батальон) Туркестанекие стрелковые бригады. В 1915 г. бригады были переформированы в дивизии и в составе того же корпуса участвовали в Алашкертской операции 1915 г. Кроме того, на Кавказском фронте находилась также 9-я Туркестанская стрелковая бригада (33-й, 34-й, 35-й и 36-й Туркестанские стрелковые полки — по 2 батальона в каждом), пока еще не переформированная в дивизию. К концу 1916 г. и в 1917 г. она входила в Отдельный Кавказский кавалерийский корпус. К 1 июня 1917 г. в составе Российской армии действовали: 1-я, 2-я, 3-я, 4-я, 5-я, 7-я и 8-я Туркестанские стрелковые дивизии, 9-я и 10-я Туркестанские стрелковые бригады (6-я бригада была расформирована).
Пограничная стража была учреждена в России в 1819 г. Императором Александром I для препятствования провоза через государственную границу контрабанды. В 1827 г. она получила военную организацию, а в 1893 г. была выделена в Отдельный корпус пограничной стражи (ОКПС), подчиненный министру финансов. В начале XX века корпус состоял из 31 бригады, 2 особых отделов, флотилии (Балтийской) и особого Заамурского округа, охранявшего Китайско-Восточную железную дорогу. В годы Первой мировой войны из частей ОКПС был сформирован ряд частей и соединений, принимавших участие в боях как на западе против германо-австрийцев, так и на юге против турок. Так, зимой 1914–1915 гг. в Сарыкамышской операции участвовали 25-я и 26-я бригады пограничной стражи. В 1915 г. на Кавказском фронте в составе 7-го Кавказского армейского корпуса в боях принимали участие Сводная Кавказская пограничная дивизия, а также ряд отдельных пограничных частей. К концу 1916 г. в Отдельный Кавказский кавалерийский корпус генерала Н. Н. Баратова входила Кавказская пограничная пешая бригада в составе 2-го и 4-го Кавказских пограничных пеших полков (по 4 батальона в каждом).
1-я Кавказская казачья дивизия (начальник — генерал Н. Н. Баратов) входила в 1-й Кавказский армейский корпус, действовавший на Сарыкамышском направлении. В дивизию входили: 1-й Запорожский, 1-й Уманский, 1-й Кубанский Кубанского казачьего войска полки (в полках по 6 сотен) и 1-й Кавказский казачий конно-артиллерийский дивизион (2-я Кубанская и 1-я Терская казачьи батареи — всего 12 орудий). Зимой 1914–1915 гг. дивизия участвовала в Сарыкамышской операции. В 1915 г. она находилась в составе 1-го Кавказского отдельного кавалерийского корпуса и участвовала в Хамаданской операции и кампании 1916 г. в Месопотамии. В 1917–1918 гг. она продолжала вести боевые действия против турок в Персии.
Скорее всего, у Шкуро имеется в ввиду 2-я бригада Сводной Кубанской казачьей дивизии, в состав которой к концу 1916 г. входили: 2-й (2 сотни), 3-й (6 сотен) и 4-й (5 сотен) Сводные Кубанские казачьи полки.
Генерал-лейтенант Лазарь Федорович Бичерахов родился 15 ноября 1882 г., по национальности — осетин. Принимал участие в Персидском походе 1909–1912 гг. в чине сотника 1-го Горско-Моздокского генерала Круковского полка Терского казачьего войска. Участвовал в Первой мировой войне, которую начал на Кавказском фронте подъесаулом 1-го Горско-Моздокского полка 1-й Кавказской казачьей дивизии, вошедшей в состав Кавказского кавалерийского корпуса. В 1915 г. был назначен командиром отряда особого назначения (партизанского), сформированного из казаков-добровольцев, с задачей постоянного наблюдения за турками на левом фланге русских войск и одновременно угрожая турецким тылам постоянными партизанскими налетами с персидской территории. Бичерахов успешно справлялся со своими задачами и был награжден за боевые заслуги производством в следующие чины и всеми боевыми орденами вплоть до Св. Георгия 4-й степени (в 1918 г. — двумя британскими орденами). Осенью 1917 г. отряд войскового старшины Бичерахова участвовал в операции британских войск против Кара-Тенэ. Во время эвакуации Отдельного Кавказского кавалерийского корпуса из Персии в 1918 г., продолжавшейся 4 месяца, Бичерахов командовал арьергардом корпуса и авангардом британских войск, сменявших его части. В июне отряд прибыл в Энзели, где Бичерахов заключил с британским генералом Л. Данстервиллем договор о совместных действиях против турок. Через некоторое время бичераховцы высадились под Баку; Бичерахов вступил в соглашение с Бакинским Советом народных комиссаров, заявив о желании сотрудничать с ним и вести борьбу против турок. Отряд Бичерахова вошел в состав войск Бакинской коммуны. Узнав о восстании терских казаков против большевиков, Бичерахов открыл фронт и вместе с отрядом отправился в Дагестан на помощь терцам, предварительно послав им помощь продовольствием, финансовыми средствами и боеприпасами. После занятия Баку британцами с августа Бичерахов командовал войсками «Диктатуры Центрокаспия», захватил Дербент и Петровск, установил связь с Деникиным и Сибирью, однако власть Деникина Бичерахов не признавал. Приказом Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России генерал-лейтенанта ВТ. Болдырева от 16 ноября 1918 г. «За боевые заслуги по очищению Прикаспийского края от большевиков» был произведен в генерал-майоры и назначен «командующим русскими силами» в Прикаспии и «освобожденном им от большевиков районе»*, В ноябре же он со своими частями передислоцировался в Баку, где в начале 1919 г. британцы их расформировали. Основная масса бичераховцев влилась в состав терских и кубанских казачьих частей и соединений ВСЮР, а сам он уехал в Великобританию. В эмиграции Бичерахов вплоть до своей смерти 22 июня 1952 г. в г. Ульм (Германия) возглавлял «Осетинское национальное движение».
