Ну конечно, сталинский, ведь никакого другого мы и не знали. Имен- но его, уже после смерти Сталина, мы именовали то "реальным", то "развитым". Именно он, не вынеся попыток реформирования, скончался в перестроечных судорогах. Каковы были его отношения с наукой?
Краткий, однозначный ответ не получится. Если в случае гитлеров- ского фашизма мы наблюдали систему с внутренней логикой, дающую ре- зультаты вполне предсказуемые, то сталинский социализм был куда более непоследовательным. И дело не только в том, что СССР просуществовал гораздо дольше третьего рейха, сменилось несколько эпох. Внутри каж- дой социалистической эпохи отношения режима с наукой были достаточно противоречивыми. В целом, они складывались тем лучше или тем хуже, чем больше приближалось к реальности или, соответственно, отдалялось от нее мышление очередных "вождей".
Здесь необходимо вспомнить короткий период социализма, предшество- вавший сталинскому, - ленинский. Как угодно можно относиться к В.И.Ленину. Можно считать его идеи беспочвенной утопией. Можно обви- нять его в жестокости и авантюризме. Можно называть горе-пророком, ни одно из предсказаний которого не сбылось (вроде близкой победы все- мирной революции, после чего из золота, в знак презрения к символу богатства, построят "общественные отхожие места на улицах самых боль- ших городов мира"). Но нельзя отрицать одного: Ленин был и великим прагматиком, способным не только учиться на собственных ошибках, но в каждой конкретной, казалось бы, гибельной для него ситуации быстро находить спасительное р е а л и с т и ч е с к о е решение.
Николай Валентинов, один из самых суровых критиков Ленина, близко его знавший, писал: "Жизнь Ленина была борьбой двух начал - утопизма и реализма. В последние годы его жизни реализм явно оседлывал и по- беждал утопизм". Тем более любопытно попробовать отвлечься от эмоций и по возможности беспристрастно взглянуть на интересующие нас отно- шения Ленина с наукой.
Сейчас принято выставлять Ильича некоей демонической, а чаще то- го - комической фигурой. Осмеиваются даже его знаменитые напутствия коммунистической молодежи: "Учиться, учиться, учиться!… Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество". А напрасно осмеиваются. Ленин говорил всерьез. Его собственная теория требовала, чтобы социа- лизм превзошел капитализм в производительности труда, и он быстро осознал: одним энтузиазмом "освобожденных" рабочих и крестьян тут не взять, нужны самые передовые наука и техника.
Ортодоксальный марксист, Ленин вряд ли смог ознакомиться с неопуб- ликованными заметками Маркса, опровергающими ортодоксальную марксист- скую теорию о прибавочной стоимости и эксплуатации. Но стремление к реальности немедленно повело его тем же путем, - к осознанию, что не прибавочный труд рабочих масс, а наука становится главным источником общественного богатства. В "Очередных задачах советской власти", на- писанных в марте-апреле 1918 года, - сквозь обычную ленинскую брань в адрес политических противников ("лакеи денежного мешка, моськи, га- ды"), сквозь рассуждения о диктатуре пролетариата, всенародном учете и контроле, расстреле взяточников и жуликов, - отчетливо пробиваются наметки пути, по которому он собирался повести "отвоеванную большеви- ками" Россию: образовательный и культурный подъем населения, овладе- ние последними достижениями науки, новейшая техника, освоение природ- ных богатств страны. Всё вместе, по его мнению, должно было породить "невиданный прогресс производительных сил".
Много раз со смаком писали о том, как не любил Ильич интеллиген- цию, какими непечатными словами ее аттестовал. Все верно: и не любил, и не доверял, и всевозможные шариковы и швондеры - взметенная вихрем революции чернь - кулаком и наганом вдалбливали паршивым, безмозоль- ным интеллигентикам, сколь малого стоит их книжная премудрость. Но практицизм брал свое. Ведь не из гуманности, не из-за одних хода- тайств Максима Горького, из сугубо практических соображений больше- вистская власть в голодухе Гражданской войны стала подкармливать уче- ных. (Правда, спохватилась об этом уже после того, как в 1918-1919 годах из 45 тогдашних академиков Российской академии наук голодной смертью умерли семеро.)
Узнав о согласии крупнейшего математика В.А.Стеклова сотрудничать с советской властью, - согласии, правда, вынужденном, на которое Сте- клов пошел ради сохранения науки и помощи бедствовавшим коллегам, - Ленин воскликнул: "Вот так, одного за другим, мы перетянем всех рус- ских и европейских Архимедов, тогда хочет мир, не хочет, а перевер- нется!" Фраза эта, кажется, стоит в ряду тех, которые произносят на- показ, для истории. Но слова Ильича, возможно слишком звонкие, не бы- ли полностью фальшивыми. У них имелось вполне реальное обеспечение: Архимедов не Архимедов, а вот российских Гефестов большевики перетя- нули к себе почти сразу.
В годы Первой Мировой войны созданием и производством всех воору- жений для русской армии ведало Главное Артиллерийское управление (ГАУ), во главе которого с начала 1915 года стоял талантливый, энер- гичный генерал Алексей Алексеевич Маниковский. К 1917 году под руко- водством ГАУ были расширены старые и построены новые казенные заводы по выпуску оружия, взрывчатых веществ, снарядов, взрывателей и т.д. Технологии на этих заводах были самыми передовыми в России и не усту- пали зарубежным. По существу, сложился российский военно-промышленный комплекс.
Маниковскому и его сотрудникам, военным инженерам, технической элите страны, приходилось постоянно преодолевать сопротивление чинов- ничье-бюрократической системы. Они вели изнурительную борьбу с наглым хищничеством и воровством предпринимателей. Дикий российский капита- лизм показал себя во всей красе. Громче всех вопя о патриотизме и подкупая чиновников вплоть до министерского ранга, предприниматели рвали из казны военные заказы на самых выгодных условиях, с огромными авансами, а потом срывали поставки. Даже наконец изготовленные (почти всегда с задержками), гораздо более дорогие военные изделия частных заводов оказывались намного хуже качеством таких же изделий, выпущен- ных казенными заводами.
Неудивительно, что идея огосударствления экономики, как спаситель- ной перспективы для России, овладевала умами руководителей и сотруд- ников ГАУ. И в ноябре 1916 года правительству был направлен подписан- ный Маниковским доклад. Посвященный, казалось бы, специальному вопро- су, "Программе строительства новых военных заводов", он в действи- тельности представлял собой ультимативное требование немедленной пе- рестройки всей экономической (а следовательно, и политической) жизни России. Фактически - требование установить в стране диктатуру руково- дителей военной промышленности, причем не только на период войны, но и в дальнейшем в мирное время. Это была программа сформирования госу- дарственно-монополистического капитализма. ГАУ требовало ограничить аппетиты буржуазии в интересах государства в целом. "Программа" пре- дусматривала обязательность выполнения частной промышленностью госу- дарственных заказов, механизмы государственного регулирования цен, плановое распределение сырья и т.д.
В обстановке конца 1916 года, когда царское правительство утрачи- вало контроль над страной, "Программа" ГАУ, конечно, была неосущест- вима. Но после Октябрьской революции Маниковский вместе со многими своими сотрудниками, военно-техническими специалистами, перешел на службу советской власти. Главное Артиллерийское управление русской армии стало Главным Артиллерийским управлением Красной армии.
Генерал Маниковский вряд ли сочувствовал всей политической про- грамме большевиков. Но, прекрасно знавший и косность царского бюро- кратизма, и хищничество отечественного капитала, он, по-видимому, признал в большевиках именно ту силу, которая сможет обеспечить могу- щество и целостность России.
Известно, что на стороне белых сражались примерно 40 процентов офицеров бывшей царской армии, а на стороне красных - примерно 30 процентов, и без них Красная армия не победила бы в Гражданской вой- не. Но без специалистов ГАУ она вообще не смогла бы воевать. Без них не удалось бы использовать даже имевшиеся на складах военные запасы. В русской (а впоследствии и в советской) армии боеприпасы хранились в разобранном, точнее, в несобранном виде: отдельно - снаряды, отдель- но - взрыватели, гильзы, порох и т.д. Чтобы подать в войска готовые "выстрелы", как говорят артиллеристы, необходимо было запустить сбо- рочные производства на арсеналах.
А использовали не только запасы, на всю Гражданскую войну их бы и не хватило. Под руководством ГАУ была организована работа военных за- водов, которые оставались на окруженных фронтами территориях, под- контрольных советскому правительству. В 1918 - 1920 годах, например, были изготовлены 1,3 миллиона винтовок, свыше 15 тысяч пулеметов, около 900 миллионов патронов и т.д. Если вспомнить, в каких условиях эти результаты были достигнуты - распад страны, развал транспорта, острейший дефицит сырья, топлива, электроэнергии, наконец, просто голод, - их следует признать поразительными. Одним принуждением за- ставить русских военных инженеров работать с такой эффективностью вряд ли удалось бы. По добровольному выбору, исходя из собственного понимания блага России, ковали они оружие для той братоубийственной войны.
Чрезвычайно успешный опыт привлечения на свою сторону российской инженерной военной элиты вдохновлял большевиков. Неудивительно поэто- му, что единственной научно-технической организацией, которую посетил В.И.Ленин, пребывая у власти, был именно Артиллерийский комитет ГАУ. 18 июня 1920 года его знакомили здесь с последними изобретениями со- здателей артиллерийских приборов. Сопровождал Ленина Максим Горький, ведавший деятельностью ЦЕКУБУ - центральной комиссии по улучшению бы- та ученых, попросту - по их подкормке и обогреву. Расчувствовавшись от увиденного, Ильич заявил: "Эх, если б у нас была возможность по- ставить всех этих техников в условия идеальные для их работы! Через двадцать пять лет Россия была бы передовой страной мира!"
Фраза опять-таки кажется слишком звонкой, произнесенной в расчете на запись и сохранение в истории. Но обращает на себя внимание то, что "вождь мирового пролетариата" говорит уже не о всемирной револю- ции, а о развитии России. И понимает, что для ее процветания глав- ное - "поставить всех этих техников в условия идеальные для их рабо- ты". И намеченный им срок звучит вполне реалистично.
В том-то и дело, что это были не просто слова умиленного "вождя", а конкретная программа, которая уже осуществлялась. До объявления НЭПа она стала первым мостом между революционной утопией и реаль- ностью.
Один из парадоксов нашей истории: в стране, из которой бежали, спасаясь от голода, войны, чекистских расстрелов, тысячи инженеров, ученых, деятелей искусства (впоследствии способствовавших колоссаль- ному творческому скачку Запада), в то же время готовились, создава- лись условия для работы "Архимедов", причем именно с расчетом на перспективу в два-три десятилетия.
Академик Борис Раушенбах не без удивления вспоминает, что именно в 1918 - 1919 годах, в самый разгар Гражданской войны, когда судьба большевистской власти висела на волоске, в Советской России, которую Раушенбах называет "государством-концлагерем", были организованы Сельскохозяйственная академия и большой физический институт (по-види- мому, Раушенбах имеет в виду Физико-технический институт, основанный в Петрограде под руководством А.Ф.Иоффе). "Организованы с расчетом на дальнюю перспективу, - пишет Раушенбах. - И, действительно, через несколько десятилетий они превратились в мировые центры и дали вели- колепные результаты".
А ведь, кроме отмеченных Раушенбахом, создавался еще целый ряд на- учных организаций, нацеленных в будущее. Достаточно вспомнить, что в конце 1918 года под руководством Н.Е.Жуковского и А.Н.Туполева был основан Центральный аэрогидродинамический институт, знаменитый ЦАГИ, сыгравший выдающуюся роль в развитии авиации, в том же 1918 году - Государственный оптический институт, в 1922 году под руководством В.И.Вернадского - Радиевый институт и т.д.
Инициатива всегда исходила, разумеется, от самих ученых, но власть с готовностью шла навстречу, все вопросы решались с невиданной быст- ротой. Так, по настоянию Жуковского, научно-технический отдел Высшего Совета народного хозяйства 30 октября 1918 года распорядился начать практическую подготовку к созданию ЦАГИ, а уже 1 декабря 1918 года Положение о ЦАГИ и смета были утверждены заведующим НТО ВСНХ Горбуно- вым, было выделено здание в Москве, Жуковский и Туполев получили на руки все необходимые документы и 20 тысяч тогдашних, невесомых рублей на первый месяц работы.
В последнее время мы так привыкли оплевывать советский период сво- ей истории и идеализировать царскую Россию, что иных читателей, пожа- луй, удивит следующее утверждение: именно советская власть сделала нашу страну великой научной державой. Между тем, это святая правда, которая подтверждается любыми источниками. Предреволюционная Россия вообще не имела сильной фундаментальной науки. Неплохо обстояли дела с гуманитарными дисциплинами и чистой математикой, для которых не требовалось больших средств и организационных усилий. Но уже физичес- кие науки были явно неразвитыми из-за отсутствия дорогостоящей экспе- риментальной базы. Корпус инженеров был весьма квалифицированным, но слишком малочисленным по масштабам страны. Как ни отмахивайся, а ста- новление и подъем науки и техники начались с большевиков, с Ленина.
Молодая советская наука развивалась, хотя и в трудных материальных условиях, но поразительно быстро и уверенно. Оказалось, что сам фено- мен огосударствления науки - при сохранении достаточно высокого уров- ня ее автономии в кадровых и профессиональных вопросах - может не только не препятствовать, но и способствовать успешному развитию. Тем более, что сразу возникло совпадение господдержки науки с традицион- ной устремленностью русской интеллигенции "служить народу". Совпаде- ние, примирявшее многих ученых с революцией, внушавшее надежду, что кровавое безумие осталось в прошлом, а в заботах о будущем страны власть и наука теперь союзники.
И нельзя забывать: одновременно с созданием сети научных организа- ций формировалась система образования, признанная впоследствии едва ли не лучшей в мире. Причем и в этой области самыми либеральными, са- мыми прогрессивными решениями были самые первые. Реформа высшего об- разования, проведенная Наркомпросом под руководством А.В.Луначарского в 1918 году, вводила бесплатное обучение и выборность профессуры. До 1921 года государственный контроль за деятельностью вузов ограничи- вался финансовыми и административными вопросами, не затрагивая ни учебные программы, ни преподавательский состав.
С 1922 года контроль начал распространяться на подбор преподава- тельских кадров и на содержание обучения, но это относилось прежде всего к гуманитарным наукам и экономике. В дела факультетов естест- венных и технических наук, с которыми были связаны основные надежды власти, она в то время почти не вмешивалась. Места, освободившиеся после смерти или эмиграции старых ученых, занимали молодые талант- ливые исследователи, независимо от их идеологических убеждений (так выдвинулся, например, Н.И.Вавилов). Эти молодые профессора принесли на старые кафедры новые идеи и дали мощный толчок развитию возглавля- емых ими научных направлений.
Известный противник советской власти В.В.Шульгин, совершивший в 1925 году нелегальное, как ему казалось, путешествие по СССР (втайне от Шульгина поездке содействовало ОГПУ), писал, что в стране царил поощряемый властями настоящий культ науки и техники. Шульгин увидел в этом прежде всего некую замену отсутствующей политической жизни, от- влечение умов. Конечно, были и заданность, и отвлечение, но главен- ствовали, пожалуй, все-таки преклонение перед наукой, да искренняя, кажущаяся теперь непростительно наивной вера в то, что только комму- нисты, овладев достижениями науки и техники, смогут использовать их правильным образом - для победы нового строя и всеобщего счастья. Как пелось в комсомольской песне двадцатых годов: "Грызи гранит науки, как Ленин завещал! Мозолистые руки задушат капитал!"
Да, в двадцатые уже сформировалось первое поколение советских на- учно-технических интеллигентов, искренне принявших новую идеологию. Их энтузиазм питали вера в социализм и чувство причастности к строи- тельству нового мира. Более того. Среди части этой интеллигенции бы- товало убеждение, что сама революция и даже красный террор необходимы были, в конечном счете, для устранения последних преград свободному научно-техническому прогрессу, что путь гуманной пули можно и должно расчистить пулями свинцовыми.
Не могу отказаться от искушения привести обширную цитату из поэмы Владимира Луговского "Комиссар", написанной в том же 1932 году, ко- гда в Калуге Константин Эдуардович Циолковский развивал свое видение будущего перед Александром Чижевским (о чем Луговской, разумеется, не знал). Итак:
Дальше идет беседа героя поэмы с его другом, Сережей Зыковым, ко- миссаром Чека, который
В своих объяснениях герой поэмы доходит до строения атома. Комис- сар поражен:
И воодушевленный комиссар отвечает своему другу:
Поначалу кажется, не только рассуждения героев поэмы, но даже ин- тонации напоминают гуманистические мысли седобородого калужского Про- рока. И вдруг, сходство взрывается чудовищным выводом о необходимос- ти - во имя победы разума - уничтожать классовых врагов. И ведь это Владимир Луговской, поэт огромного таланта! Позднее, в пятидесятых, к концу жизни, он сам многое переосмыслит. А тогда - вот таково было время, таковы были эти люди, такова их вера.
Мог ли компромисс между утопическими целями и реальными средства- ми, компромисс, главным результатом которого был НЭП, продлиться дольше, чем он продлился в нашей истории? Об этом спорили и будут спорить. Современный социал-демократический публицист В.В.Белоцер- ковский, говоря о годах расцвета НЭПа, отмечает: "Ленин и его сорат- ники, вопреки расхожему мнению, не обманули крестьян: дали им землю и - чего даже не обещали! - свободу хозяйствования и рынок" ("Свобод- ная мысль", N1, 1999). Юрий Буртин считает НЭП вполне жизнеспособной формой конвергенции и показывает, что сам Ленин к концу жизни рассма- тривал НЭП не как отступление от социализма, а как сам социализм, во всяком случае, его начало ("Октябрь", N12, 1998).
Ясно только, что компромисс НЭПа создавал не самые плохие перспек- тивы для научно-технического прогресса, а успешный научно-технический прогресс мог бы, в свою очередь, благотворно влиять и на экономику, и на моральный климат, и даже на политическую обстановку в стране.
Конечно, разбраковка наук по степени их полезности для социализма, а заодно и разбраковка ученых, начались еще при жизни Ленина. Для юношей и девушек "классово чуждого происхождения" в 1921 году были введены ограничения на поступление в вузы (хотя в первое время они явно соблюдались не слишком строго, о чем свидетельствуют организо- ванные в 1924, а затем и в 1929 году "чистки" студенчества).
Тогда же доблестные чекисты принялись фабриковать первые дела, в сценариях которых задействовали инженеров и ученых. Но и это еще не превратилось в систему. Приливы чередовались с отливами. Так, извест- ное дело профессора Таганцева, закончившееся в августе 1921 года расстрелом 61 человека, среди которых было немало представителей на- учной, технической и творческой интеллигенции (в том числе поэт Нико- лай Гумилев), вызвало недовольство правительства. Опасались, что по- добные кровавые спектакли оттолкнут интеллигенцию от власти. Ленин раздраженно писал о Петрогубчека, сфабриковавшей дело: "Негодна, не- умна". Осенью 1921 года руководство и часть кадров Петрогубчека были сменены.
Поэтому большую группу философов, историков, социологов, чьи взгляды были сочтены враждебными советской власти, в 1922 году целыми и невредимыми выслали из страны ("философский пароход"). А знаменитый экономист Василий Леонтьев, ставший впоследствии в эмиграции лауреа- том Нобелевской премии, вспоминает, как в 1922 году его, студента Петроградского университета, вместе с друзьями неоднократно задержи- вали чекисты, в том числе и за такие "преступления", как расклейка плакатов с требованием свободы печати и демократии в государстве. По меркам того времени это сулило верный расстрел. Но в Петрограде 1922 год стал не только нэповским, но, до известной степени, "оттепель- ным". Чекисты ограничивались назидательными беседами, порой перехо- дившими в длительные дискуссии с задержанными студентами, после чего всех отпускали по домам.
