Около полуночи я проснулась ради похода в туалет и снова обнаружила отсутствие Олдриджа. Уже сидя на унитазе, я нервно начала думать о том, не случилось ли с ним что-то ужасное, как вдруг послышался скрип входной двери. С облегчением выдохнув, я вышла из ванной комнаты и уставилась на покачивающуюся мужскую спину. Встав возле своей кровати, Роланд безрезультатно пытался расстегнуть свой ремень.
— Что с Вами? — испуганно спросила я.
— Я немного перебрал, — не оборачиваясь, ответил Олдридж, после чего запрокинул голову и сделал глубокий выдох, явно решив оставить несчастный ремень в покое и лечь в постель не снимая штанов.
— Вы что, напились? Ведь завтра могут прийти результаты по поводу операции Мартина…
— Операции не будет, — в очередной раз гулко выдохнув, хмельным голосом произнес Олдридж, после чего его спина вдруг выпрямилась.
— Что это значит? — не поняв сути ответа, но уже заранее напрягшись, спросила я.
— Мартин неоперабелен, — заплетающимся языком ответил Роланд. — Один из лучших нейрохирургов в мире сегодня сказал, что готов провести операцию, после которой Мартин гарантированно станет овощем, но я не могу… Дать на это согласие.
В пространстве повисло молчание. Конец. Ничего нельзя изменить. Мартина скоро с нами не будет. Он исчезнет навсегда, оставив о себе лишь воспоминания из серии разбросанного лего.
— Но еще есть время, — нервно сглотнула я. — Оно не истекло… Я имею в виду…
— Вам больно? — неожиданно оборвал мой лепет Роланд.
— Безумно, — хрипло ответила я. — Но Вам больнее.
— Давайте спать. Поможете мне снять этот презренный ремень?
Я молча обошла парня и, встав напротив него, стараясь не заглядывать ему в глаза, начала дергать ремень, но он оказался с слишком неординарной застежкой.
— Как он снимается? — поинтересовалась я, после чего встретилась с коронным, серьезным взглядом Олдриджа.
— По идее должен щелкнуть слева направо, — невозмутимо ответил он.
Следующие полминуты я безрезультатно дергала дорогущий ремень изо всех своих сил.
— Не стоит, — наконец не выдержал Роланд, после чего обошел меня и лег навзничь на свою постель.
— Вам нельзя засыпать в одежде, — констатировала я и принялась снимать с него ботинки. — Так, давайте я еще раз попробую снять с Вас эту штуковину.
— Я пьян, — серьезным тоном, словно предупреждая меня о какой-то неведомой мне опасности, заявил он.
— Ни дать ни взять, — спокойно отозвалась я, всё еще старательно пытаясь понять систему ремня, красующегося на поясе лежащего Олдриджа.
— Это опасно.
— Что? — всецело сосредоточившись на защелке, отстраненно решила уточнить я.
— Подтянутое декольте Вашего короткого пеньюара над моим мужским достоинством.
— Над Вашим всё еще замкнутым мужским достоинством, — с едва уловимым сарказмом заметила я.
— Которое Вы так отчаянно пытаетесь отомкнуть. Не советую. У меня не было секса уже три месяца, а это слишком долго для моего организма.
— Тоже мне достижение, — всё еще ковыряясь с ремнем, буркнула я.
— Конечно, на фоне вашей девственности это не достижение.
— Откуда Вы знаете? — остолбенела от услышанного я.
— У девственниц форма груди отличается.
— Правда? — уставилась на свои откровенно открытые буфера я.
— Нет, — улыбнулся Олдридж. — На самом деле Вы мне рассказали.
— Я?!
— Когда Вы с Риком напились — это я укладывал Вас в постель и снимал с Вас обувь, как Вы сейчас с меня, а не Джонатан. В тот вечер вы что-то пробурчали мне про свою невинность.
Неожиданно я почувствовала, как краска подступает к моему лицу.
— Есть еще что-то, о чем я не помню?
— Точно ничего предосудительного, за исключением того, что Вы сразу же отключились и начали сопеть, словно вскипяченный чайник.
После услышанного я со злостью начала долбить ремень Олдриджа, совершенно не понимая, на что именно я злюсь.
— Глория… Глория… Прекратите, — начал отталкивать мои руки от своего пояса Олдридж. — Еще минута и Вас не спасет даже застегнутый ремень. Отправляйтесь спать.
Судя по тону Роланда, мне действительно стоило его послушаться — всё-таки, я не знала, на что он способен в опьяненном состоянии. Еще раз встретившись с его убедительно-красноречивым взглядом, я уверенным шагом отправилась в свою постель, всё еще злясь на что-то мне неведомое.
Первые пятнадцать минут я отходила от перевозбуждения, думая о последних словах пьяного Олдриджа, но потом на меня нахлынуло цунами из отчаяния и боли. Представьте любого знакомого Вам ребенка, пусть он будет не Вашим родственником, но обязательно знакомым. Представили? А теперь представьте, что в любую секунду он может умереть, но не Вы, не весь мир — никто ничего не может это изменить. Представьте, что этот маленький ребенок никогда не станет взрослым, никогда не закончит школу, никогда не сядет за руль автомобиля, никогда не влюбится, никогда не купит себе дом. Он есть здесь и сейчас, и больше нигде, и никогда. Сейчас он улыбнется и сейчас угаснет, сейчас он скажет «тупица» и замолчит навечно, сейчас Вы его видите, а он не увидит Вас через секунду, сейчас он попросит Вас купить ему вожделенное мороженое, а через мгновение это мороженое станет никому не нужным. Вас перестанут называть тупицей, разливать чистящие средства в ванной и перекрашивать Вашу дешевую одежду в нереальные цвета дорогих карандашей. Этот ребенок даже не подозревает о том, что его скоро не станет, а Вы обречены знать о его смерти заранее и остаться жить после него. Куда Вы денете воспоминания о нём? Куда Вы денете его рисунки?