Речь идет о бегстве 19 ноября 1917 г. генерала Л.Г, Корнилова вместе с Текинским конным полком из Быхова в Новочеркасск, совершенном при содействии генерала Н. Н. Духонина. По дороге вследствие боев с красногвардейскими отрядами и матросами Текинский полк был частично рассеян, большинство чинов его попало в плен, а Корнилов сумел благополучно добраться до Новочеркасска, где вместе с генералом от инфантерии М. В. Алексеевым приступил к организации Добровольческой армии.
2-й Линейный полк Кубанского казачьего войска являлся второочередным полком и был сформирован уже после начала Первой мировой войны. Полк (без 5-й сотни, откомандированной в 29-й армейский корпус), приданный 12-му армейскому корпусу 3-й армии Юго-Западного фронта, участвовал весной 1915 г. в Горлицкой операции. К декабрю 1916 г. полк в полном составе остался прикомандированным к тому же корпусу, но уже входившему в 7-ю армию Юго-Западного фронта.
Приказом армии и флоту 3 июля 1917 г. за № 26 в связи с необходимостью укрепить все более разверзающуюся — в русле проводившегося Временным правительством и различного рода социал-демократами и социалистами-революционерами общего процесса «демократизации армии и флота» — пропасть между офицерами и солдатами в статут ордена Св. Георгия был внесен ряд изменений и добавлений. Так, было разрешено награждать рядовых и унтер-офицеров орденом Св. Георгия 4-й степени за командование подразделением в бою, а офицеров — Георгиевскими крестами 1-й или 2-й степени — за личную храбрость на поле боя (по решению общего собрания рядовых и унтер-офицеров подразделения). К ленте крестов 1-й или 2-й степени должна была прикрепляться лавровая ветвь белого металла (рисунок ее был утвержден лишь в конце августа). Во время Гражданской войны в феврале 1919 г. адмирал А. В. Колчак отменил награждение офицеров Георгиевскими крестами с лавровой ветвью; В сентябре (октябре) 1920 г. Главнокомандующий Русской армией генерал П. Н. Врангель также отменил действие вышеупомянутого приказа, но сохранил за офицерами, награжденными Георгиевскими крестами с ветвью, и нижними чинами, награжденными орденом Св. Георгия 4-й степени, право на ношение этих наград.
В 1917 г. А. Г. Емельянов являлся военным комиссаром Временного правительства при Отдельном Кавказском кавалерийском корпусе генерала от кавалерии Н. Н. Баратова. В эмиграции он опубликовал книгу своих воспоминаний под названием «Персидский фронт», где подробно описал жизнь и боевые действия корпуса Баратова; некоторые страницы книги отведены и А. Г. Шкуро.
1 (14) декабря 1917 г. во Владикавказе было образовано «Терско-Дагестанское правительство» из представителей Союза объединенных горцев Кавказа, Терского войскового правительства и Союза городов Терско-Дагестанского края. Во главе правительства стоял М. Л. Караулов, главноуправляющим Военного ведомства являлся генерал Талышханов и т. д. С образованием в марте 1918 г. Терской советской республики правительство практически прекратило свое существование, а его члены бежали в Грузию, где в мае создали Горское правительство, провозгласившее создание в Дагестане Республики горцев Кавказа.