Молодежь искренне увлекалась наукой, молодежь стремилась к высшему образованию. Даже тем, кто разделял идеологию режима, наука представ- лялась не менее могущественной силой преобразования мира к лучшему, чем революционная борьба. Выходцам из "бывших", "эксплуататорских" классов и сословий, сквозь все препятствия пробивавшимся на студенче- скую скамью, наука и техника, казалось, давали возможность работать в России и для России, не идя на компромисс со своей совестью. Органи- зованная под руководством выдающихся ученых и инженеров старшего по- коления, оставшихся в СССР (Павлова, Вернадского, Иоффе, Карпинского, Обручева и многих других), сеть научных и проектных организаций к концу 20-х годов создала условия для развития всех направлений науки и техники и превращения Советского Союза в передовую державу.
Но у власти в стране к этому времени находились уже другие люди. И новая правящая верхушка обнаружила неприятное для себя обстоятельст- во. Хотя инженеры и ученые добросовестно работали для процветания страны, а значит для укрепления режима, оказалось, что заставить на- уку руководствоваться одними политическими идеалами и довольствовать- ся только ролью "производительной силы" не так-то просто.
Внутри самой науки неизбежно возникают собственные движущие силы и собственные критерии. Важнейшим (в конечном счете, единственным) кри- терием оценки научной деятельности является и с т и н а. Та самая, которая, как мы уже говорили, для настоящего ученого подчас дороже ценностей жизни, ибо только в следовании истине вектор его усилий совпадает с явственно им ощущаемым вектором полета гуманной пули.
А времена изменились. То, что в эпоху ленинской идеократии, допус- кавшей компромиссы с реальностью, в том числе и с реальностью научных истин, вызывало у власти раздражение, становилось абсолютно нетерпи- мым при переходе к сверхтоталитарной сталинской системе. Новый "вождь" и "отец народов" испытывал патологический страх перед любым проявлением независимости. В конце 20-х, после удушения НЭПа, стес- ненная до предела экономическая независимость оставалась только у крестьянства, а куцая, лишь в рамках профессиональной деятельности, независимость мысли - у научно-технической интеллигенции. Крестьян- ство выморили голодом, поморозили в ссылках и поработили, загнав в колхозы. А над инженерами и учеными органы ОГПУ принялись ставить собственные эксперименты. Отрабатывались оптимальные способы покоре- ния.
В 1929 году ОГПУ сфабриковало дело Академии наук, а в 1930 году - еще более громкое дело "Промпартии". Десятки видных ученых и инжене- ров обвинили в контрреволюционном заговоре и вредительстве. При этом чисто технические специалисты, такие, как теплотехник Рамзин, при ус- ловии "сотрудничества со следствием" (т.е. при согласии оговорить се- бя и своих коллег), еще могли рассчитывать на помилование и будущее возвращение на волю. А такие выдающиеся ученые-экономисты, как Алек- сей Чаянов и Николай Кондратьев, были обречены.
Они продержались до самого конца НЭПа. Чаянов искренне верил в возможность свободной кооперации российского крестьянства и его про- цветания в нэповских условиях. Кондратьев явно не исключал нэповский СССР из мировой экономической системы, где действуют общие законы развития. Сталинское уничтожение НЭПа означало гибель и для них, и для всех независимо мыслящих экономистов. С этого времени разрыв с реальностью, а с ним и репрессии против интеллигенции, непрерывно на- растали.
Не менее важное значение имел другой эксперимент карательных орга- нов: в 1929 - 1930 годах группу заключенных авиаконструкторов во гла- ве с Н.Н.Поликарповым и Д.П.Григоровичем заставили во внутренней тюрьме ОГПУ проектировать новый истребитель. Полученный результат - прекрасный для своего времени самолет И-5 со скоростью полета около 300 км/час - убедил в эффективности "шарашек". Значит, интеллект мож- но было использовать в наиболее удобной для властей форме: лишив его всех прав и окружив решетками и конвоем.
К концу двадцатых - началу тридцатых в советской науке, да и во всей стране, остался один-единственный человек, который позволял себе открыто говорить то, что думает, и которому все прощалось: великий физиолог Иван Петрович Павлов. Принудительное внедрение в науку вуль- гаризованного марксизма вызвало его резкий протест. В своих письмах руководителям страны он обвинял их в "величайшем насилии над научной мыслью", заявлял, что "диалектический материализм при его теперешней постановке ни на волос не отличается от теологии и космогонии инкви- зиции".
Любому другому такие филиппики стоили бы головы. Павлова защищала всемирная слава. Да вольнодумствующий гений по-своему был и полезен режиму: его безнаказанность свидетельствовала перед всем миром о на- учных и гражданских свободах, якобы существующих в стране. Примеча- тельно и то, что роль диссидента досталась именно ученому-естествен- нику. Философу, экономисту, историку, не говоря уже о писателе, не простили бы и сотой доли. Сразу уничтожили бы. А Павлов даже мог по- зволить себе не принять главу правительства, председателя Совнаркома Молотова, пришедшего не в тот час, когда они условились встретиться.
Правда, не стоит, наверное, и впадать в крайность, представляя ве- ликого физиолога только яростным врагом системы, как это делают неко- торые современные авторы. В перестроечные годы появились публикации, показывающие, что при всей оппозиционности Иван Петрович Павлов, если не сжился, то по-своему сработался с советским строем. Так, весьма теплое отношение было у него к С.М.Кирову. Его он выделял из осталь- ной советской верхушки, доверял ему, принимал в любое время. Киров же, в свою очередь, всячески подчеркивал, что не вмешивается в твор- ческие дела ученых (Сб. "Репрессированная наука" под ред. М.Г.Ярошев- ского, вып. II, СПб, 1994).
А вот что писал Павлов в президиум Академии наук СССР в ответ на требование представить научный план возглавляемого им института: "Мы работаем без плана, увлекаемые, так сказать, током самого исследова- ния… И это не только не мешает делу, а вернее сказать, способствует тому, что новый материал накапливается неудержимо" ("Вопросы истории естествознания и техники", N4, 1989). Прекрасно сказано, однако такой метод работы возможен лишь при условии неограниченного государствен- ного финансирования и, что еще важнее в условиях дефицитной экономи- ки, привилегированного снабжения. Видно, что и то, и другое И.П.Пав- лов, в отличие от дореволюционных времен, уже воспринимал, как само собой разумеющееся.
А атмосфера в науке, как и во всей стране, год за годом сгущалась. Ортодоксальные мракобесы и просто воинствующие бездари, жаждавшие карьеры, яростно обвиняли своих научных противников в идеализме и ме- тафизике, в непонимании законов диалектики и прочем, что по тем вре- менам означало обвинение в политической неблагонадежности. Разраста- лись репрессии. И все же, до середины тридцатых годов научно-техни- ческий прогресс в СССР шел на удивление успешно. Не только осваива- лись готовые западные технологии и научные методы в ходе индустриали- зации, но было множество собственных достижений. Прежде всего, конеч- но, в оборонных отраслях, наиболее щедро финансируемых.
Так, работы по радиолокации, проводившиеся в Ленинграде П.К.Ощеп- ковым, поначалу опережали английские. Специальное КБ по радиолокации было создано еще в конце 1933 года, первые успешные эксперименты по радиообнаружению самолетов проведены в январе 1934 года, а к началу 1935 года был изготовлен опытный образец зенитного радиолокатора.
В начале тридцатых годов советские ученые и конструкторы лидирова- ли и в создании нового, перспективнейшего класса летательных аппара- тов - вертолетов. Особенно выделялись машины, создававшиеся под руко- водством профессора А.М.Черемухина. Он лично их и испытывал. В авгус- те 1932 года Черемухин на вертолете 1-ЭА достиг высоты более 600 м, что явилось по тем временам феноменальным достижением, но из-за се- кретности не было зарегистрировано, как мировой рекорд. (До этого вертолеты поднимались на считанные десятки метров.)
Вообще, если согласиться с мнением, что самым наглядным показате- лем научно-технического развития страны является авиация, то Совет- ский Союз 1935-36 года придется признать едва ли не ведущей державой: наша военная авиация (пассажирская пребывала в зачаточном состоянии) была в это время передовой. Истребитель И-16, созданный под руковод- ством Поликарпова (после его освобождения) и бомбардировщик СБ, соз- данный под руководством Туполева (до его ареста) составили эпоху в мировом авиастроении. Это были первые выпускавшиеся массовой серией самолеты, выполненные по схеме гладкого моноплана с убирающимся шас- си, развивавшие скорость свыше 400 км/час.
Очень успешно развивалась физика. Именно в тридцатые годы заявили о себе многие талантливые, тогда еще совсем молодые теоретики и экс- периментаторы, которым в близком будущем суждено было стать создате- лями отечественного атомного оружия.
В полную мощь развернулась геологическая наука. Были исследованы громадные территории, до того почти неизученные. Открыты многочислен- ные месторождения, обеспечившие развитие страны на десятки лет впе- ред.
В сфере медицины в тридцатые годы работали свыше 50 научно-иссле- довательских институтов. Наша медицинская наука отвечала мировому уровню, многие ученые заслужили всемирную известность. Самых впечат- ляющих успехов добилась эпидемиология, искоренившая массовые инфекци- онные болезни, бывшие в прежнее время бичом населения.
Наука не могла противостоять впрямую теряющему рассудок режиму. Но реально получалось так, что в раздавленном обществе, среди всеобщей рабской покорности, только она одна - своими средствами - и сопротив- лялась безумию, спасая страну. В свою очередь, финансовое и матери- альное обеспечение науки было одним из немногих разумных действий тогдашнего режима вообще, а среди них, несомненно, важнейшим.
Кстати, оплата труда научно-технической интеллигенции была в трид- цатые годы самой низкой за всю советскую историю. Ученых относили к категории "служащих", что означало мизерную зарплату и скудные нормы снабжения по карточкам (до их отмены в конце 1934 года). Творческую энергию интеллигенции питали любовь к науке, патриотизм, а во многих случаях - и неутраченная еще вера в идеалы социализма. Казалось, что беззакония и дикости - нечто временное, преходящее, что такое явное безумие просто не может долго продлиться.
По свидетельству современников, даже честная бедность служила своеобразным стимулом для творческой работы. Занятия наукой и тех- никой означали пусть не материальный, но духовный прорыв из убогого, бесправного быта в высокий мир, где знания и мысль становятся решаю- щей силой. И с 1926 по 1937 год число научных работников и инженеров в Советском Союзе возросло в 5 - 6 раз.
А потом - пламенем термоядерной вспышки полыхнул всеуничтожающий взрыв Большого террора. До той поры, а также в более позднее, после- военное время безумие сталинского режима имело некие определенные (хотя и безумные) цели, и в действиях его прослеживалась некая (хотя и безумная) логика. Большой террор был пароксизмом безумия в чистом виде, вне всякой осмысленности.
Игорь Ефимов в одной из своих статей утверждает, что Большой тер- рор породила ненависть посредственности, воплощением и выразителем стремлений которой был Сталин, к таланту. Поэтому, мол, истребляли прежде всего специалистов. Нет сомнений, в той мясорубке зависть и ненависть "низковольтных" (по выражению Ефимова) к "высоковольтным", худших к лучшим, справляли свое страшное торжество. Но в целом, гипо- теза Ефимова - еще одна попытка увидеть хоть какую-то, пусть чудовищ- ную логику там, где никакой логики быть не могло.
И не только в том дело, что для расчистки дороги перед бездарью и приведения настоящих специалистов в состояние ужаса и покорности не требовалось такого массового истребления последних. Расстрельные спи- ски по нашему городу 1937 - 1938 г.г., публиковавшиеся в ленинград- ских газетах в конце 80-х - начале 90-х, показывают, что среди погиб- ших соотношение интеллигенции и рабочих, в том числе самых неквалифи- цированных - землекопов, грузчиков, возчиков, сторожей, - было при- мерно таким, как в действительности того времени.
Другое дело, что погибали - независимо от образования и таланта - прежде всего самые порядочные, не способные на доносы и подлость. И другое дело, что, хоть каждая человеческая жизнь бесценна, истреб- ление именно специалистов, тем более накануне войны, имело последст- вия, несравнимые с их чисто арифметическим числом. Да и само число - даже в общей массе загубленных - было огромным. Ведь инженеры и уче- ные целых отраслей, важнейших, оборонных, подчистую пошли в пыточные кабинеты, в расстрельные подвалы, в лагеря. Полностью были разгром- лены авиационные, кораблестроительные, ракетные НИИ и КБ. (Вертолет- чик Черемухин угодил в одну тюрьму с Туполевым. Конструкцию вертолета первым довел до серийного производства русский эмигрант Сикорский в США.)
Да что оборонные отрасли! Невиннейшая научная организация, где ни- какого вредительства и выдумать невозможно, Пулковская обсерватория, гордость нашей науки, "астрономическая столица мира", как ее называли еще с ХIХ века, подверглась такому погрому, что за 1937-38-й годы не выпустила ни одного отчета о научной работе. Их место заняли отчеты об инвентаризации книг и рукописей библиотеки и архива обсерватории (вычищались труды репрессированных ученых).
Пожалуй, некую сумасшедшую логику можно усмотреть лишь в том, что раньше других отраслей начала страдать и в итоге, даже на общем фоне, сильнее всех пострадала - биология. Мысль о вредительстве с помощью невидимых глазу микробов показалась сотрудникам ОГПУ-НКВД наиболее удачной для фабрикации дел, поэтому в среде микробиологов массовые репрессии шли уже с 1930 года.
К тому же, разрушив сельское хозяйство, режим требовал от биологи- ческой науки быстрого повышения урожайности, выведения сверхэффектив- ных сортов и пород. Для карьеристов, интриганов, лжеученых вроде Лы- сенко это открывало широкие возможности (хотя и такие погибали), для честных исследователей - означало, по меньшей мере, крушение их дела, а чаще - мученическую смерть.
Кто знает, если бы Иван Петрович Павлов не умер в 1936 году, смог бы он уцелеть в адском пламени последовавших лет, защитила бы его ми- ровая слава? Гениальному и тоже всемирно признанному Николаю Иванови- чу Вавилову Сталин во время последней аудиенции в ноябре 1939 года презрительно бросил: "Ну что, гражданин Вавилов, так и будете зани- маться цветочками, лепесточками, василечками и другими ботаническими финтифлюшками? А кто будет заниматься повышением урожайности сельско- хозяйственных культур?" "Вождь" мог бы и Павлову что-нибудь столь же ядовитое процедить насчет его собачек, а потом отдать ежовским или бериевским палачам.
За последнее десятилетие о сталинском терроре сказано и написано столько, что, кажется, никакие, факты не способны больше поразить чи- тателя. Но мы всегда будем поражаться подвижничеству и патриотизму ученых, которые посреди пожара, будучи день за днем и год за годом на волосок от гибели, с непреклонным упорством трудились для своего на- рода.
Николай Вавилов погиб в тюрьме от голода, а вся страна в годы вой- ны сажала картошку сорта "лорх", по имени одного из немногих неарес- тованных вавиловских сотрудников - профессора А.Г.Лорха.
Не кто иной, как Владимир Иванович Вернадский, до революции - один из видных деятелей кадетской партии, сам потерявший в годы террора многих друзей и учеников, резко критически относившийся, как показы- вают дневники, писавшиеся им для себя, и к событиям, и к правите- лям, - не кто иной, как он, первым из наших ученых, в июле 1940 г. направил Молотову письмо с призывом срочно начать работы по использо- ванию атомной энергии урана. Вернадский тревожился, что наша страна может отстать в ядерной гонке. Он предвидел, чем это грозит.
Великий ученый и авиаконструктор, он же бесправный зэк, Андрей Ни- колаевич Туполев в 1940 году так обращался к своим сотрудникам, со- бранным из лагерей в "шарашку" (по воспоминаниям его помощника Леони- да Кербера):
"Нас не информируют, нам приказывают, однако только осел
может не видеть, что дело идет к войне. Не менее ясно, что
никто, кроме нас, спроектировать нужный стране бомбардиров-
щик не может. Мы любим свою родину не менее других и, на-
верное, больше, чем те, кто нас собрал сюда. Условия труд-
ные, а если отрешиться от личных огорчений и взглянуть ши-
ре - трагические. И, понимая все это, я ставлю перед вами
задачу, которую никто, кроме вас, не выполнит… Давайте
сожмем зубы и решим эту задачу. Времени у нас в обрез, но
надо успеть. В этом залог освобождения, нельзя нам в войну
оставаться арестантами, нельзя воевать в цепях".
И тюремное КБ Туполева создало самолет Ту-2, лучший фронтовой бом- бардировщик Второй Мировой войны. Равных ему не было ни у немцев, ни у наших союзников. Только из-за самодурства Сталина, который в 1942 году, вопреки доводам и просьбам специалистов, остановил по своему капризу начавшееся уже развертывание массового производства Ту-2, фронт до конца войны почти не получал этих превосходных самолетов.
Выдающийся микробиолог Лев Александрович Зильбер (старший брат пи- сателя Вениамина Каверина) в лагере на Печоре сумел разработать спо- соб получения особых дрожжей из ягеля - оленьего мха. Эти дрожжи были концентратом витаминов и в несколько дней спасали от смерти больных пеллагрой зэков. Зильбер, человек неуемной энергии и редкого мужест- ва, добился у начальства, чтобы его опыт борьбы с пеллагрой был широ- ко распространен в лагерях Крайнего Севера.
Несмотря на пытки, Зильбер не подписал на следствии никаких приз- наний своей "вины". А мысль его работала непрерывно в самых страшных условиях заключения. Именно в тюрьме и в лагере в 1940-1944 годах он сформулировал основополагающие идеи вирусно-генетической теории рака. Записал микроскопическими буквами на добытой с трудом папиросной бу- маге, прятал от соглядатаев. И драгоценную многостраничную рукопись, уместившуюся на нескольких десятках квадратных сантиметров и сверну- тую до размеров пуговицы, сумел передать при свидании - под неусыпным наблюдением охраны - близкому другу и сотруднице З.В.Ермольевой (со- здательнице отечественного пенициллина). Просил, если его не освобо- дят, напечатать рукопись под псевдонимом. Такой сюжет не придумал бы и Дюма.
И никакому воображению не представить, сколько могли бы сделать все эти люди, и погибшие, как Вавилов, и выжившие, как Туполев и Зильбер, и даже не бывшие в заключении, как Вернадский, - сколько могли бы они сделать, если бы жили и работали в нормальных условиях. Россия была бы сейчас богатейшей и могущественнейшей страной мира, а ускорение, которое наша наука придала бы гуманной пуле, наверное, позволило бы ей пройти сквозь многие преграды на пути к Цели.
Избиение Сталиным научно-технической интеллигенции подорвало обо- ронную мощь страны. Если в середине тридцатых годов наша военная тех- ника была передовой и темпы ее обновления не уступали западным, то в конце тридцатых, когда все крупные страны в предвидении новой мировой войны стремительно перевооружались, в СССР исследовательские и конст- рукторские работы были почти парализованы. Достаточно сказать, что в 1937-1940 годах в производство не поступил ни один новый тип самоле- тов. До самого конца 1940 года авиапромышленность выпускала отставшие от времени истребители И-16 и И-153. (Как сдержанно отмечает в своей книге, написанной в застойные времена, известный авиаконструктор и историк авиации В.Б.Шавров, "из-за отсутствия других, лучших объектов для загрузки серийных заводов".)
И все-таки, подвижничеством советской научно-технической интелли- генции новые, вполне современные образцы самолетов, танков, орудий, боеприпасов к началу войны были созданы.
Мы восхищаемся мужеством солдат, идущих в атаку под вражеским ог- нем, несмотря на то, что в их цепи то слева, то справа падают убитые и раненые. Так что сказать о мужестве наших ученых и инженеров в предвоенные годы? Сталинщина косила их пострашнее пулеметов. А им на- до было не просто идти под огнем, но творить! Высвобождать все ресур- сы мозга, включая интуицию и фантазию, чтобы в битве умов победить своих противников, вроде Вилли Мессершмитта. В тех-то условиях…
Они даже не имели естественного права на ошибку в своих поисках. Вот только один пример. В НПО, где работал автор этой книги, и в 70-е, и в 80-е годы еще вспоминали, как в 1940 году с предприятия (тогда завода Наркомата боеприпасов) органы НКВД "увели" 11 человек, которых больше никто и никогда не видел. При модернизации капсюлей к патронам авиационных пулеметов была допущена ошибка, приводившая к осечкам при стрельбе, а в некоторых случаях - даже к выходу пулеметов из строя. Ошибка исправимая (она и была быстро исправлена). В застой- ные времена за более серьезные просчеты расплачивались даже не выго- вором, а замечанием в директивном письме или сеансом мата в кабинете замминистра. Но тогда - погибли безвестно и страшно одиннадцать чело- век, одиннадцать чьих-то сыновей, мужей, отцов, одиннадцать необходи- мых стране специалистов. Те, кто принимал какое-то участие в неудач- ной работе, и те, кто не имел к ней никакого отношения.
Вот в таких условиях трудились накануне войны и честно выполнили свой долг все эти люди, и заключенные, и "вольные". Начиная от все- мирно известных авиаконструкторов, таких, как Туполев и Ильюшин, и кончая теми, чьи имена вспомнят сейчас только считанные специалисты, например, конструктором зенитных орудий Логиновым или химиком Леди- ным, отработавшим в 1940 году на основе гексогена мощные взрывчатые составы для снаряжения боеприпасов.
(Задумаемся над печальной особенностью нашей общей памяти и психо- логии: имена всевозможных подонков советского и дореволюционного вре- мени кочуют из публикации в публикацию. Обычно предаются проклятию, иногда поднимаются на щит - национал-патриотической прессой. Но так или иначе, держатся на слуху. А имена людей, которым страна обязана самим своим существованием, даже не то что забыты, просто никого не интересуют. Чего ждать от молодежи, взрастающей в таком информацион- ном поле?)
Да, эти люди выполнили свой долг. И не их вина, что созданные ими прекрасные образцы вооружений летом 1941 года промышленность толь- ко-только начала осваивать. Не их вина, что Красная Армия, сама обезглавленная и подставленная Сталиным под внезапный удар, вступила в механизированную войну, оснащенная безнадежно устаревшей техникой.
Пропаганда застойных лет вовсю эксплуатировала тему подвига со- ветских солдат и офицеров, остановивших в начальный период войны вра- жеское нашествие. Конечно, они были героями. Но в чем конкретно за- ключался их героизм? Героизм летчиков, которые на истребителях И-16 с их скоростью 450 километров, фанерными фюзеляжами, незащищенными бен- зобаками, без радиостанций, вступали в бой с "мессершмиттами" (ско- рость на сотню километров больше, живучая цельнометаллическая конст- рукция, надежная радиосвязь между собою и с землей)? Героизм танкис- тов, которые на легких танках БТ с 13-миллиметровой броней сходились с немецкими средними Т-III и Т-IV, закованными в 30-миллиметровые бронепанцири? Наконец, героизм красноармейцев, которые пытались оста- новить те же немецкие танки единственным оружием - бутылками с горю- чей смесью, потому что никаких других противотанковых средств просто не было?
Что - конкретно - могли они сделать при всем своем героизме? Толь- ко одно: постараться подороже продать свою жизнь. То есть, все равно погибая, попытаться (если повезет) причинить противнику хоть какой-то ущерб. В советской литературе бытовало ироническое отношение к япон- ским камикадзе. Конечно, одурманенные пропагандой, они погибали за неправое дело. Тысячами. Наши камикадзе, за правое дело, погибали миллионами.
Полтора года длился так называемый "начальный период" войны. Пол- тора года, пока военные заводы, эвакуированные в Сибирь и на Урал (если бы к войне подготовились и нашествие не проникло в глубь стра- ны, их бы не пришлось перевозить!) укоренялись на новых местах, ино- гда просто в чистом поле, пока осваивали выпуск новых образцов техни- ки, Красная Армия терпела страшные поражения и отступала. В конце 1942 - начале 1943 года перестройка промышленности завершилась, на фронт пошел мощный поток современных вооружений и боеприпасов, и в ходе войны, по официальной советской терминологии, произошел "корен- ной перелом".
Совершенно прав петербургский ученый и публицист Ю.П.Петров, когда утверждает, что главный вклад в этот "перелом" внесла научно-техни- ческая интеллигенция (факт, который в советское время не то чтобы за- малчивали, но и не слишком акцентировали, предпочитая воспевать тру- довой героизм рабочего класса).
Война заставила считаться с интеллигенцией. Война показала, что научная и инженерная мысль является решающим фактором победы. Так, например, когда понадобилось резко увеличить выпуск винтовок, на ору- жейных заводах подняли из архивов и пересмотрели все отклоненные прежде изобретения и рационализаторские предложения. Большинство внедрили, и за короткий срок выпуск винтовок возрос вдвое.
Несмотря на усиливавшийся износ оборудования, которое в военное время невозможно было заменить, несмотря на низкую квалификацию ос- новной массы рабочих (женщин, подростков), поток технических решений обеспечивал непрерывное снижение трудоемкости, а значит, рост произ- водства. Так, на изготовление одной 76-мм дивизионной пушки ЗИС-3 конструкции В.Грабина в 1942 году затрачивалось 1029 станкочасов, в 1943 году - 909, в 1944 году - всего 475. Для соединения броневых де- талей взамен трудоемкой клепки под руководством академика Е.О.Патона были отработаны самые прогрессивные в мире методы электросварки. По- добных примеров можно привести множество.
Причем, во второй половине войны Красная Армия не только получала оружия намного больше, чем немецкая. Оружие это, как правило, было совершеннее вражеского. Наша научно-техническая интеллигенция (после всех сталинских кровопусканий!) и здесь одержала победу над нацист- скими специалистами. Бронированные штурмовики Ил-2 и Ил-10 Ильюшина с мощными моторами Микулина, истребители Ла-5ФН и Ла-7 Лавочкина с не- превзойденными по надежности моторами Швецова, средние танки Т-34 Ко- шкина, Морозова, Кучеренко, тяжелые танки ИС-2 Котина и Духова были лучшими боевыми машинами своего класса не только на советско-герман- ском фронте, но и во всей Второй Мировой войне.
"Производительность труда" наших инженеров и ученых в годы войны кажется невероятной. Так, например, основу огневой мощи сухопутных войск Красной Армии составляли гаубицы и пушки калибров 122 и 152 мм, созданные в КБ великого артиллерийского конструктора Федора Федорови- ча Петрова. Аналогичные немецкие (а также американские и английские) артсистемы уступали его орудиям настолько, что и сравнивать их не- серьезно. В разгар войны КБ Петрова непрерывно разрабатывало и испы- тывало новые образцы, модернизировало прежние, осуществляло авторский контроль за серийным производством на заводах. И при этом громадном объеме работ численность КБ вместе с чертежниками и копировщицами ("ксероксов" не было, каждый из бесчисленных чертежей надо было для светового размножения вручную скопировать тушью на кальку), вместе со всем обслуживающим персоналом - не превышала 60-70 человек. Таких ре- зультатов, конечно, не добиться только принуждением и угрозой репрес- сий. Такую энергию дают сознание правого дела и подлинный патриотизм.
Советские инженеры и ученые выковали Победу. А то, что даже в кон- це войны, когда наша армия получала больше техники, чем вражеская, да притом лучшего качества, ее потери все равно были выше немецких, мож- но объяснить только тем, что советские полководцы, за редкими исклю- чениями, просто не умели и не хотели беречь солдатские жизни. То есть, по-настоящему так и не научились воевать.
7 августа 1945 года, на следующее утро после взрыва атомной бомбы над Хиросимой, одна из американских газет поместила под своим заго- ловком вместо даты выхода: "Второй день Первого года Первого века Атомной эры".
Действительно, началась новая эра. Достижение политических целей сталинского режима, - а целью становилось, ни больше, ни меньше, ми- ровое господство, - теперь целиком зависело от науки. Требовалось создать атомное оружие, реактивную авиацию, ракетную технику.
И Сталин принимает решение, во-первых, поощрить ученых, значитель- но повысив им оклады. Обстоятельство, которому, казалось, можно толь- ко радоваться. Все и радовались, благодарили и славили вождя. Встре- вожился один-единственный человек - мудрый и бесстрашный Петр Капица. В марте 1946 года, сразу после того, как вышло постановление о новой системе оплаты, он направил Сталину письмо с возражениями против ус- тановленных методов оценки научного труда - в зависимости от должнос- ти и ученой степени, а не от эффективности работы. Капица предвидел опасные последствия и был совершенно прав, но на его предупреждения не обратили внимания (хорошо еще, сам за них не пострадал).
А во-вторых, - и это главное, - остро, как никогда, нуждаясь в на- уке, сталинщина не могла допустить, чтобы научный мир ощутил себя са- мостоятельной силой. Нужно было раздавить интеллект еще сильней, чем прежде, и в то же время добиться от него невиданной продуктивности в создании новых видов оружия.
То есть, Сталин попытался решить задачу, которая оказалась не под силу Гитлеру: окончательно разрушить двуединую природу научно-техни- ческого прогресса, уничтожить вместе с гуманной компонентой свободу творчества, сохранив и усилив эффективность одной только смертоносной составляющей.
Методы решения были чудовищно примитивны, они порождались больным сознанием. Но, в отличие от пароксизма 1937 года, в послевоенном бе- зумии сталинской научной политики была "своя система", была последо- вательность, и это обеспечило временный успех.
После короткого (конец 1945 - начало 1946 года) оживления междуна- родных контактов советской науки, связи с зарубежными научными круга- ми были решительно оборваны. Одна за другой пошли по нарастающей гро- мовые кампании "борьбы с раболепием и низкопоклонством перед западной наукой", "утверждения приоритета отечественной науки и техники", "борьбы с безродным космополитизмом".
Самой, так сказать, технологически простой была кампания борьбы с "космополитами", то есть, с учеными еврейского происхождения, которых шельмовали, повсеместно выгоняли с работы (даже академика Абрама Фе- доровича Иоффе выгнали из Физико-технического института, который он создал и которым руководил свыше 30 лет), часто репрессировали. Объ- ект преследований был очевиден и замаскироваться никак не мог: "пятый пункт" в анкете - собственный или одного из родителей - сразу выдавал преступника.
При всей простоте, кампания по борьбе с космополитами была, пожа- луй, и самой эффективной с точки зрения целей, поставленных режимом: научный мир, сплоченный недавними военными испытаниями, ожидавший после Победы каких-то перемен к лучшему, был расколот вдребезги и на него нагнали хорошего страха.
Другие кампании требовали организации и режиссуры. Впрочем, по- скольку безумие, в отличие от нормального мышления, тяготеет к шабло- нам, к единому шаблону все быстро и свелось.
В каждой отрасли науки выбиралась подлежащая разгрому "лженаучная" и "упадническая" (полное уже совпадение с нацистской терминологией) концепция, созданная, конечно, американскими реакционерами. Обнаружи- вались ее злонамеренные последователи в рядах советских ученых. Им противопоставлялась абсолютно правильная, философски выдержанная кон- цепция отечественного классика, давно покойного и потому бессловес- ного и беззащитного. Правильную теорию отстаивал и развивал современ- ный деятель, носитель "прогрессивных" идей, имеющий сплоченный штаб погромщиков и пользующийся поддержкой власти.
Освещение кампаний обеспечивалось всей мощью пропагандистского ап- парата - газет, радиовещания, огромной сети политпросвещения. Извест- ные узкому кругу специалистов научные тонкости, - будь то вопросы химических связей, локализации нервных функций, отношения между лек- сикой и грамматикой, - требовалось знать всему народу. Такого размаха "научной популяризации" не было еще в истории человечества. Делалось это сознательно, для отвлечения людей от тягот послевоенной жизни, или просто в порядке общего сумасшествия, - наверное, и тогда невоз- можно было понять, а уж теперь тем более.
Так или иначе, пропаганда вдалбливала миллионам людей, кто "прав", кто "неправ" в научных спорах. И положение заклейменных "неправых" становилось трагическим. Им приходилось либо униженно каяться, либо становиться жертвами репрессий. Зачастую от изгнания с работы и арес- та не спасало и покаяние.
Наиболее известен разгром генетики, на примере которого четко про- слеживаются все компоненты схемы. Реакционная теория - "менделизм - вейсманизм - морганизм", по фамилиям основоположников этой науки. По- койный отечественный классик - известный садовод И.В.Мичурин, скон- чавшийся в 1935 году. (Практиком он был, действительно, выдающимся, но никаких теоретических трудов не оставил, если не считать знамени- того изречения, украшавшего еще и в семидесятые годы все школьные ка- бинеты биологии: "Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее - наша задача".) Современный лидер "прогрессивной мичуринской би- ологии", конечно, Трофим Лысенко.
Кульминацией кампании стали в 1948 году погромная августовская сессия Академии сельскохозяйственных наук и приказ министра высшего образования Кафтанова, согласно которому все генетики и все сочувст- вующие одним махом были уволены из всех вузов.
Итогом кампании, помимо бесчисленных человеческих трагедий, стала полная катастрофа отечественной биологии. В школах и вузах вместо би- ологических наук в головы молодого поколения вбивалась чудовищная смесь измышлений под названием "мичуринская биология". Как строжайшая тайна, скрывались огромные успехи западной науки, которая стремитель- но приближалась к раскрытию молекулярных механизмов двух самых карди- нальных биологических процессов: наследственной передачи признаков и синтеза белка.
В 1953 году Уотсон и Крик расшифровали молекулярную структуру ДНК, тем самым раскрыв путь к выяснению структуры генов, к вскрытию меха- низмов их самовоспроизведения и их предопределяющего влияния на син- тез белков. Гуманная пуля пронизала преграду, за которой впервые, - пусть еще в невероятной дали, но уже реально, - стала различима ее Цель. А Лысенко и его команда продолжали остервенело отрицать само существование генов и вообще каких бы то ни было специальных матери- альных основ наследственности.
Вслед за генетикой настал черед физиологии. В конце июня - начале июля 1950 года грянула объединенная сессия Академии Наук и Академии Медицинских Наук СССР, получившая название "павловской", потому что в этой отрасли на роль непогрешимого отечественного классика был назна- чен И.П.Павлов. Сталинский режим рассчитался с Иваном Павловым после его смерти. Рассчитался подлейшим образом. Имя великого ученого-гума- ниста сделали жупелом, знаменем мракобесия и погрома науки.
К "реакционным лжеавторитетам" отнесли крупнейших зарубежных уче- ных в области физиологии и неврологии. Главным обвиняемым оказался академик Леон Абгарович Орбели, любимый ученик Павлова. Лидером "про- грессивного", истинно "павловского" направления в советской науке стал некто К.Быков, которого еще в двадцатые годы Павлов изгнал из своего института за фальсификацию результатов экспериментов.
В итоге "павловской" сессии были выброшены с работы многие выдаю- щиеся ученые, пресечены исследования на ряде важнейших направлений. Началась вакханалия в смежных науках. Примитивно понятое учение об условных рефлексах стало насаждаться в психологии и психиатрии, став преградой их нормальному развитию. Огромен был ущерб, нанесенный практике медицины и воспитания. Повсюду требовалось лечить и учить "по Павлову". Обвинения в "антипавловских методах", равносильные об- винениям во вредительстве, стали для интриганов и доносчиков надеж- нейшим способом сведения счетов с неугодными им специалистами.
Ни о каком сопротивлении со стороны науки, ни о каких попытках го- нимых ученых защитить хотя бы свое достоинство, разумеется, и речи быть не могло. Но сталинский режим, втянувшийся после войны в упои- тельный процесс "истребления наук" (прямо по Салтыкову-Щедрину), сам очень быстро стал ощущать некие пределы, заходить за которые было опасно, ибо означало военный и хозяйственный крах государства.
В июне 1951 года прошло всесоюзное совещание по теории химического строения. На роль непогрешимого отечественного классика был назначен скончавшийся аж в 1886 году А.М.Бутлеров (действительно, великий хи- мик и оригинальный человек, увлекавшийся, между прочим, модным в его время спиритизмом, что в советских его биографиях, разумеется, стро- жайше замалчивалось). Вредоносной теорией, "порождением растленной англо-американской империалистической буржуазии", была объявлена тео- рия резонанса химических связей Лайнуса Полинга (известного амери- канского ученого и борца за мир, дважды лауреата Нобелевской премии, впоследствии иностранного члена Академии Наук СССР и большого друга Советского Союза).
Но за словесными громовыми раскатами, клеймившими отечественных "паулингистов-ингольдистов" (по аналогии с "вейсманистами-морганиста- ми"), конкретных оргвыводов последовало на удивление немного. Претен- дентов на роль химического Лысенко, таких как Челинцев, откровенно жаждавших крови, окоротили. От "паулингистов-ингольдистов" приняли покаяние, и широкие репрессии против химиков не начались. Власть во- время спохватилась: разгромить химическую науку означало подорвать все народное хозяйство и всю оборону.
Еще любопытней обернулось дело в физике. Там с начала тридцатых годов шла ожесточенная борьба против "физического идеализма", то есть квантовой механики и теории относительности. Действительно, новая фи- зика своими огромными успехами противоречила примитивно сформулиро- ванным положениям диалектического материализма. И в 1947 году на грандиозном "философском совещании" сам главный сталинский идеолог Жданов дал указание громить "физический идеализм", то есть современ- ную физику и всех, кто в ней работает и ее пропагандирует.
Была создана специальная полузакрытая комиссия, готовившая на 1949 год всесоюзное совещание физиков по образцу лысенковской сессии Ака- демии сельхознаук 1948 года. Энергично тасовали покойников, подбирая отечественного классика физики. Кажется, собирались остановиться на кандидатуре скончавшегося в 1912 году П.Н.Лебедева, первооткрывателя давления света, явления достаточно материалистического, чтобы быть понятным даже сталинским идеологам. В спешном порядке выпустили том его сочинений (для надергиванья цитат).
Лжеучеными, агентами американского империализма собирались объ- явить, конечно, Эйнштейна, Бора и далее по списку всех видных зару- бежных физиков. Тут затруднений не возникало, так же, как и с канди- датурами жертв из числа физиков отечественных. Выбор был большой.
Однако, разгромное совещание не состоялось. Академик А.П.Александ- ров уже в конце 80-х, в перестроечные годы, слегка по-видимому пре- увеличивая свою былую храбрость, вспоминал:
"Меня вызвали в ЦК партии и завели разговор, что кванто-
вая теория, теория относительности - все это ерунда. Но я
им сказал очень просто: "Сама атомная бомба демонстрирует
такое превращение вещества и энергии, которое следует из
этих новых теорий и ни из чего другого. Поэтому, если от
них отказаться, то надо отказаться и от бомбы. Пожалуйста:
отказывайтесь от квантовой механики и делайте бомбу сами,
как хотите". Вернулся. Рассказал Курчатову. Он сказал: "Не
беспокойтесь". И нас действительно по этому поводу больше
не беспокоили. Но притча такая ходила, что физики отбились
от своей лысенковщины атомной бомбой".
Судя по воспоминаниям других участников событий, отвести занесен- ный топор удалось далеко не так легко, как об этом повествует Алек- сандров, и кроме Игоря Васильевича Курчатова, возглавлявшего совет- ский атомный проект, огромную роль в спасении физики сыграл и тогдаш- ний президент Академии Наук СССР, родной брат Николая Вавилова, замо- ренного голодом в тюрьме, Сергей Иванович Вавилов - одна из трагич- нейших фигур даже на фоне всей нашей трагической истории.
Вынуждаемый на каждом шагу писать и говорить не то, что он думает, повторять все ритуальные восхваления Сталину, публично поздравлять и обнимать Трофима Лысенко, убийцу своего брата, вынуждаемый идти на унизительные уступки, зачастую быть беспомощным свидетелем уничтоже- ния и ученых, и целых научных направлений, Сергей Вавилов (в чем он признавался только самым близким сотрудникам) в этих безумных услови- ях делал главное дело своей жизни: спасал советскую физику и вообще все то, что в нашей науке еще можно было спасти. Когда в 1951 году он скончался за своим рабочим столом, врачи, производившие вскрытие, бы- ли потрясены: на сердце его было девять рубцов от перенесенных ин- фарктов. Он жил, постоянно подавляя и скрывая свою сердечную боль.
Да, сталинщина ощутила пределы, у которых следует остановиться. Ведь даже кибернетику, утверждавшую наличие объективных законов уп- равления и тем самым посягавшую на святая святых - божественность вождя, кибернетику, оплеванную и проклятую с такой яростью, какая, кажется, и генетике не доставалась ("буржуазная лженаука", "служанка мракобесия", "продажная девка империализма"), в отличие от генетики, тут же, не переставая проклинать, явочным порядком и р а з р е ш и- л и. Слишком она была нужна для военных целей.
Труды Винера и других западных кибернетиков, конечно, оставались под запретом, ссылаться на них было бы самоубийством, но позволялось, тайком питаясь крохами зарубежной информации и мучительно изобретая давно изобретенные "велосипеды", создавать компьютеры под именем электронно-счетных машин. (Всё материалистично, это просто такие ма- шины, вроде особых арифмометров!) В 1950 году под руководством акаде- мика Лебедева была создана МЭСМ - малая электронно-счетная машина, первый советский компьютер, примитивный даже по тем временам. Но в 1952 - 1953 годах появились уже большие машины - БЭСМ Лебедева и "Стрела" Базилевского - с гораздо более широкими возможностями.
И ведь не только разгром науки остановился у рубежей, за которыми начинались оборонные отрасли. Превозмогая себя, режим демонстрировал своеобразную терпимость (немыслимую в нацистской Германии, достаточно вспомнить судьбу Фрица Габера) и к конкретным ученым. Тем, кто выжил в заключении и трудом "искупил вину" - Туполеву, Королеву, множеству других, - милостиво "прощалась" былая судимость по 58-й статье. Их награждали орденами и сталинскими премиями, их выбирали (назначали) в депутаты. Авиаконструкторам Лавочкину и Гуревичу, не говоря уже о многочисленных атомных физиках, в самые лютые годы борьбы с космопо- литизмом "прощалось" еврейское происхождение.
"Прощались" немыслимые анкетные язвы, за которые простому человеку уж точно не сносить бы головы. Например, у Юлия Харитона отец был бе- логвардейским журналистом, а потом - эмигрантским журналистом в Риге. После присоединения Латвии к Советскому Союзу в 1940 году отца сосла- ли в Сибирь, где он вскоре погиб. И все это не помешало сыну стать крупнейшим физиком-атомщиком, более того, одним из руководителей соз- дания ядерного оружия.
Предполагалось, что в благодарность за такую терпимость, за огром- ные - в голодной и нищей стране - оклады, за саму возможность зани- маться любимым делом, ученые будут работать с предельной активностью и обгонят супостата.
Да что ни говори, и атмосфера "холодной войны", оглушительные про- пагандистские крики об американском империализме, о поджигателях но- вого мирового пожара, действовали до поры до времени даже на рацио- нально мыслящих ученых. Слишком страшны были жертвы и разрушения, причиненные недавним нацистским нашествием. Новая, еще более страшная атомная угроза воспринималась всерьез. Казалось, опять, как в тупо- левской "шарашке" 1940 года, возникает ситуация, когда приходится за- крывать глаза на безумие правящего режима и, не щадя себя, трудиться для спасения страны.
Рассказывают, что Петр Капица по моральным соображениям уклонился от участия в создании атомной бомбы. То был единственный случай, и даже Капице, при всех громадных заслугах (по его методу и под его ру- ководством в войну производили кислород для промышленности) такой де- марш мог стоить жизни. Капицу изгнали со всех должностей, но не арес- товали. Он принадлежал к тем считанным людям, к которым Сталин испы- тывал нечто вроде уважения и которых не убивал даже за непослушание.
Но вот - противоположный и более характерный пример: известный фи- зик-теоретик Игорь Тамм. В пламени Большого террора сгинули его млад- ший брат и множество друзей, сам он в 1937-м чудом избежал ареста. Но после войны Тамм переживал, как тяжелейший удар, то, что его - то ли из-за репрессированных родственников, то ли из-за немецких предков - не привлекли к созданию атомного оружия. Он писал Жданову, от которо- го исходил запрет. Он убеждал главного сталинского идеолога, фанатич- ного изувера: "Вся моя деятельность дает мне право считать себя пол- ноценным участником социалистического строительства. Прошу вас разо- браться и устранить тягостное недоразумение".
Один из биографов Тамма объясняет его настойчивость (далеко не бе- зопасную!) убежденностью ученого в том, что разработка советского ядерного оружия необходима для мирового равновесия. Вот, мол, ради какой высокой цели он по собственной воле стремился в сверхсекретную зону за колючей проволокой, под круглосуточный надзор, под запрет об- щения даже с близкими, оставшимися вне зоны. Все может быть. Нам, полвека спустя, судить трудно.
После смерти Жданова в 1948 году Тамма, наконец, привлекли к рабо- там. Уже по термоядерной бомбе. В теоретическую группу, которую ему поручили создать, он включил своего аспиранта Андрея Сахарова.
Словосочетание "гонка вооружений" не Сталин придумал, но оно уди- вительно соответствовало его образу мыслей и лексикону. Когда-то подстегивавший (это уж его собственное выражение) индустриализацию и коллективизацию, он с началом "холодной войны" стал подстегивать на- учно-технический прогресс.
Об атомном отставании СССР от США в 1945 - 1949 годах знали все. Хотя бы потому, что газеты и радио то и дело повторяли слова Молото- ва: "Будет и у нас атомная бомба!" Многие знали, что есть еще одно отставание, о котором газеты не пишут - отставание в электронике. Что отставали и прежде, хотя, может быть, в меньшей степени. Что в 1941 году наши специалисты на немногочисленных отечественных радиолокаци- онных станциях действовали успешно, особенно под Ленинградом (напри- мер, не позволили немцам уничтожить внезапными ударами с воздуха ско- пившийся в Кронштадте Балтийский флот). Но в ходе войны для развития сложнейшей радиоэлектронной отрасли не было возможностей.
Вот и объяснение - война виновата. В войну выручали западные союз- ники, поставлявшие, хоть и в небольшом количестве, современные РЛС. А с примитивностью радиотехнического и приборного оборудования наших самолетов приходилось просто мириться. В конце концов, для того, что- бы разгромить нацистскую Германию на земле и в воздухе, и такого уровня хватило.
И лишь немногие из тех, кто знал о нашем электронном отставании от американцев, с быстротой наваждения обернувшихся из союзников во вра- гов, понимали, что отставание это - пострашней атомного, и что не только и не столько война здесь причиною. Что звенит тревожный звонок для всего режима.
Ни авиация, ни ракетная техника, ни ядерные вооружения, ничто не развивалось в ХХ веке с такой стремительностью, как радиоэлектроника. В России и в Советском Союзе научно-технический прогресс зависел прежде всего от талантливых одиночек, от групп и коллективов едино- мышленников, преодолевающих своей энергией сопротивление бюрократи- ческого режима. Но электроника с невероятным темпом изменений самих ее основ (уменьшение радиоламп от размеров обычной осветительной лам- почки до наперстка - горошины - спичечной головки, появление транзис- торов, микросхем и т.д.) потребовала такой непрерывной и все ускоряю- щейся смены технологий и оборудования, такой немыслимой в других от- раслях и все возрастающей точности, чистоты, массовости производства, что решающей оказалась не столько способность талантливых людей вы- двигать новые идеи, сколько способность в с е й промышленности мол- ниеносно реагировать на возникающие новшества и перестраиваться.
Тоталитарный режим, где любой "вопрос" должен проползти снизу вверх и сверху вниз по иерархической лестнице с обязательным согласо- ванием и утверждением на каждой из ступенек, тем более режим сталин- ского социализма, планирующий "от достигнутого" на пятилетки, семи- летки и даже двадцатилетия вперед, тем более в острой его форме - с репрессиями и нагнетанием страха, подавляющего инициативу, - такой режим, конечно, был обречен плестись в хвосте, отставая все больше и больше.
Но в 1946 году со всей ясностью это понимали немногие. Самому Ста- лину тогда казалось, что преодолеть кричащее и наиболее опасное от- ставание - в авиационной электронике - можно испытанными средствами: репрессиями и подстегиванием.
Начали, конечно, с репрессий. Первым делом арестовали, выбили на допросах признания во вредительстве и посадили наркома авиапромышлен- ности Шахурина (талантливейшего организатора, проведшего отрасль сквозь всю войну) и главкома ВВС маршала Новикова. Один из основных пунктов обвинения: выпускали и принимали самолеты с отсталым против американского оборудованием.
А затем началось подстегивание. Сталин принял решение, подобного которому не бывало в истории науки и техники. На наших дальневосточ- ных аэродромах в 1944 - 1945 годах совершили вынужденную посадку три новейших американских стратегических бомбардировщика В-29 "Суперфорт- ресс" - "Летающая сверхкрепость", подбитые во время налетов на Японию (с таких же четырехмоторных гигантов были сброшены и первые атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки). Советский Союз в то время с Японией еще не воевал, и, согласно международным правилам, самолеты интерни- ровались. Летчиков подобру-поздорову отправили в Штаты, а "сверхкре- пости" не вернули даже после войны, несмотря на недовольство амери- канцев. И Сталин отдал приказ: скопировать "Суперфортресс" в точнос- ти, один к одному!
А.Н.Туполев, в ту пору уже "вольный", брался создать самолет луч- ше, чем у американцев, и несомненно создал бы. Но - именно самолет. Дело же заключалось в том, чтобы воспроизвести всю электронику, кото- рой буквально был начинен гигантский бомбардировщик. Уровень ее в 1946 году казался нашим специалистам фантастическим: сложнейшая нави- гационная система, вычислители, автоматы координат. "Суперфортресс" имел в разных точках 30-метрового фюзеляжа пять установок крупнокали- берных пулеметов, обращенных в разные стороны: две сверху, две снизу, одну в самом хвосте. И стрелок каждой установки с помощью радиолока- ционных прицелов и дистанционного управления мог при необходимости вести огонь по атакующим истребителям из любой другой установки и да- же сразу из нескольких.
Воспроизводство В-29 стало второй по важности проблемой после атомной. (И даже равнозначной: без бомбардировщика-носителя и бомба оказалась бы ни к чему). Работы захватили чуть не все научные органи- зации страны и множество заводов. В условиях непрерывного подстегива- ния, то есть жуткой гонки под постоянной угрозой репрессий за малей- шую задержку или ошибку, громадный самолет разобрали вначале на от- дельные агрегаты и блоки, которые после тщательного изучения разобра- ли на узлы, а те, после их изучения, - на отдельные элементы вплоть до радиоламп, резисторов, конденсаторов, винтиков и заклепок. В об- ратном порядке воспроизводили, собирали, состыковывали, испытывали. И в июле 1947 года первый скопированный бомбардировщик под названием Ту-4 отправился в первый полет.
Участники этой эпопеи впоследствии писали, что воспроизводство "Суперфортресса" вызвало настоящую революцию в нашей науке и технике, и были правы. Возникли новые научные направления, возникли целые но- вые отрасли промышленности. Хотя, если вдуматься, "революция" означа- ла лишь то, что некоторые области электроники ценой неимоверных уси- лий были в 1947 году подогнаны к американскому уровню 1942 года, ко- гда создавался "Суперфортресс". Причем серийное производство, начав- шееся в 1948 - 1949 годах, по уровню технологий и по масштабам все равно уступало американскому 1943 - 1945 годов (В-29 выпускался тыся- чами, Ту-4 - сотнями).
Казалось, к концу жизни Сталин добился полного успеха: замордован- ная, затоптанная научно-техническая интеллигенция быстро и четко вы- полняла все, что он приказывал. В 1949 году, всего через четыре года после американской атомной бомбы, взорвалась первая советская, ее повторявшая. Конечно, помогла разведка, вернее, некоторые американ- ские физики, пацифисты и друзья Советского Союза, передавшие многие секреты ядерной технологии. Но наши ученые не были простыми копиров- щиками. Ситуация в атомной отрасли складывалась по-иному, чем в электронике. Проблемы здесь все же более локальны, технические реше- ния так быстро не устаревают, серийность изделий несравнима, а кон- центрация талантов и степень мобилизации государственных ресурсов оказались просто невиданными. И почти одновременно с бомбой-копией была готова более совершенная, оригинальной конструкции. А первую транспортабельную термоядерную бомбу Советский Союз испытал даже раньше, чем США (в августе 1953 года, уже после смерти Сталина, но создана-то она была при нем).
Советские реактивные истребители МиГ-15 и МиГ-17 с английскими двигателями, усовершенствованными В.Климовым, были ничуть не хуже, если не лучше американских "сейбров", что показала война в Корее. Вы- пущенный в 1952 году бомбардировщик средней дальности Ту-16 с оте- чественными, в то время самыми мощными в мире двигателями Микулина, превосходил громоздкий В-47 "Стратоджет". И Туполев уже создавал сверхдальний турбовинтовой гигант, способный через полюс достичь са- мого сердца надменной Америки.
Сплошные успехи. А если отставание в электронике и кибернетике (тьфу-тьфу, в электронно-счетном машиностроении!) сохранялось и даже нарастало, то, значит, надо было всего лишь кого-то еще посадить, а прочих лентяев сильней подстегнуть, - и все будет в порядке.
Сплошные успехи… И до сих пор не дают они покоя современным ста- линистам, повторяющим оброненную Черчиллем фразу ("Слышите, слышите, сам Черчилль признал!") о том, что Сталин принял Россию с деревянной сохой, а оставил с водородной бомбой.
Не будем оценивать лукавую двусмысленность черчиллевских слов. Не станем и слишком углубляться в социально-экономические проблемы. (Во время НЭПа, когда Сталин "принял" Россию, крестьянство, получившее землю от революции и избавленное наконец от продразверстки и прочих безумств "военного коммунизма", с деревянной ли сохой, с железным ли плугом производило столько продовольствия, что и само было сыто, и рабочие в городах питались так, как никогда прежде и никогда после в нашей истории. А в 1953-м, после бедствий коллективизации и войны, страна жила в нищете и голоде. У Гитлера были "пушки вместо масла", у Сталина - такое ограбление собственного народа, какое и нацистам не снилось. Полное уничтожение "сохи" ради "водородной бомбы".)
Взглянем только с точки зрения нашей темы. Сталин не решил задачу разделения двуединой природы научно-технического прогресса успешнее, чем Гитлер. Сталин повторил - своими средствами - гитлеровское реше- ние "научного вопроса", и хотя добился на первый взгляд лучших ре- зультатов, чем его нацистский друг-соперник, выигрыш этот был обре- ченно недолгим.
Моральные факторы, способствовавшие сталинскому успеху, такие как патриотизм наших ученых и последние остатки веры в социализм, стреми- тельно вырабатывались, исчерпывались. Даже сама способность к твор- ческой работе могла иссякнуть вместе с поколением тех, кто пришел в науку в двадцатые-тридцатые годы, увлеченный самой наукой. На смену им, подавляемым, выбиваемым, все больше являлось такой молодежи, которая со студенческой скамьи, по свидетельству М.Г. Ярошевского, "нравственно растлевалась". Чтобы делать карьеру, защищать диссерта- ции и т.д., приходилось прежде всего "манипулировать набором ритуаль- ных слов", причем никого уже не интересовала убежденность в их пра- воте.
Даже постоянный и сильнейший сталинский стимул - страх - исчерпы- вал свои ресурсы, ибо стал чрезмерным. В условиях, когда ни талантом, ни трудом, ни рабской преданностью человек не может защититься от постоянной угрозы внезапного, бессмысленного уничтожения, страх по- давляет не только инициативу, но даже инстинкт самосохранения, пара- лизует безысходностью.
Вспомним: вся прибавочная стоимость создается только интеллектом, а именно интеллект, как злейшего врага правящего безумия, на сталин- ском закате душили с такой методичностью, какой не бывало, кажется, и в хаосе Большого террора. Отсюда - омертвение всех отраслей науки и техники, не связанных с военным производством, то есть тех отраслей, которые в реальности кормят, одевают, обогревают и лечат народ.
Вспомним еще раз: процесс познания обусловлен фундаментальными свойствами самой материи. Поэтому режим, который не обеспечивает для своей страны постоянного движения курсом научно-технического прогрес- са - по траектории гуманной пули, с ее нарастающим ускорением, - яв- ляется противоестественным. Он вступает в конфликт с самими законами природы и обречен измениться или погибнуть. Если же он упорствует в своем самосохранении, то погибает страна.
И похоже, в начале пятидесятых гибельная участь не просто ожидала Советский Союз, но прямо планировалась для него Сталиным, ощущавшим, как неумолимо приближается и сгущается тень его собственной смерти. Последние силы народа выжимались для того, чтоб обеспечить еще один виток перевооружения, тоже последний, на который была способна истя- заемая наука, термоядерный, а затем - развязать последнюю войну. Уже не ради завоевания всемирного господства, но только для того, чтоб ненасытный человеконенавистник, уничтоживший при жизни десятки милли- онов людей, смог, умирая, утащить за собой в небытие сразу сотни мил- лионов. (Опубликованные в самое последнее время свидетельства показы- вают: это больше, чем предположение. См. А.Фурсенко "Конец эры Стали- на", "Звезда", N12, 1999.)
Смерть Сталина не только спасла страну от термоядерного самосожже- ния, она (вот пример диалектики, столь любимой нашими "вождями"!) продлила жизнь и самому сталинскому социализму. Разумеется, в изме- ненной и смягченной форме. Одновременно подтвердилась вечная, горькая истина: в России слишком многое зависит от одного человека - правите- ля. Его воля (или ее отсутствие), особенности характера, чувство ре- альности или степень безумия определяют для всего народа условия жиз- ни, да и просто жизнь и смерть.
В начале марта 1953 года вся репрессивная машина сталинизма, пре- восходно отлаженная на перемалывание миллионов жизней, была на полном ходу. Бесчисленные палачи в мундирах и пиджаках энергично манипулиро- вали в неприступных кабинетах рычагами управления. Адский механизм был заведен и рассчитан на вечность, он казался сверхъестественным. Но вот произошло самое естественное событие: одного тщедушного ста- ричка, одного-единственного, давно больного, утратившего всякую аде- кватность, добил очередной инсульт. И сразу окровавленные шестеренки завертелись вхолостую, а затем и вовсе остановились.
Не только мгновенно прекратились аресты. В течение буквально одно- го-двух месяцев после смерти "величайшего гения всех времен и наро- дов" были остановлены грандиозно-абсурдные предприятия ГУЛАГа, бес- смысленно губившие тысячи заключенных, - строительство железной доро- ги сквозь тайгу и тундру к устью Енисея и проходка туннеля под Татар- ским проливом с материка на остров Сахалин. На верфях Ленинграда, Ни- колаева, Молотовска, где днем и ночью кипели работы по постройке крупнейших в мире линейных крейсеров типа "Сталинград", сразу насту- пила тишина, сменившаяся уже в мае новым оживлением: почти готовые корпуса броненосных гигантов, любимых "вождем", но нелепых в атом- ный век, принялись энергично разделывать на металлолом.
Преданнейшие, раболепные помощники безумного "хозяина", оставшись без него, внезапно продемонстрировали удивительное здравомыслие. Сен- тябрьский пленум 1953 года, облегчивший положение крестьянства, до- клад Хрущева о культе личности на Двадцатом съезде, кампания массовой реабилитации, освобождение из лагерей миллионов невинных стали его логическими следствиями.
Разрушив изваяния своего основателя, усатого идола в фуражке и са- погах, режим отчаянно стремился к спасительной реальности и с неиз- бежностью обнаружил, что туда ведет один-единственный путь. Много пи- сали о том, как в пятидесятые годы средства пропаганды с помощью ли- тературы и кино пытались заменить отвергнутый культ "плохого" Сталина культом "хорошего" Ленина и героев Революции и Гражданской войны. По- чему-то никто не вспоминает, что в те лучшие годы "хрущевской оттепе- ли" в стране фактически установился другой культ, по-настоящему живой и продуктивный, - подлинный культ науки.
Научно-популярная литература по всем отраслям знаний издавалась в таких количествах, которые сейчас кажутся невероятными. В любом книж- ном магазине и даже в любом киоске "Союзпечати" полки были заставлены книгами и брошюрами, в доступной форме рассказывавшими о жизни атмос- феры и океанских глубин, о строении атома и строении земной коры, о реактивной авиации и радиолокации, о пластмассах и синтетических во- локнах, о микробиологии и антибиотиках. И все это раскупалось!
На новорожденном телевидении научно-популярные фильмы и передачи, талантливые и яркие, созданные, несомненно, увлеченными людьми, зани- мали половину времени. Достижения наших ученых и инженеров в исследо- ваниях Арктики и Антарктики, в выполнении программы Международного Геофизического года, в создании реактивных пассажирских самолетов, атомных ледоколов, синхрофазотронов, телескопов, электронных микрос- копов подавались в газетных сообщениях и "Последних известиях" всесо- юзного радио как важнейшие события.
О научной фантастике - разговор особый. НФ произведения раскупа- лись не то что быстро - молниеносно. В библиотеках подростки записы- вались на них в очередь. Причем, научная фантастика, за исключением классики - Жюля Верна, Уэллса, - была в основном советской, то есть в духе того времени во многом тоже популяризаторской, научно-техничес- кой. (Современную западную фантастику в пятидесятых годах почти не издавали.)
Все это не имело ничего общего с кликушескими, псевдонаучными кам- паниями последних сталинских лет. Тогда шла манипуляция непонятными и чуждыми большинству народа проблемами, вдалбливалась ложь, распаля- лась ненависть. Теперь - лился поток доступной всем желающим, по-на- стоящему увлекательной информации. Один тот факт, что научно-популяр- ные издания не залеживались на прилавках, что люди середины пятидеся- тых при всей бедности и трудности жизни тянулись к этим книгам и бро- шюркам, говорит многое об интересах, настроениях, ожиданиях общества.
Можно, конечно, вслед за Шульгиным усмотреть здесь отвлечение умов от несуществующей политической жизни. Но, если и так, отвлекали не поисками врагов, не натравливанием людей друг на друга, а образовани- ем и побуждением к творчеству, к тому "делу", к которому, по словам Петра, "ежели зовут, бунтов не бывает".
Легко объявить научную популяризацию пятидесятых пропагандистской кампанией, ведь все успехи нашей науки и техники связывались с пре- имуществами социализма. Наконец, недолго расценить ее, как сугубо утилитарную заботу правительства о повышении квалификации трудящихся. Но как тогда объяснить выделявшийся даже на общем фоне поток науч- но-популярных изданий по астрономии? Каким пропагандистским целям, какому профессиональному совершенствованию "строителей коммунизма" могли послужить массовые тиражи книг и брошюр о строении Солнечной системы, о происхождении Земли и планет, о звездах и галактиках?
Разгадка явится сама собой, стоит только допустить крамольную, с точки зрения нынешних хулителей этого периода нашей истории, мысль о том, что в 1954-1961 годах, независимо от воли тогдашних правителей, единственно вследствие их тяготения к большей реальности, вектор устремлений социалистического общества, хоть в малой степени, направ- лялся интеллигенцией и хоть немного стал сближаться с траекторией гу- манной пули. И, как бы ни смеялись теперь над идеологией "шестидесят- ничества", это была е д и н с т в е н н а я идеология, обращенная к лучшему, что есть в человеке, и не требовавшая при этом насилия и крови.
Многие вспоминают вторую половину пятидесятых как время оптимизма, связанного с ожиданиями политических и экономических реформ. По-види- мому, не менее важно и то, что многочисленная молодежь тех лет росла в наиболее естественной и благотворной для нее атмосфере научно-тех- нических знаний и творчества, рождавшей ощущение дальней перспективы. Не случайно одним из символов времени, соединившим науку, молодость и устремленность в будущее, стал основанный в 1958 году Новосибирский Академгородок, куда съезжалась для работы научная молодежь со всей страны. Возможно, современному молодому читателю все это покажется наивным и потешным, но читатели постарше, наверное, помнят, как вы- пускники вузов стремились получить распределение в Академгородок, и какими счастливчиками чувствовали себя те, кому это удавалось. Я сам знал ленинградских юношей, которые, закончив школу, уезжали (из Ле- нинграда!) поступать в Новосибирский университет, чтобы потом навер- няка попасть в Академгородок.
В середине пятидесятых стали возобновляться систематические между- народные связи советских ученых, появился реальный научный обмен с передовыми странами. Это было даже не окно, скорее - щелочка, едва приоткрытая и бдительно охраняемая. Но после долгого сталинского удушья в эту щелочку повеяло живительным сквозняком. Советская наука снова ощутила себя частью мировой. Не говоря уже о том, насколько улучшилось информационное обеспечение.
Сами ученые тогда не сразу поверили в наступившие перемены. Петр Капица, возвращенный в 1955 году на должность директора в Институт физических проблем, решил провести семинар по генетике, чтобы дать возможность уцелевшим подвижникам этой науки, разбросанным, не имев- шим пристанища, после многолетнего перерыва собраться и обсудить свои дела. Это невиннейшее на современный взгляд собрание тогда представ- лялось дерзким вызовом. И Капица позвонил самому Хрущеву: "Не будет ли, мол, возражений?… Недавно запрещенная наука… Под крышей инсти- тута другого профиля…" Одни мемуаристы утверждают, что Хрущев был почтителен с академиком, другие - что раздражен звонком. Но в любом изложении ответ главы партии сводится примерно к следующему: "Что вы ко мне обращаетесь? Я в ваших проблемах ничего не понимаю. Как я могу вам указывать? Свои вопросы решайте сами".
Ни в коем случае не следует идеализировать пятидесятые годы! Дос- таточно вспомнить, что великому мистификатору Трофиму Лысенко удалось впоследствии очаровать малограмотного Никиту Хрущева мнимыми успехами своего опытного хозяйства. В результате, лысенковщина сопротивлялась нормальному развитию биологии вплоть до самого падения "нашего доро- гого Никиты Сергеевича", а на многих ключевых постах лысенковцы заси- делись и того дольше. Да и вообще, бессмысленное давление идеологии, бюрократическое сопротивление инициативе, гэбэшный надзор за учеными никогда не исчезали полностью. И все же, в 1954-1961 годах они прояв- лялись слабее, чем в любой предшествующий или последующий период со- ветской истории.
Крупнейший физик, академик Лев Ландау в середине пятидесятых в разговорах с сотрудниками мог раздраженно сравнивать сталинский соци- ализм с гитлеровским национал-социализмом, а себя самого называть "ученым рабом". Сергей Павлович Королев, будучи в зените славы, за рюмкой коньяка на своей даче, когда-то принадлежавшей Калинину, гово- рил друзьям, что по сравнению со сталинскими временами изменилось немногое, что, просыпаясь ночью, он представляет, как в любую минуту вежливые охранники дачи могут ворваться к нему с криком: "А ну, пад- ло, собирайся с вещами!" Гэбэшники, подслушивавшие и Ландау, и Коро- лева, только кривились, но ничего не предпринимали.
И даже этих малых послаблений оказалось достаточно, чтобы науч- но-техническая интеллигенция обеспечила стране грандиозный прорыв в будущее. Символом его, конечно, навсегда останутся наши успехи в кос- мосе. Джавахарлал Неру в своей "Всемирной истории", написанной для дочери, Индиры, обронил замечание о том, что царская Россия обогатила мировой лексикон двумя словами: "кнут" и "погром". Советский же Союз за несколько лет дал миру слова "спутник", "лунник", "космонавт".
Наши победы в космосе, бескровные, радостные (после стольких кро- вавых и трагических), вызывали такой энтузиазм, такое чувство народ- ного сплочения, каких не добиться любой пропагандой, и какие следую- щим поколениям просто невозможно себе представить. Высшим проявлени- ем, пиком, стал, конечно, полет Гагарина в апреле 1961-го. Даже пере- жившим те дни сейчас не верится, что молодые ребята, школьники и сту- денты, по собственному порыву писали мелом на стенах и углем на улич- ных газетах: "Космос - наш!", "Ура Гагарину!", "СССР - Космос - Гага- рин!", "Даешь Луну!" (самые невероятные "граффити" за всю отечествен- ную историю, патриотические). Что вполне взрослые люди подхватывали и принимались качать случайно встреченных на улице офицеров в фуражках с голубыми авиационными околышами. А ведь это было, было, было…
Но космос явился лишь самым ярким проявлением наших научных успе- хов. Прорывы шли на многих направлениях. Во времена застоя мне не раз доводилось беседовать с химиками-полимерщиками, которые вспоминали вторую половину пятидесятых и начало шестидесятых, как некую "герои- ческую эпоху" в своей отрасли. При всей нелепости тогдашней системы управления экономикой, - при хрущевских разрозненных совнархозах и госкомитетах, - под научную идею, под синтез в пробирке быстро и ре- шительно выделяли миллионы, создавали новые институты, строили заво- ды.
В те годы сокращалось и наше извечное отставание от Запада в ра- диоэлектронике. А в области кибернетики Советский Союз на какой-то момент даже сравнялся с Западом! Этому невозможно поверить при нынеш- ней полной зависимости России от привозных компьютеров, технологий, программ. Но вот авторитетное свидетельство академика Никиты Моисе- ева: "В конце 50-х годов мне довелось принять участие в поездке одной из первых групп советских специалистов, которые посетили несколько вычислительных центров Западной Европы. Домой я вернулся окрыленным: не только в области математики, но и в области вычислительной техники мы были никак не позади наших европейских коллег. А кое в чем и опе- режали их". (Напомним читателю: ЭВМ тогда были ламповыми, довольно ненадежными, в их работе происходили частые сбои, каждую машину об- служивал штат инженеров-электронщиков. Использовать такую технику могли только крупные исследовательские организации.)
Именно в эти годы, при всеми осмеянном и оплеванном Хрущеве, Со- ветский Союз превратился в настоящую сверхдержаву. Успехи научно-тех- нического прогресса предопределили успехи промышленности. Экономичес- кий рост в конце пятидесятых составлял, по официальным данным, 15-16% в год. В эпоху "перестройки" мелькали сообщения о том, что статистика тех лет грешила преувеличениями, что фактически темпы роста не превы- шали 10-11%. Но и это огромная величина, никогда впоследствии не было у нас таких показателей. Причем достигались они не на крови и костях миллионов заключенных-рабов, не ценой голода в стране, как в сталин- ское время, а при скромном, но неуклонном росте общего уровня жизни. И в 1960 году на долю Советского Союза приходилась пятая часть про- мышленной продукции всего мира, тоже наивысшее значение за всю исто- рию (эта цифра подтверждается и современными публикациями). Сорок лет спустя, в разоренной России, которая производит где-то около двух процентов мировой продукции, все это звучит фантастически.
Но, может быть, лучшей характеристикой эпохи является то, что вре- мя "хрущевской оттепели" отмечено самым низким уровнем самоубийств за всю историю нашей страны.
Ни в коем случае не следует идеализировать пятидесятые годы! Тяго- тение к реальности не смогло пересилить изначальную неадекватность режима. Вновь нарастая, помешательство принялось добивать несчастное сельское хозяйство, вырезать коров, отбирать приусадебные участки, сеять кукурузу на севере, породив продовольственный кризис в стране и постоянную зерновую зависимость от Запада. Не отделаться от мысли: одна из причин катастрофы в том, что на биологии и сельскохозяйствен- ных науках "оттепель" сказалась в наименьшей степени. Эти отрасли ос- тались вотчиной сталинско-лысенковских шарлатанов, где голоса честных ученых глушились, а результатам их исследований не давали выхода в жизнь.
Но не отделаться и от другой мысли: успехи точных наук, получивших от "оттепели" наибольшие льготы, тоже в конце концов обернулись бе- дой. Они вскружили головы тогдашним правителям (прежде всего, конеч- но, эмоциональному Хрущеву), породили у них ощущение всесилия и все- дозволенности. Отсюда - фанфаронская программа партии, обещавшая построение "материально-технической базы коммунизма" за 20 лет. Отсю- да - усиление претензий на мировую гегемонию и новый рост конфронта- ции с Западом.
Полет Гагарина в 1961-м стал не только высшей, но и переломной точкой, за которой начался обвал. Уже в следующем, 1962 году грянул кровавый расстрел голодных рабочих в Новочеркасске, а Карибский кри- зис оледенил насмерть перепуганную планету ужасом всеобщей погибели. "Оттепель" закончилась.
Возможно, финал мог оказаться менее драматичным, но он был неизбе- жен. На переломе от пятидесятых к шестидесятым, на новом витке, в чем-то повторилась ситуация перелома от двадцатых к тридцатым. "Отте- пельные" годы еще раз подтвердили: огосударствление науки, при усло- вии сохранения достаточной ее автономии, может не только не препят- ствовать, но и способствовать прогрессу. В 1928-1930 годах сам факт подобной автономии сделался нетерпимым для мертвеющего режима. К на- чалу же 60-х уровень науки и степень ее влияния возросли настолько, что одной дарованной куцей автономии в чисто профессиональных вопро- сах ей самой становилось недостаточно.
Наша научно-техническая интеллигенция в эпоху "оттепели" не успела реализовать и малой доли своих возможностей, она лишь обозначила их. И сразу оказалось: с мощью более свободного интеллекта уже не справ- ляются неуклюжие сталинские механизмы управления экономикой, да и са- мой наукой. Так чересчур мощный двигатель грозит разнести примитивную силовую передачу. (Ситуация, которую при желании можно посчитать впо- лне соответствующей учению Маркса: возросшие производительные силы вступили в противоречие с устаревшими производственными отношениями.)
К началу 60-х прояснялось: для продолжения, тем более для ускоре- ния полета науки и всей страны в будущее необходимо интеллекту - соз- дателю всей реальной прибавочной стоимости - дать больше простора. Необходимы политические и экономические реформы.
Надо точно представлять себе реалии тех лет. Практически никто не желал отказа от социализма, не помышлял о переходе от общенародной собственности к частной, от планирования к предпринимательству. Ак- тивного диссидентского движения не существовало. (По свидетельству очевидцев, в 1961 году был момент, когда во всем ленинградском управ- лении КГБ не велось ни единого "политического" дела. Чекисты маялись от безделья и в поисках занятия напрашивались на проведение совмест- ных операций с уголовным розыском.)
Настроения и пожелания (отнюдь не требования!), возникавшие в сре- де интеллигенции и отраженные в творчестве тех лет, были весьма уме- ренны (и наивны). Они сводились к отстранению от принятия решений, конечно, не самой бюрократии, а только некомпетентных, невежественных ее представителей и к усилению влияния профессионалов. Но даже эти более чем скромные устремления режим, чьей социальной базой как раз и была бюрократическая бездарь, воспринял, как сигнал опасности. Как свидетельство того, что даже "оттепельные" послабления были ошибкой. Режим стал бороться за свое сохранение. Значит, предстояло погибнуть стране.
А ведь власть, не доверяя интеллигенции, боясь ее, в то же время вовсе не желала замедления научно-технического прогресса! Сейчас мало кто помнит о так называемой "косыгинской реформе", объявленной в 1965 году, вскоре после падения Хрущева. Если о ней и вспоминают, говорят только о ликвидации "хрущевских" совнархозов и восстановлении "ста- линских" отраслевых министерств. А ведь то была попытка, предоставив больше самостоятельности предприятиям, расшевелить их инициативу и сделать более восприимчивыми к новшествам, преодолеть торможение, ко- торое стало ощутимо в последние хрущевские годы. И совнархозы каза- лись нетерпимыми прежде всего потому, что, раздробив отрасли, мешали проводить единую, прогрессивную техническую политику.
Кто-то из публицистов связывал свертывание "косыгинской реформы" с событиями "пражской весны" 1968 года, перепугавшими советскую парто- кратию. Но фактически реформа захлебнулась уже в конце 1967-го. Это легко проследить даже по газетам того времени. Поток славословий к 50-летию революции потопил статьи о ходе реформы, и больше они уже не всплыли. Попытка дать больше свободы коллективам, не прибавив ее для отдельного человека, была обречена с самого начала и умерла, можно сказать, естественной смертью. Внешних толчков для этого не требова- лось.
Трагичной оказалась судьба поколения, родившегося в первые после- военные годы. Того самого, которое поэт Андрей Карапетян еще во вре- мена застоя назвал "самым за сто лет благополучным поколеньем". В пя- тидесятые и в начале шестидесятых эти дети и подростки не слишком разбирались в отливах, приливах, взвихрениях тогдашней политической и литературной жизни. Их главными, естественно сформировавшимися увле- чениями были наука и техника. Они стремились к образованию и связыва- ли с научно-техническим творчеством все планы и надежды, от патриоти- ческого служения родине до удовлетворения собственного честолюбия.
Талант и энергия этого многочисленного поколения были достаточно велики, чтобы на десятки лет обеспечить Советскому Союзу движение, по меньшей мере, вровень с Западом, чтобы протащить страну над предстоя- щим демографическим провалом, следствием падения рождаемости, усугуб- ленного "эхом войны", чтобы, наконец, создать надежную материаль- но-техническую базу, - конечно, не для построения коммунизма, а для разумных, цивилизующих реформ.
Они поступали в вузы в середине шестидесятых, когда разлом времен был еще для них почти незаметен. А выходили в жизнь в конце шестиде- сятых - начале семидесятых. Собственно, и не в жизнь, в наступавшее омертвение.
Характерное обстоятельство: на обоих исторических изломах, - от НЭПа к сталинизму и от оттепели к застою, - переход от некоторой рас- крепощенности научно-технического творчества к жесткой регламентации сопровождался таким же процессом и в сфере творчества художественно- го. Но есть и отличия. В первом случае удушение литературы и искусст- ва (конец 20-х) предшествовало удушению науки. Во втором же случае окостенение в области науки, техники, производства началось раньше (в первой половине 60-х). Либеральные литературные журналы, драматургия, кинематограф продержались несколько лишних лет, почти до конца 60-х, вследствие чего сам излом оказался как бы смазанным, не столь остро ощутимым (до поры до времени) для значительной части интеллигенции.
Более подробное исследование этих проблем увело бы нас далеко от нашей темы, поэтому не станем углубляться в вопросы искусства, а по- пробуем вывести чисто техническую формулу застоя. Она удручающе прос- та: советская экономика на десятки лет застряла на технологиях, со- зданных во времена "оттепели", технологиях 50-х - начала 60-х годов. СССР отключился от научно-технического прогресса, причем как раз то- гда, когда на Западе со скоростью лавинообразной цепной реакции раз- вивалась величайшая из всех революций - НТР (забытая в современной России, а большинству нынешней молодежи и вовсе незнакомая аббревиа- тура.)
Наша страна в 60-е - 80-е годы "проспала" и переход к массовому автоматизированному производству во всех отраслях промышленности, от швейной до электронной, и бурный рост так называемых "малотоннажных" тонких химических технологий, и многое, многое другое. "Проспала" всю вторую фазу НТР - информационную революцию.
Недолгое равенство с Западом в развитии кибернетики завершилось тем, что уже в начале 60-х с переходом в конструкциях ЭВМ от элект- ронных ламп к транзисторам, от чего компьютеры стали гораздо компакт- нее, надежнее, дешевле, мы не просто отстали, но буквально провали- лись назад. И дело не только в технических сложностях подобного пере- хода (хотя и они мучительно преодолевались неповоротливой плановой экономикой). На Западе подешевевшие и простые в эксплуатации компью- теры на транзисторах перестали быть принадлежностью одних только крупных (как правило, военно-промышленных) исследовательских органи- заций. Серийные универсальные компьютеры стремительно, свободно втор- гались во все сферы деятельности: в коммерцию, в бухгалтерские расче- ты, в управление технологическими процессами и т.д. Наша маниакальная система, пытавшаяся держать под строгим контролем не то что компьюте- ры - каждую пишущую машинку (кто из работавших в те годы не помнит, как перед праздниками эти машинки перетаскивали в помещение "Первого отдела" и там опечатывали!), конечно, оказалась совершенно неконку- рентоспособной.
В результате, к 1970 году только по количеству компьютеров, не го- воря уже об их совершенстве и эффективности использования, США пре- восходили СССР в 10 - 12 раз. (Различные источники сообщают разные сведения, но в среднем величины примерно такие: 4 - 5 тысяч ЭВМ в Со- ветском Союзе и 50 тысяч в США.) Собственно, одних этих цифр для то- го, кто их тогда знал и мог трезво оценить, было совершенно достаточ- но, чтобы понять: исход "исторического соревнования двух систем", как любила выражаться советская печать, определился.
О том, как яростно сопротивлялась бюрократия любым научно-техни- ческим новшествам, будь то картофельный комбайн или новое лекарство, о том, как мучались изобретатели и ученые, пытавшиеся довести свое детище до производства, об их человеческих трагедиях, инфарктах, ин- сультах, иногда безвременных смертях, иногда безвинных тюремных сро- ках, о миллионных и миллиардных потерях для страны, - обо всем этом написано предостаточно. Даже в самые мертвенные годы застоя среди юбилейной похвальбы, наполнявшей газетные страницы, прорывались рас- сказы о многих подобных случаях. Не следует удивляться тому, что это дозволялось. Власть все же испытывала беспокойство, а пуще того - же- лала его продемонстрировать. Такие публикации играли роль клапана. Все равно, ничего не менялось.
До сих пор вспоминается услышанное в конце 1983 года на волнах "Голоса Америки" выступление некоего господина Кайзера (броская фами- лия запала в память, а должность позабылась, что-то вроде советника по науке при американском правительстве). То было время предельного обострения советско-американских отношений. В США нарастали требова- ния немедленно прекратить всякое научно-техническое сотрудничество с СССР, чтобы передовые американские технологии не использовались для совершенствования советской военной техники. Господин Кайзер катего- рически возражал. "Научно-техническое сотрудничество с русскими, - издевательски посмеиваясь, поучал он, - следует проводить без всяких ограничений! Пусть берут у нас все, что захотят, лишь бы нам открыли доступ к своим разработкам. В России множество талантливых ученых и инженеров. Их идеи, опережающие время, там пропадают. Мы используем их и вырвемся еще дальше вперед. А нам не страшно отдавать русским даже свои новейшие технологии. При той системе, которая царит в Советском Союзе, они все равно не сумеют их применить".
В чем господин Кайзер был совершенно прав, так это в оценке наших специалистов. Больше того, не боясь быть обвиненным в великорусском (или, точнее, в "великосоветском") шовинизме, осмелюсь утверждать: наши специалисты были самыми талантливыми в мире, сравниться с ними в творчестве не могли ни американцы, ни японцы. И дело здесь, конечно, не в генетических особенностях уроженцев нашей земли. Их изумляющая мир изобретательность оттачивалась в непрерывной борьбе с системой. Только предельным напряжением мысли, только с помощью нестандартных решений могли они, преодолевая сопротивление бюрократической машины, нехватку самого необходимого оборудования и материалов, все-таки со- здавать что-то реальное, хоть ту же военную технику. Неудивительно поэтому, что, когда открылся выезд на Запад, они пошли там нарасхват. Попадая после нашей закалки в нормальные условия, они естественно становились творческими лидерами научных коллективов, генераторами идей.
Даже словесные штампы застойных лет, все эти неведомые нигде, кро- ме злосчастного "совка", термины - "внедрение", "борьба за техничес- кое перевооружение" и т.д., - сами по себе подразумевали, что любо- му новшеству суждено у нас преодолевать ожесточенное сопротивление среды.
Но дело не сводилось к одним только трудностям внедрения. В 60-е - 80-е годы нарастал еще более страшный процесс. Несмотря на все талан- ты наших специалистов, несмотря на отдельные выдающиеся прорывы мыс- ли, общий уровень научно-технических разработок, даже на стадии идей и проектов, неуклонно падал.
Ю.П.Петров справедливо связывает это явление с ненормальной систе- мой оплаты интеллектуального труда, но с конкретными его рассуждения- ми на данную тему согласиться невозможно. Ход событий видится Петрову (см. его статью в журнале "Звезда", N5, 1997) упрощенно. Он пишет:
"В начале 60-х наша интеллигенция первая поняла, что по-
литика властей заводит страну в тупик, и в ней появились
зачатки оппозиционного движения; в ответ на это власть ре-
шила лишить интеллигенцию уважения, влияния, и главным спо-
собом стал самый простой - снижение зарплаты. При постепен-
ном росте цен зарплата рабочих в промышленности росла, ин-
теллигенции - нет. Если во время войны 1941-1945 г.г. инже-
нер получал в среднем в два раза больше, чем рабочий, то в
60-е - 70-е годы зарплата инженера вначале сравнялась с
зарплатой рабочего, а затем стала меньше ее. Самоуважение
инженеров и уважение к ним со стороны, как рабочих, так и
директорского корпуса, упали, чему способствовала идеологи-
ческая кампания 70-х: прославление "его величества" рабоче-
го класса за счет принижения интеллигенции. В итоге снизи-
лась эффективность инженерного труда. Так, ради самосохра-
нения, власть лишила Советский Союз возможностей разви-
тия", - заключает Ю.П.Петров.
В реальности все обстояло сложнее. На заводах, в научно-производ- ственных объединениях, в отраслевых НИИ, КБ среднему инженеру, дей- ствительно, платили на уровне среднего рабочего. А заработок высоко- квалифицированного рабочего (или, напротив, неквалифицированного на тяжелой работе со сверхурочными) зачастую вдвое превосходил зарплату даже ведущего инженера. Власть это сознавала, но в то же время счита- ла (и была по-своему права), что она предоставляет любому специалисту с высшим образованием возможность резко увеличить свои доходы. Для этого надо, - всего лишь, - подготовить и защитить диссертацию, стать кандидатом наук.
При такой системе решающей, ключевой, естественно, становилась роль тех организаций, где существовали ученые советы, принимавшие диссертации к защите. Это были, во-первых (и прежде всего), вузы, а во-вторых, институты Академии Наук. Власть могла утверждать, что оплачивает труд лучшей части научно-технической интеллигенции более чем щедро и притом справедливо - в зависимости от квалификации, за- свидетельствованной ученой степенью.
В самом деле, даже младший научный сотрудник вузовской кафедры, кандидат, часто выполнявший, по сути, функции лаборанта, получал больше, чем ведущий инженер отраслевого НИИ, отвечающий за целое тех- ническое направление в стране. Доценту за его спокойную службу госу- дарство платило столько же, сколько директору завода, у которого на плечах висели выполнение плана и ответственность за тысячи людей. До- ходы же профессора с докторской степенью превосходили зарплату гене- рального директора НПО.
Нигде в мире, кроме СССР, научный титул не давал пожизненной ренты (говорят, единственным исключением была Испания: при франкизме и в первые послефранкистские годы там существовала примерно такая же си- стема). Везде и всегда считали, что заработком ученых и инженеров должна быть оплата результатов их деятельности, а не степени, звания и т.п. Например, член Королевского общества Великобритании, - титул, соответствующий нашему академику, - не только ничего не получает за свое звание, но сам платит взносы этому обществу.
Сбылось предвидение мудрого Петра Капицы, который еще в 1946 году, при введении новой системы оплаты, пытался предупредить Сталина о ее опасности. Эта система оказалась одной из тех мин, которые сталинизм заложил под будущее Советского Союза. И пусть она взорвалась не с та- ким внешним эффектом, как рвануло через полвека, скажем, присоедине- ние Прибалтики и Западной Украины, ставших детонаторами распада СССР, пусть ее взрыв был замедленным, как в киносъемке, но сработала мина все-таки безотказно и разрушила именно ту опору государства, которую должна была разрушить.
Попросту говоря, эта система, - как в любой сфере деятельности при сталинском социализме, только своим способом, - вела к формированию элиты, пополнявшейся путем отрицательного отбора. Отделы аспирантуры процветали, даже их рядовые сотрудники были влиятельными людьми. Де- сятилетиями складывались неформальные, но могущественные кланы науч- ных руководителей и оппонентов, построенные на прочном диссертацион- ном экономическом базисе.
Сознание молодых людей, приходивших в науку во времена застоя, не- обратимо деформировалось, когда вместо научного поиска, занятия мучи- тельного, приносящего много разочарований, они втягивались в азартную борьбу за ученые титулы и звания, в игры с аспирантскими конкурсами, с покровительственным научным руководством и дружеским оппонировани- ем (подобными перекрестному опылению), с бесчисленными хитроумными справками, актами, отзывами, ротапринтными рефератами, диссертациями, отпечатанными на особой бумаге по строго контролируемым и постоянно изменяемым правилам, и т.д. и т.п.
Другого пути просто не было, и, значит, оправданными оказывались любые средства. Ценой каких угодно компромиссов, нравственных и про- фессиональных потерь следовало достичь цели: защитить диссертацию и получить пожизненную ренту за однажды выполненную работу. И это вмес- то того, чтобы как раз наоборот - ежедневной работой постоянно защи- щать свой статус ученого. И это в естественных и технических науках, где любой результат стремительно стареет, где приходится, как в сказ- ке Кэррола, "бежать изо всех сил, чтобы оставаться на месте"!
Пожизненные блага, даруемые ученой степенью, превратились в силь- нейший фактор торможения научно-технического прогресса. За восемнад- цать лет работы в отраслевом научно-производственном объединении (1970 - 1987) автор этой книги не раз сталкивался с категорическим нежеланием сотрудников вузовских кафедр и академических институтов выходить за пределы своего искусственного мирка и с прямой их неспо- собностью к реальному делу. Не хочу обвинять конкретных людей, вино- вата в конечном счете система, но вот - для наглядности - только один пример.
В середине 70-х годов автору, тогда старшему инженеру, вместе с несколькими сотрудницами пришлось, в числе прочих дел, заниматься за- меной импортных материалов на отечественные полимеры в воспламените- лях и детонаторах самых массовых боеприпасов. Положение с импортом сложилось критическое, тема считалась одной из важнейших в отрасли. Из министерства сыпались понукающие письма, раздраженные телеграммы, а нам было необходимо, - кроме гигантского объема технологических от- работок и всевозможных испытаний изделий, - выполнить и чисто научные исследования: проверить химическую совместимость полимеров с основны- ми взрывчатыми веществами и составами. Результатов, причем подтверж- денных военпредами, ждали от нас многие другие НПО, НИИ, КБ, не гово- ря о множестве заводов.
Со взрывчатыми веществами и с полимерами мы работали много, но за- ниматься изучением их совместимости нам никогда не приходилось. Ни опыта, ни специального тонкого оборудования для таких исследований у нас не было. И мы обратились на соответствующий факультет одного из старейших и известнейших ленинградских вузов. Былой авторитет этой научной школы был настолько высок, что даже придирчивые военпреды со- глашались сразу принять полученные там результаты.
Дела на факультете были поставлены с размахом: при нем действовал научно-исследовательский центр, где с нами заключили договор сроком на год. Заключили охотно: вузовские работники любили такие договоры, подтверждающие (для отчетности) их связь с практикой. Да и деньги, - сорок тысяч тогдашних полновесных рублей, - были не лишними для их бюджета. Энергично и быстро они оформили все договорные документы и… на том их активность иссякла. В течение целого года мы ни прось- бами, ни скандалами не могли добиться, чтобы они хотя бы начали рабо- ту. Причем, они не ленились, они просто были заняты своими делами и искренне не могли понять, чем мы недовольны. "Мы пришлем вам положи- тельное заключение за своей подписью, - успокаивали они, - чего вам еще надо?" - "А почему вы так уверены, что все результаты будут поло- жительными? Вдруг какая-то пара несовместима? Если это сейчас прозе- ваем, случится катастрофа при хранении боеприпасов, люди могут погиб- нуть!". В ответ - улыбки, пожатия плечами. Психология людей из дру- гого мира.
И в конце года они, действительно, прислали открытой почтой при- шпиленные к фирменному бланку знаменитого вуза несколько измятых листков, покрытых написанными от руки (не удосужились даже перепеча- тать на машинке!) столбиками цифр. Цифры эти, нелепые, с арифметичес- кими ошибками, явно наспех придуманные, не сопровождались никакими выводами, кроме стандартной заключительной фразы: "Работы по договору выполнены в полном объеме".
Сцена с рассмотрением листков в нашей маленькой группе напоминала немую сцену из "Ревизора". Сунуться с такой филькиной грамотой в во- енную приемку смог бы только сумасшедший. Из министерства на наши го- ловы обрушивались громы и молнии за задержку результатов, а мы не могли оправдаться тем, что нас бессовестно подвели: вузы находились вне всякой ответственности. Даже остановить последнюю выплату по до- говору (десять тысяч рублей за четвертый квартал) было невозможно. Деньги эти в смете расходов по теме были з а л о ж е н ы на оплату работ вуза, и если бы их туда не перечислили, то куда бы дели? Оста- вить в банке на счете нашего НПО было нельзя, социалистическая плано- вая экономика таких вольностей с казенным рублем не позволяла. За- платили.
А потом - взялись за научную литературу, сами разработали методику определения химической совместимости взрывчатых веществ с полимерами, такую наглядную, что даже капризные военные с ней согласились почти сразу. Сами скомпоновали необходимые установки и приборы. У себя в НПО и у знакомых на других предприятиях, - где за спасибо, где за ла- бораторный спирт, - изготовили недостающие приспособления. Изо дня в день в течение нескольких месяцев кто-то из нашей группы, по очереди, трудился за этими установками по 12 часов подряд, таков был цикл ис- следований. И, наконец, необходимые результаты были наработаны, и за- ключения о совместимости, подписанные военпредами, разосланы всем, кто их ожидал.
(Ни благодарностей, ни премий мы, конечно, не получили. Только вы- говоры за сорванные сроки. Но все мы, участники той работы, были еще молоды. Мы гордились тем, что сделали. И в дурном сне нам тогда не могло привидеться, что через 15-20 лет нашими изделиями наши же со- отечественники - азербайджанцы и армяне, абхазы и грузины, молдава- не, русские, чеченцы - станут разрывать друг друга в кровавые клочья. Впрочем, это уже другая тема.)
И до самого моего ухода из НПО в конце 1987 года, сколько ни при- ходилось под нажимом начальства вступать в контакты с вузовскими ка- федрами и институтами Академии Наук, практически всегда повторялось, пусть в менее безобразной форме, одно и то же. Другое дело, что под- вести себя мы им уже не давали, просто потому, что никакой пользы от них заранее и не ожидали.
Типична в этом отношении судьба одного моего приятеля-однокурсни- ка, назовем его В. Когда-то, в студенческую пору, он был талантлив и искренне влюблен в науку. Я вспоминаю его двадцатилетнего, году в 1967-м. Он держал в руках наш первый учебник по специальности - "Курс взрывчатых веществ" Будникова и Шехтера - и, сам удивляясь, востор- женно говорил мне: "Ну, надо же! Читаешь, как роман!"
В. оставили в аспирантуре, ему прочили большое научное будущее, и он, окрыленный, с готовностью принял все правила игры вузовского за- зеркалья, главным из которых была преданность покровителю.
Что ж, после защиты кандидатской диссертации у него, действитель- но, пошла довольно успешная, по тем меркам, карьера. Ее кульминацией в начале 80-х стало решающее событие в жизни В.: покровительствовав- ший ему профессор получил повышение - был назначен на другую кафедру заведующим. Он перетащил за собою и В., также с повышением: на преж- нем месте тот был старшим преподавателем, на новом - стал доцентом. "Ну и какую научную работу будете вести? - поинтересовался я тогда. - Какую тематику возьмете?" - Мой приятель отвечал: "Мы с Сергеем Яков- левичем (профессором) решили пока никакой тематики не брать. Годик отдохне-ом!" - он похлопывал себя по животу, в голосе его звучало блаженство.
Мне стало не по себе. Нет, вовсе не потому, что я, в ту пору веду- щий инженер, тянувший с небольшой своей группой сразу несколько науч- но-исследовательских и технологических тем, да еще то и дело вылетав- ший в качестве скорой помощи на разбросанные по стране заводы - спа- сать застрявшие в цехах или на испытаниях партии изделий, получал де- нег вдвое-втрое меньше новоиспеченного доцента. Нет, я не только не завидовал ему, но, в силу тогдашних обстоятельств, даже не восприни- мал наше неравенство как несправедливость. Мне стало не по себе отто- го, что я остро ощутил, с какой скоростью, с какой необратимостью Система работает на саморазрушение.
А ведь эта Система вовсе не желала, чтобы В. бездельничал! Напро- тив, она платила ему огромные, по советским меркам, деньги именно за то, чтобы он трудился изо всех сил и служил ей опорой. Но так уж Си- стема была устроена, что тех, кого покупала, она уничтожала гораздо вернее, чем тех, кого преследовала.
А потом по нашей жизни прокатилось колесо "перестройки" и "ре- форм". В конце 90-х В. по-прежнему служит доцентом на той же кафедре, только теперь его зарплата не дотягивает до прожиточного минимума. Внезапная утрата престижа и навалившаяся бедность стали для В. ка- тастрофой, его психика не выдержала. Сейчас он просто не может гово- рить ни о чем, кроме своего потерянного статуса, своих потерянных до- ходов и своей ненависти к "демократам" (а "демократы" в его нынешнем понимании все, кроме сталинистов и фашистов). Он уже дошел, отчасти сам, отчасти с помощью фашистской прессы, до того, что его личный крах - результат всемирного заговора, не меньше…
Когда я думаю о нем, мне становится грустно. Да, его случай - ти- пичен, мне известно немало подобных историй. Но именно с ним мы были приятелями. И я помню его, двадцатилетнего, с раскрытым учебником, по которому мы начинали узнавать будущую специальность, я слышу сквозь время его удивленный, восторженный голос: "Ну, надо же! Читаешь, как роман!"
Но вернемся в застойные времена. Выше я не случайно упомянул про нажим начальства. Руководство предприятий всячески стремилось к свя- зям с теми организациями, где были ученые советы. Начальникам самим надо было защищать диссертации, кандидатские и докторские. Ради ук- репления дружеских отношений, они заключали с вузами договоры, по ко- торым те заведомо почти ничего (а то и вовсе ничего) не делали. Средств на это не жалели. Что жалеть казенные безналичные, если они нужны друзьям на кафедрах - для подтверждения их востребованности, для увеличения штатного расписания, для получения премий! И, что там наши жалкие сорок тысяч, - в масштабах всей страны сотни миллионов, миллиарды рублей перекачивались таким образом в пустоту.
Мало того, метастазы диссертационной системы, чем дальше, тем глубже, проникали и в собственно отраслевую науку. Любой инженер, собравшийся защитить диссертацию, делал это в ущерб основной работе. Не только потому, что вынужден был потратить уйму времени и сил на сдачу "кандидатских минимумов", сбор необходимых справок и прочие оформительские хлопоты. Главный урон заключался в том, что, попадая на вузовскую кафедру в роли заочного аспиранта или соискателя, он не- избежно втягивался во все противоестественные сложности внутренних отношений и внутренней борьбы этого зазеркалья.
А если ему удавалось успешно защититься и получить из ВАКа завет- ные "корочки", для него начиналась вторая серия такой же схватки на собственном предприятии. Дело в том, что кандидатская степень давала и н ж е н е р у автоматическую фиксированную прибавку к зарплате всего в 50 рублей. Ему следовало теперь добиться у своего начальства п е р е и м е н о в а н и я своей должности на научный лад. Вот вку- пе с переименованием, - то бишь, изменением штатного расписания, - кандидатская степень сразу увеличивала доходы, по меньшей мере, вдвое. Так, у защитившегося старшего инженера, которому удалось пере- именоваться в старшего научного сотрудника, заработок - с учетом пре- мий - скачком возрастал с двухсот рублей до четырехсот.
Повторимся: речь шла о пожизненной ренте, не зависящей от резуль- татов дальнейшей работы, судьба решалась раз и навсегда. И уж какие для этих "переименований" плелись многоходовые интриги, какие претер- певались унижения, какие разыгрывались шекспировские страсти! До ин- фарктов доходило. До смертных случаев.
Но мало и этого. Вузовские кафедры производили столько кандидатов наук, что в самих вузах должностей с хорошими окладами для них уже не хватало. И они перетекали оттуда в отраслевую науку. Руководители предприятий - по тем же мотивам взаимовыгодной дружбы - принимали пришельцев, не считаясь с интересами дела. При хорошей протекции, случалось, молодой человек, служивший на кафедре младшим научным со- трудником, переходил в НПО или в отраслевой НИИ на должность началь- ника лаборатории. То есть, сразу начинал вершить научно-техническую политику в отрасли, о которой почти не имел представления.
Порой такие пришельцы оказывались людьми добросовестными, учились и со временем вырастали в профессионалов. Но чаще они приносили с со- бой психологию своего зазеркалья. С защитой диссертации и занятием высокооплачиваемой должности цель жизни представлялась им достигну- той. Теперь они хотели спокойно получать свои дивиденды. А для этого надо было уклоняться от любых действий, связанных с ответственностью. Какие при этом возникали психологические напряжения в коллективах, с какой беспощадностью, на уничтожение, действовал вечный российский принцип "я - начальник, ты - дурак", как страдало (и гибло, в конеч- ном счете) государственное дело, хорошо помнит всякий, кто работал в те годы в сфере прикладной науки и техники.
Распаду сопротивлялась основная масса наших инженеров, талантливых и добросовестных тружеников, тех, кому государство, действительно, злостно недоплачивало, тех, над кем безнаказанно и всласть издевалась подцензурная советская юмористика, выставляя лентяями и дармоедами. Я не идеализирую своих собратьев-специалистов. Мы не были ни дисси- дентами, ни провидцами. Как все, были встроены в ту систему. Как у всех, у нас была в ней своя функция. И свелась наша функция к тому, что мы на несколько лишних десятилетий продлили агонию.
Выше мы показали: одной только системы ученых степеней с пожизнен- ной оплатой хватило бы для того, чтобы постепенно все обрушилось. Но она функционировала не сама по себе. Ее сравнительно медленное разла- гающее действие ускоряли факторы, уже откровенно губительные. Систе- ма, в которой реальный результат (научное открытие, изобретение, тех- ническое решение) подменялся формальным (ученая степень, должность), а достижение формального результата означало допуск к кормушке и даже приобретение некоторой доли власти (за тем и другим правители всегда надзирали с особой бдительностью), - такая система оказывалась иде- альной для бюрократического и полицейского контроля, да, собственно, и была для него создана.
Математик А.М.Вершик в статье "Наука и тоталитаризм" ("Звезда, N8, 1998) называет ситуацию, сложившуюся в 70-х - 80-х годах в фундамен- тальной, академической науке, "кадровым террором":
"Все уровни подготовки и работы научных кадров, - пишет
он, - прием в университеты, аспирантуру, защита диссерта-
ций, прием на работу, присуждение степеней и званий, поезд-
ки за рубеж, контакты с мировой наукой - были под жесточай-
шим контролем власти (т.е. сросшихся друг с другом партий-
ных и гэбэшных органов). В сталинские времена были еще воз-
можны - по личному соизволению Сталина - назначения явно
(или внешне) неортодоксальных, например, беспартийных, но
весьма компетентных специалистов на важные научные посты
(вплоть до президента Академии Наук). В брежневские времена
и такого быть не могло: анкетные критерии стали почти един ственными".
Политика была прежде всего антисемитской, но отнюдь не только ан- тисемитской. Режим старался отбраковывать всех, в ком обнаруживалась или хотя бы подозревалась неуправляемость, - то есть, таланты, неза- висимо от их "пятого пункта". Система анкет и характеристик (открытых и закрытых, сохраняемых в тайне от того, на кого они составляются) вела к моральному разложению научных коллективов, потому что ее можно было использовать в борьбе с оппонентом, претендентом на должность и т.д.
"Хорошо бы взять какой-либо солидный университет, - пи-
шет А.М.Вершик, - скажем, ленинградский, или академический
институт, и внимательно проследить, как в результате подоб-
ной деятельности постепенно изгонялись таланты, хирели и
умирали прекрасные научные школы, как пролезали в админист-
раторы проходимцы и ставленники партаппатата и КГБ, как де-
лались липовые научные репутации и торжествовала серость,
и, самое главное, - как уродовалась молодежь, приучаемая к
прислужничеству, двоемыслию, как тысячи, может быть, десят-
ки тысяч абитуриентов наткнулись на хорошо организованные
издевательские приемные экзамены, цель которых - не пустить
неугодных".
А.М.Вершик пишет о науке фундаментальной. В сфере науки прикладной жестокость и глупость кадрового отбора были ничуть не меньшими, но порой допускались некоторые послабления, поскольку чаще требовался конкретный результат, хотя бы создание новых образцов оружия. А в об- щем, и здесь шестеренка блата и кумовства, вращавшаяся на оси диссер- тационной системы, идеально сработалась с ведущей шестерней партий- но-гэбэшного контроля в едином механизме, который разрушал научную основу страны.
О государственном антисемитизме все же стоит сказать отдельно. Притихший немного при Хрущеве, он с воцарением Брежнева немедленно стал разрастаться и, на первый взгляд, производил впечатление полного абсурда. Евреев и полуевреев (во многих случаях в анкетах требовалось указывать национальность каждого из родителей, так что и благополуч- ный "пятый пункт" в паспорте полукровкам не помогал) не принимали на учебу в престижные вузы, особенно в университеты, а в остальные - брали с ограничениями. После же завершения учебы их практически нику- да не принимали на работу. Как им вообще удавалось, в конце концов, хоть куда-то устраиваться, одна из загадок тех лет. (Характерный анекдот: "Что такое чудо-юдо? Еврей, устроившийся на работу".) На тех же, кто не мог вынести издевательств и пытался эмигрировать, набрасы- вались с яростью, как на предателей. Было совершенно очевидно: если людей не мучить, никто не станет уезжать, а большинство просто поза- будет о своем еврействе. Но власть - с каким-то сладострастным садиз- мом - сама выдавливала людей из страны и сама обвиняла в измене.
Это было не рассчитанной политикой, а именно абсурдом, хотя бы по- тому, что вершители его органически были неспособны просчитать и на один ход вперед, руководствовались чисто животным позывом - давить! Но в безумной машине сталинского социализма каждая, самая нелепая на первый взгляд шестеренка сразу прирабатывалась так, что становилась неотделимой и необходимой, служа общей цели: укреплять господство до- рвавшейся до власти группировки, разрушая под нею страну.
Антисемитизм оказался просто идеальным способом в о с п и т а - н и я всей нашей интеллигенции, в первую очередь - научно-техничес- кой, где евреев было больше всего. Не стоит удивляться, за что их преследовали. Самым главным, смысловым оказывалось как раз то, что преследуют н и з а ч т о. Доставшаяся по случайности рождения за- пись в метрике, паспорте, анкете калечила всю жизнь. Единственно из-за нее - не принимали, не позволяли, выгоняли. Это приводило не только к дроблению интеллигенции и запугиванию большинства приме- ром истязаемого меньшинства. Еще важней оказывалось то, что открыто сказать о происходившем было нельзя, т а б у. Все всё видели, все всё понимали, но вслух должны были твердить только прямо противопо- ложное. Это было даже не воспитание, а натаскиванье на рефлекторное поведение в Системе. Для всех - от абитуриентов до академиков. Как для тех самых павловских собачек.
Пожалуй, самым ярким примером того, к какому вырождению вела пар- тийно-гэбэшная, диссертационно-кумовская система, вырождению не толь- ко профессиональному и нравственному, но и психическому, служит судь- ба Новосибирского Академгородка. Того самого, который в конце 50-х - начале 60-х был символом научного прогресса, молодости, устремленнос- ти в будущее.
Наверное, многие еще помнят, как в марте-апреле 1985 года, сразу после воцарения Горбачева, пошло гулять по предприятиям некое подмет- ное письмо против пьянства, подписанное безымянными "учеными Новоси- бирского Академгородка". (Готовилась печально знаменитая горбачевская антиалкогольная кампания. Та, что вызвала многочасовые, километровые очереди в винные магазины, где озлобленные люди насмерть давили друг друга. Та, что породила отечественную мафию и принесла ей начальный капитал.) Откуда взялось это письмо - несколько скверно отпечатанных машинописных листков, по экземпляру на каждый цех и отдел, - не гово- рилось. Зачитывать его ни администрация, ни партком будто бы не обязывали. Но везде собирались и зачитывали. В инженерных коллекти- вах, как правило, под общий смех.
Национал-патриотические откровения были еще в диковинку и немало потешали собравшихся. Оказывается, американцы после Второй Мировой войны не нападали на нас только потому, что боялись Сталина. Когда же он умер, совсем было собрались, да передумали: чем воевать, лучше подначить Россию спиваться. (А до этого мы не пили! А без американ- ской подсказки мы бы дальше пить не догадались!) Оказывается, спаива- ют русский народ сионисты. (Кто же у нас тогда цены на водку повыша- ет?) И в коварстве своем сионисты дошли до того, что даже Ленина в одном из фильмов изобразили с бокалом шампанского. (Ну, это шло уже вовсе под общий хохот: сионисты снимают фильмы о Ленине!)
То, что ноги странного письма растут из ЦК и КГБ, было несомненно. Вот только раздражало, что партийно-гэбэшные затейники подписались именем новосибирских ученых. Весь этот бред никак не ассоциировался с Академгородком. Академическую науку в целом мы давно не жаловали, но марка новосибирцев стояла в нашем сознании по-прежнему высоко. (По работе нам с ними сталкиваться не приходилось.)
Однако, время "перестройки" пошло, информация потекла, и то, что представлялось абсурдной выдумкой, оказалось абсурдной реальностью. Стало известно, что в Академгородке заправляет фашистское общество "Память", что оттуда изгоняются ученые, неугодные фашистам своим на- циональным происхождением или политическими взглядами. Завершилось все той самой "конференцией о компьютеризации", на которой нацио- нал-патриоты Академгородка с докторскими и кандидатскими учеными сте- пенями требовали уничтожить компьютеры - "жидомасонские орудия зака- баления России". Наверное, "завершилось" - не совсем подходящее сло- во. Наверное, Академгородок и теперь существует. Просто с тех пор ни- чего не доводилось о нем слышать. Да как-то и интереса не возникало.
А вообще, пример Новосибирского Академгородка, созданного когда-то на чистом месте и собравшего талантливую научную молодежь со всей страны, позволяет дать к о л и ч е с т в е н н у ю характеристику системы, разлагавшей советскую науку. Весь процесс одичания, вплоть до состояния законченного безумия, занял чуть больше четверти века.
На пике горбачевской "перестройки", в мае 1989 года, физик В.Сер- геев писал в популярнейшем тогда журнале "Знание - Сила":
"Тоскливое ощущение, что наша наука тяжело больна, нача-
ло распространяться в среде людей, связывавших с нею свои
профессиональные интересы, еще в начале семидесятых годов.
Внешние признаки такого положения дел - резкое отставание в
области наукоемких технологий, падение престижа нашей науки
за рубежом, практическое отсутствие крупных, международно
признанных достижений в фундаментальных областях. Понизился
и статус ученого внутри страны, подорванный осознанием на-
шего технологического отставания и непродуманными экологи-
ческими решениями…"
Говоря о падении статуса ученого в застойные годы, В.Сергеев, ко- нечно, имел в виду не материальное положение ученых, - с этим, как мы видели, все было в полном порядке, - а скептическое отношение к раз- жиревшей и обюрократившейся академической науке со стороны безгласной общественности. Попросту, кухонные разговоры в среде интеллигентов (и прежде всего - инженеров), на которых власть плевать хотела.
Но чем-то все же власть была озабочена. Чего-то хотела от науки, - помимо международного престижа, - если так щедро платила за степени и звания, содержала громадную систему Академии Наук и бесчисленные от- раслевые НПО, НИИ, КБ, где трудились те самые недовольные инженеры. Ответ всем известен: главной заботой сталинистской власти в последние советские десятилетия была гонка вооружений. Причем, размеры поистине чудовищные она приняла как раз с начала 70-х годов.
Похоже, когда американцы обогнали нас в космосе и в 1969 году пер- выми высадились на Луне, правители наши, наконец, осознали, что, не- смотря на громадные оклады ученых мужей, несмотря на неусыпные заботы партии и госбезопасности об идеологической и этнической чистоте науч- ных кадров, сам научно-технический прогресс в Советском Союзе поче- му-то забуксовал. Опередить потенциального противника в качественном отношении больше не удается. Что придумать? Додумались, в силу интел- лектуальных возможностей задействованных мыслителей, только до одно- го: в з я т ь к о л и ч е с т в о м! Это роковое решение стало од- ним из важнейших в той цепи ошибок и преступлений, которые погубили страну.
Сошлемся на посвященные этой проблематике содержательные статьи Ю.П.Петрова, опубликованные в питерских журналах в середине 90-х го- дов ("Когда слепой ведет слепого", "Нева", N12, 1994 и др.). Ю.П.Пет- ров отмечает: с 1975 по 1989 год правительство СССР утверждало, будто расходует на военные цели всего по 20 млрд. руб в год, примерно 2% валового продукта страны, и тем поддерживает паритет с США, которые, например, в 1988 году имели военные расходы почти 300 млрд. долларов. Только в 1991 году было вскрыто (и не правительством, а учеными - С.И.Роговым из Института США и Канады), что истинные военные расходы СССР превышали 300 млрд. руб в год, что составляло свыше 30% валового продукта страны.
Для сравнения Ю.П.Петров приводит показатели военных расходов того периода основных развитых стран: Япония - 1% валового продукта; Ан- глия, Франция, ФРГ - 3-4%. Богатые США расходовали 6,1% и считали эту цифру для себя предельной. Расходы в размере 30% от валового продукта были совершенно безумными. Они с неизбежностью вели (и привели) к упадку экономики и развалу Союза.
В качестве примера обуявшего власть маразма можно привести хотя бы производство танков. На 1 января 1991 года в Советской Армии - в час- тях и на складском хранении - было свыше 69 тысяч танков, больше, чем во всех остальных армиях мира вместе взятых. Невероятная цифра, кото- рая разумному объяснению не поддается. (Фактически произвели танков гораздо больше, ведь многие тысячи их поставили "дружественным" режи- мам в развивающихся странах.)
Мало того, публикации последних лет раскрыли уже совершенно фан- тастические подробности танковой вакханалии. Если в 50-х - 60-х годах развитие танков шло планомерно, от типа к типу - Т-54 - Т-55 - Т-62 - с максимальным использованием в каждой последующей модели агрегатов и узлов предыдущей, то в 70-х - 80-х годах выпускались о д н о в р е - м е н н о три типа танков - Т-64, Т-72 и Т-80, одинаковые по воору- жению и назначению, но разные по конструкции. Разные настолько, что практически все их основные детали и узлы были не взаимозаменяемы. Для сравнения: в богатейших США за 30 лет сменились только 2 типа ос- новных танков, и в каждый период в производстве находился, естествен- но, только один тип.
Разношерстность наших танков требовала уже поистине немыслимых затрат на их производство, освоение в войсках, эксплуатацию, ремонт. А ведь предприятия "девятки", - так именовали девять отраслевых ми- нистерств, создававших военную технику, - выпускали не только танки, и та же вакханалия разнотипности и безумной гонки за количеством ца- рила в производстве всех видов вооружений. Даже теперь, десятилетия спустя, вспоминая то время, вновь поражаешься хотя бы тому, что в конце мирных 70-х, когда еще гремело слово "разрядка" ("детант"), а об Афганистане никто и не думал, мы производили патронов стрелкового оружия больше, чем в разгар Великой Отечественной.
Сбылась мечта генерала Маниковского: вся власть в России принадле- жала, образно говоря, Главному Артиллерийскому управлению. Но счастья стране это не принесло.
Немецкий социалист Эдуард Бернштейн, который первым, в далеком 1893 году назвал гонку вооружений "холодной войной", писал, что в ней "выстрелов нет, а кровь льется". И наш народ еще до Афганистана, ко- гда загремели настоящие выстрелы и полилась настоящая кровь, бессмыс- ленно терял в этой "войне" жизненные силы. Не хватало жилья и качест- венных товаров, в переполненных грязных больницах люди лежали в кори- дорах на раскладушках. На большей части Союза, - прежде всего в рос- сийских областях Поволжья, Урала, Сибири, - в магазинах не было ниче- го, кроме макаронных изделий, люди, как в настоящую войну, жили по карточкам, стыдливо именуемым талонами или заказами (килограмм мяса или колбасы и двести граммов сливочного масла в месяц на человека).
Правящая номенклатура не понимала, что абсурдная для конца ХХ века погоня за к о л и ч е с т в о м вооружений не усиливает, а подрыва- ет военную мощь страны. Потому что губит научно-технический прогресс прежде всего в самих оборонных отраслях и ведет к еще большей потере к а ч е с т в а. Для нормального развития необходимо примерно 2/3 ва- лового продукта тратить на восстановление и обновление износившихся средств производства. Но, поскольку деньги пожирал валовый выпуск се- рийной боевой техники, оборудование на наших заводах не заменялось десятилетиями, безнадежно устаревало, изнашивалось. И это в то время, когда в Японии оборудование полностью обновлялось за 3 - 4 года, а в Соединенных Штатах - за 5 - 7 лет. В создании "высоких технологий", даже в самых ключевых для обороны отраслях, мы уже в начале 70-х от- стали, как горько шутили между собою инженеры, н а в с е г д а.
Вспоминаю, как летом 1972 года мне, в ту пору молодому специалис- ту, довелось побывать в Москве на выставке научно-технических дости- жений "девятки". По сравнению с открытой для всех, помпезной и пустой Выставкой достижений народного хозяйства, наша закрытая выставка про- изводила куда более серьезное впечатление. Уж здесь-то было собрано, действительно, все передовое, все самое лучшее, что могли показать советская наука и техника. Но дух уныния ощутимо витал и в этих за- лах, где среди сверкающих стендов прохаживались неулыбчивые дежурные, основной обязанностью которых было следить, чтобы посетители записы- вали сведения о приглянувшихся экспонатах только в пронумерованные и прошнурованные тетради "первого отдела".
Каждый день на выставке проходили тематические семинары. Моей целью был семинар по технологии печатных плат (мы хотели кое-что ис- пользовать в наших взрывающихся изделиях). Зал на несколько сотен мест был переполнен - собрались специалисты со всех советских пред- приятий, разрабатывавших электронику, от бытовых радиоприемников до бортовых компьютеров. Все агрессивно нападали на докладчика из голов- ного НИИ по печатным платам. Тот вяло и однообразно оправдывался: "Этот вопрос пока не можем решить - нет оборудования. Этот не можем, нет оборудования…" И вдруг - радостно воспрял: "А вот эту проблему надеемся решить! Мы должны скоро получить японский станок!"
Да, в 1972 году наши главные, наши засекреченные разработчики ос- новной для всей электроники технологии бурно радовались тому, что скоро получат серийный японский станок. Зал по-прежнему гудел, как улей, всех волновали свои вопросы, но, видно, радостное восклицание докладчика резануло не одного меня. Кто-то из сидевших рядом презри- тельно просвистел: "Цусима!…"
А в 1984 году, уже битым-перебитым ведущим инженером, я участвовал в совещании "девятки" и Министерства химической промышленности по но- вым полимерным материалам. Опять был переполненный зал, опять разра- ботчики из множества оборонных научно-исследовательских институтов наскакивали на докладчика, на этот раз - представителя Минхимпрома: "Почему до сих пор не выпускаются созданные пять, семь, десять лет назад новые клеи, герметики, компаунды? Их включали в планы очередных пятилеток, в постановления ВПК (Военно-промышленной комиссии - счи- тавшегося секретным, но широко известного правительственного органа, руководившего работой "девятки", а фактически - наукой и экономикой всей страны). Где же они?! Мы вынуждены создавать новые образцы воен- ной техники из старых материалов, это становится просто невозможным!"
Минхимпромовский начальник так же вяло и однообразно оправдывался: "Нет оборудования… Для выпуска этого полимера нет специальных сме- сителей, для этого - дозаторов, для этого - автоматизированной ли- нии…"
Правительственные постановления срывали не от злокозненности, а от невозможности их выполнить. Гонка за количеством вооружений, чудовищ- ные планы выпуска не давали отвлечься на разработку и изготовление, как тогда говорили, "нестандартного оборудования". И если постановле- ния по новой технике можно было не выполнять, на это смотрели сквозь пальцы, то за срыв планов серийного производства пощады не было.
В абсурдной системе действовала своя абсурдная логика. Так, необъ- яснимый на первый взгляд выпуск сразу трех типов танков объяснялся просто и естественно: в военно-промышленном комплексе под покровом секретности шла борьба ведомств, каждое проталкивало свою модель. Картинка, знакомая по нацистской Германии. Так же, как и там, бюро- кратическая сверхцентрализация вместо порядка с неизбежностью поро- ждала хаос.
Вообще, в военном научно-техническом состязании с Западом Совет- ский Союз, чем дальше, тем все точнее, повторял путь третьего рейха - путь "механический". Когда осенью 1976 года американские и японские специалисты исследовали сверхскоростной советский истребитель МиГ-25, угнанный летчиком-изменником в Японию, они восхищались конструкцией его планера, одобрительно отзывались о двигателях и посмеивались над примитивностью электронного оборудования. Один из экспертов высказал- ся в отношении элементной базы электроники американского "Фантома" и советского МиГ-25: "Это все равно, что сравнивать транзисторный при- емник с граммофоном". (При этом, на удивление американцам и японцам, топорная электроника МиГа была скомпонована так, что все же обеспечи- вала его боевую эффективность. Так действовала отчаянная - от безыс- ходности - изобретательность наших инженеров.)
Да, мы нажимали и нажимали на создание "механики" - танков, ору- дий, снарядов. И гордились количественным, а иногда и качественным превосходством в этих видах вооружений, не замечая, что так же, как когда-то в борьбе с нацистской Германией, Запад парирует наши "меха- нические" достижения своими высокими технологиями. Например, страны НАТО, производя гораздо меньше танков, чем Советский Союз, выпускали больше противотанковых управляемых ракет с высокоточным лазерным на- ведением.
Нет сомнений: вне зависимости от политических просчетов, сама по себе количественная гонка вооружений, на путь которой ступили наши правители, когда оказались неспособны обеспечить научно-техническое равенство с Западом, и явилась одной из главных причин, породивших в 1979-м афганскую войну. Английский историк Д.Джолл в "Истоках Первой Мировой войны" пишет: в результате подобной гонки экономическое на- пряжение достигает такого уровня, что только война, при которой от- брасываются все правила ортодоксального финансирования, спасает госу- дарство от банкротства.
Не следует думать, что был некий сознательный умысел - с помощью "маленькой победоносной войны" выпустить пар и утрясти внутренние де- ла. Все вышло само собой. Неистовая накачка изнуренной страны оружием где-то, в конце концов, должна была прорваться. Третья Мировая оказа- лась уж слишком страшна. Прорвалось - Афганистаном.
Сталинский социализм - прекрасный пример того, что режим, который не обеспечивает своей стране постоянного движения курсом научно-тех- нического прогресса, то есть режим противоестественный, противореча- щий законам природы, способен существовать только за счет расхода ес- тественных, природных ресурсов. При Сталине с безумным размахом пере- малывали самый драгоценный и невосполнимый ресурс - человеческие жиз- ни. После ликвидации "оттепели", во время которой попытались было жить интеллектом, немедленно встал вопрос: что расходовать дальше? Такого изобилия человеческого материала, как прежде, больше не было, он истощился от репрессий, войны, падения рождаемости. На какое-то время надвигавшийся крах удалось отодвинуть благодаря богатствам рос- сийских недр.
В 70-е - 80-е годы страна жила за счет экспорта сибирской нефти. На выручку от продажи нефти покупали за границей зерно и мясо, одежду и лекарства, разгоняли производство вооружений, воевали в Афганистане и укрепляли шатающиеся "прогрессивные" режимы в анголах и эфиопиях. Однако ажиотажный спрос на нефть, возникший после арабо-израильской войны 1973 года и напугавшего Запад арабского "нефтяного эмбарго", неминуемо должен был пойти на спад. На Западе интенсивно работали над созданием энергосберегающих технологий. Достаточно напомнить, что за десятилетие - с середины 70-х до середины 80-х - усовершенствование автомобильных двигателей позволило сократить расход горючего в сред- нем на 30%. А в сибирских месторождениях легко добываемая нефть в это время стала заканчиваться. Дальше шла "трудная" нефть, требующая больших затрат на извлечение, что означало экономическую катастрофу.
На глазах всего мира советский "Титаник", потерявший ход, начинал погружаться, и весь мир это понимал. Президент США Рейган, едва всту- пив в должность в начале 1981-го и осмотревшись, радостно объявил: "Советский Союз, как великая держава, доживает последние годы!" Его слова с возмущением цитировали наши пропагандисты. Они высмеивали Рейгана как горе-пророка, давали ему гневную отповедь и т.д. Но, ка- жется, самые умные из пропагандистов, те, кому приходилось бывать на Западе, тоже все понимали.
Ничего не понимали только наша правящая номенклатура и обслуживав- шая ее номенклатура научная. Эти были убеждены: то, что есть сейчас, будет всегда. То есть, будет все та же громадная промышленность, вы- пускающая прежде всего вооружения, с очень низкой производительностью труда. И номенклатуру тоже охватывал страх перед будущим. Только осо- бого рода. Номенклатура боялась, что в Советском Союзе н е х в а- т и т л ю д е й.
В самом деле, по прогнозам демографов население СССР к концу ХХ века должно было составить 300 миллионов. Слишком мало, чтобы обеспе- чить рабочими руками нашу неэффективную экономику, особенно если учесть, что весь прирост давали республики южные, мусульманские, тра- диционно сельскохозяйственные (там и на заводах работали в основном русские и русскоязычные), а в республиках промышленных население ста- рело и сокращалось.
Все это предвиделось давно, и добросовестные специалисты указывали единственный путь к спасению: переход к новым технологиям и автомати- зации вместе с расширением системы высшего образования. Еще в 1970 году в "Литературной газете" (ей позволялось в строго очерченных пре- делах публиковать дискуссионные статьи) высказывалось убеждение, что нам необходимо принимать в вузы, как минимум, 50% выпускников средней школы. Затраты на высшее образование - залог будущего. Один инженер в качестве оператора автоматизированной линии может заменить десятки рабочих.
Но правящая бюрократия больше не верила в научно-технический про- гресс, который сама же и задушила. Боялась она и прироста интеллиген- ции. Был выбран путь прямо противоположный: вместо обновления промыш- ленности занялись принудительной мобилизацией рабочих рук на сущест- вующие отсталые производства. Ввели жесткий лимит даже на получение нормального среднего образования (на "переход в девятый класс", как тогда говорили). Школьников после окончания восьмилетки массами по- гнали в профессионально-технические училища, пресловутые ПТУ, "пу- тяги".
ЮНЕСКО выделяет 4 ступени образования: начальное, среднее, высшее и надвысшее (аспирантура). Наибольший вклад в научно-технический про- гресс и прирост экономического могущества вносят, разумеется, 3-я и 4-я ступени, это мозг нации, в то время как 1-я и 2-я ступени - ру- ки. Среди прочих важнейших характеристик, измеряющих интеллектуальный уровень нации, особое место занимает "Коэффициент интеллектуализации молодежи" - КИМ, - та доля юношества, которая получает высшее образо- вание и становится общественным мозгом страны. Конечно, любому госу- дарству нужны руки, а не только мозг, причем в оптимальной пропорции. Но научно-технический прогресс требует своего, и пропорция должна не- уклонно изменяться. В 70-е - 80-е годы в одном-единственном государ- стве из двухсот с лишним, существовавших на планете, не происходило такого изменения - в Советском Союзе. В течение застойного периода КИМ у нас замер на уровне примерно 21%.
Следует напомнить, что при всех бедах сталинской поры к 1953 году мы были на третьем месте в мире по КИМ после США и Канады. Хрущевская "оттепель" с ее культом науки и образования сделала нас фактически второй державой мира, поставив в один ряд с Канадой. Но уже с середи- ны 60-х, когда у нас стабилизировался прием абитуриентов на дневные отделения вузов, нас стали перегонять.
Переориентация на ПТУ, принятая в начале 70-х, уже к 1980 году от- бросила Советский Союз на 24-е место (со 2-го!), он оказался на гра- нице между развитыми и развивающимися странами. А в начале 80-х по системе высшего образования был нанесен еще один сокрушительный удар: отменили отсрочки от призыва в армию для студентов дневных от- делений, даже в тех вузах, где были военные кафедры. В результате, к концу 80-х в мировой таблице ЮНЕСКО Советский Союз по КИМ занимал уже 42-е место, его опередили по уровню образования даже такие страны, как Ливан, Перу, Панама и Барбадос.
На деле все обстояло еще хуже. Показатель КИМ не учитывает к а- ч е с т в а высшего образования. ЮНЕСКО как бы предполагает, что су- ществует некий уровень, примерно одинаковый для всех стран. В 50-е - 60-е годы, во всяком случае до середины 60-х, советские вузы, несом- ненно, соответствовали этому уровню, а зачастую и превосходили его. Но в 70-е - 80-е нравственная и профессиональная деградация сотрудни- ков и целых коллективов вузовских кафедр, о которой мы говорили, не- избежно вела к тому, что качество высшего образования у нас падало. Да и как могло быть иначе, если молодые специалисты со студенческой скамьи получали ориентацию на достижение успеха не путем творческого труда, а путем прислужничества, интриг, "общественной работы" (комсо- мольско-партийного функционерства)?
Мало того. Превращение средней школы из ступени к высшему образо- ванию в поставщика контингента для ПТУ, да еще в совокупности с ми- зерной зарплатой учителей, подорвало качество и школьного обучения, которое в СССР всегда было очень высоким и заслуженно считалось наци- ональной гордостью. Это был еще один шаг к гибели великой страны.
В 1866 году случилась война между Австрией и Пруссией, решался во- прос о главенстве в будущем объединении германских государств. Прус- саки наголову разбили австрийцев в битве при Садове. Прусская пропа- ганда, восхваляя превосходство не только своей армии, но и всей куль- туры, напыщенно заявляла: "Битву при Садове выиграл прусский школьный учитель!"
Советский школьный учитель 70-х - 80-х, деморализованный и нищий, свою "битву при Садове" проиграл вчистую. Плоды мы пожинаем сегодня. Дремучее невежество не только нынешней 15-20-летней молодежи, но и взрослых 30-40-летних людей, повальное пьянство, дикая жестокость нравов, разгул преступности, отравляющие воздух миазмы фашистской пропаганды, - все это во многом следствия того поражения.
Удушение научно-технического прогресса и снижение качества образо- вания русского и русскоязычного населения СССР стало одной из важней- ших причин трагического распада страны. Советский Союз, конечно, был империей (ни отрицательного, ни положительного значения само по себе это слово не несет). Говорят, что все империи в конце концов распада- ются. Но гораздо любопытнее проследить, чем же они удерживаются. Си- лой? А откуда она берется? Возможны только два варианта: либо техно- логическое и интеллектуальное (разумеется, в смысле образования и квалификации, а не генетических свойств) превосходство имперской на- ции над колониальными народами, либо - ее подавляющее численное пре- обладание.
Первый путь - путь Британской империи. В течение двух веков англи- чане управляли колониями, общая численность населения которых деся- тикратно превосходила население метрополии, выкачали из них немало богатств, но и многое сделали для их приобщения к цивилизации. Это благое дело, которым Англия справедливо гордится, в то же время ока- залось роковым для прочности имперских устоев. Уже в 20-х - 30-х го- дах ХХ столетия элита, к примеру, индийского общества (пусть только элита) не уступала британцам по интеллектуальному развитию, а техно- логическое превосходство метрополии больше не было абсолютным. (Ма- хатма Ганди в своей программе ненасильственной борьбы за освобожде- ние, в частности, призывал индийцев не покупать английские товары, только свои собственные. Значит, было уже индийское предприниматель- ство, была какая-никакая промышленность, были специалисты.) Отпадение 300-миллионной Индии от 50-миллионной Англии становилось неизбежным.
Второй путь - путь Российской империи и ее наследника СССР. До конца 50-х - начала 60-х годов стержневая нация империи, объединенная русским языком и русской культурой, была в абсолютном большинстве. Но в 60-х, по известным причинам, началось вначале сокращение прироста, а затем и постепенное уменьшение численности русских и русскоязычных, одновременно с бурным умножением мусульманского населения в Средней Азии, Азербайджане и т.д. Старые имперские опоры затрещали под тя- жестью этих людских масс.
К моменту распада СССР в 1991 году относительная численность насе- ления метрополии, вместе с русскими и русскоязычными жителями союзных республик, была еще достаточна высока - процентов 60. Такое соотноше- ние было уже не подавляющим, особенно с учетом возрастной структуры (в метрополии - преобладание среднего и старшего возраста, на юге - молодежь), и не обеспечивало сохранение империи по старой схеме. Но оно оставалось еще вполне благоприятным для того, чтобы империя под- держивалась на основе технологического и интеллектуального превос- ходства метрополии. А эти факторы как раз и не проявлялись.
Для прибалтийских, украинских, грузинских, молдавских национальных движений, для огромных масс молодого мусульманского населения южных республик метрополия - с низким уровнем жизни ее собственного народа, с отсталой инфраструктурой, уступавшей даже многим африканским стра- нам, - не представлялась ни авторитетом, ни источником благ - высоко- качественных товаров, передовой медицины и т.д. В метрополии видели только чужеродного паразита, который забирает юношей для мучительной военной службы и высасывает из подвластных народов все соки. (На са- мом деле, поток субсидий и льгот шел как раз из Российской Федерации в союзные республики, до 50 млрд. долларов в год. Другое дело, как бестолково, без всякой пользы для коренного населения, а то и во вред ему, тратились эти деньги. Например, на безграмотные проекты, вызы- вавшие разрушение экологических систем.)
Презрительное отношение к русскому и русскоязычному населению, его притеснения и выдавливание в Россию развивались, особенно в мусуль- манских республиках, еще до "перестройки". Распад Союза в той или иной форме становился неизбежным.
В эпоху застоя почти исчезла прежняя советская фантастика - попу- ляризаторская, научно-техническая. То, что издавалось в 70-е - 80-е годы под именем "научной фантастики", - отечественное ли, перевод- ное, - было прежде всего фантастикой социальной, психологической, за- частую в жанре антиутопии. Для советских авторов обращение к жанру НФ было способом просочиться к читателю со своим видением мира сквозь трещинки в бетонных плотинах редакций и цензуры. Но об этом написано немало специальных исследований.
Нам любопытнее проследить, как изменилась в застойные годы ситуа- ция с научно-популярной литературой. Книг выпускалось (по числу наи- менований), пожалуй, в несколько раз больше, чем во времена "оттепе- ли", а тиражи уменьшились. На смену прежним общедоступным изданиям, охватывавшим широкие области науки и техники, пришли книги, посвящен- ные узко-специальным вопросам. Здесь, конечно, была своя логика: чис- ло образованных людей в стране все-таки возросло, и рассчитывать при- ходилось на читателей более высокого уровня. Но беда в том, что мно- гие из этих книг были написаны без всякой увлекательности, как сухие обзоры. Насколько естественны были в конце 50-х годов 100-200-тысяч- ные тиражи книг и брошюр по астрономии или ракетной технике, настоль- ко нелепо выглядела изданная в конце 70-х сорокатысячным тиражом в научно-популярной серии какая-нибудь унылая монография о свойствах кристаллогидратов.
Как и другие загадки эпохи застоя, это странное явление объясняет- ся чрезвычайно просто, если вспомнить о правилах игры того времени. Подобные книги нужны были самим авторам - для пополнения списка пуб- ликаций, необходимого при защите диссертаций, борьбе за конкурсную должность и т.п. Борьба за их пробивание, проталкивание в печать бы- ла одной из важнейших составляющих великой борьбы в научном мире за должности, звания, деньги и власть.
Такие книги, конечно, не раскупались. Из всего потока читатель выхватывал только то, что поинтереснее, особенно связанное с загадка- ми природы и истории - о динозаврах, об Атлантиде. Кстати, никогда не залеживались любые, даже сложно написанные книги по астрономии.
Зато с середины 60-х, на протяжении всего застойного периода, не- обыкновенным успехом пользовались научно-популярные ж у р н а л ы. "Знание - Сила" и "Наука и жизнь" (в меньшей степени, прекрасный "Хи- мия и жизнь", вследствие его специфики, а также весьма интересный "Техника - Молодежи" из-за его ортодоксальности) играли в жизни со- ветской интеллигенции не меньшую роль, чем толстые литературные жур- налы. Подписка, например, на "Знание - Сила" лимитировалась точно так же, как на самые дефицитные "Иностранную литературу" и "Новый мир". Подписаться на почте было просто невозможно, а на работе - единствен- ную подписную квитанцию, выделенную лаборатории или отделу, разыгры- вал между собой по жребию десяток претендентов.
В отличие от литературных журналов 70-х - 80-х, чье дремотное, профильтрованное течение лишь изредка нарушалось всплесками талантли- вых текстов, на страницах научно-популярных журналов бурлила настоя- щая интеллектуальная жизнь. Уже в постсоветское время сотрудники того же "Знание - Сила" вспоминали, с каким подозрением относились к ним органы идеологического надзора, как тяжко было пробивать сквозь цен- зуру серьезные публикации и даже необычное художественное оформление номеров. Но интеллигентный читатель застойных лет этих редакционных мук не ощущал. Он с благодарностью находил в научно-популярных журна- лах то, чего не мог отыскать больше нигде: обсуждение важнейших фило- софских, социальных, психологических проблем, пусть только на истори- ческих и естественно-научных примерах, информацию о достижениях науч- но-технического прогресса вместе с осмыслением того, что обещают че- ловечеству и чем грозят ему эти новейшие успехи разума. Находил на- стоящую, а не отрежиссированную борьбу мнений, - пусть только вокруг исторических и научных вопросов, - борьбу интеллектуальную, будоража- щую его собственные ум и душу. Наконец, находил подлинное, а не выму- ченное, искрометное, хотя опять-таки ограниченное научными проблемами остроумие.
Среди выморочной, утратившей реальное содержание действительности научно-популярные журналы напоминали о реальности мысли. Они ободряли читателей: научно-технический прогресс непрерывен, полет гуманной пу- ли к ее Цели продолжается, несмотря на то, что наша страна в тяжких муках бьется на месте.
А действительность застоя становилась все безысходнее, и все боль- ше требовалось душевных сил, чтобы ей противостоять. От невозможности самореализации люди задыхались, точно в атмосфере, где кислород под- менен инертным газом. Слабые - не выдерживали. Среди научно-техничес- кой интеллигенции все больше становилось тех, кто, не видя смысла в реальности, отказывался от рационального мышления. В поисках иного смысла и оправдания собственной жизни они совершали то, что на языке психологии именуется "обращением к воображаемым референтным группам". Уходили в ортодоксальную религиозность, уходили в мистические верова- ния, уходили в йогу, уфологию самого вульгарного толка. Атрофирова- лись клетки общественного мозга страны.
Самое расхожее присловье последних застойных лет - "маразм крепча- ет". Чудовищная бюрократизация и нарастающее на всех служебных уров- нях безразличие к своему делу порождали хаос. И прежде всего, в самых ответственных научно-технических областях - военной, атомной, косми- ческой. Для них режим ничего не жалел, их успехи были его последним оправданием перед собственным народом. Но все крошилось, развалива- лось. Через несколько лет, уже в "перестройку", процесс нашего распа- да потрясет весь мир чернобыльским взрывом и катастрофами атомных субмарин. Скрыть их будет невозможно. А до этого дикие нелепости, аб- сурдные аварии, часто с человеческими жертвами, прятали, как могли, за стеной секретности.
Вот одна история тех лет. К счастью, не трагическая, скорее забав- ная. Ее тогда охотно пересказывали друг другу в курилках наших пред- приятий. Сам я слышал ее несколько раз в немного отличающихся вариан- тах. Передаю так, как запомнилось. Что-то в этой байке, возможно, слегка преувеличено, что-то недосказано, что-то исказил устный "ис- порченный телефон". Но уж больно характерна она для своего времени.
30 октября и 4 ноября 1981 года, одна за другой, были запущены в космос автоматические межпланетные станции "Венера-13" и "Венера-14". Им предстояло за четыре месяца пролететь свыше 300 миллионов километ- ров и сквозь раскаленную, сверхплотную атмосферу Венеры опуститься на ее поверхность, на дно пылающего ада, где температура достигает 450 - 500 градусов по Цельсию, а давление - 90 - 100 земных атмосфер.
В процессе снижения спускаемых аппаратов они должны были исследо- вать химический состав венерианской атмосферы, а после посадки, во-первых, выполнить панорамную съемку окружающей местности, а во-вторых, - это считалось главной изюминкой проекта и обещало стать мировой сенсацией, - произвести забор и анализ проб грунта.
Все маневры и действия "Венер" обеспечивали системы пироавтомати- ки. Станции буквально были нашпигованы пиропатронами. По командам бортовой электроники пиропатроны отстреливали многочисленные крышки, люки, парашюты, разрезали защитную сферу во время спуска. Но самой хитроумной была работа пироавтоматики в процессе забора грунта. По- следовательно срабатывая, пиропатроны пробивали мембраны и в несколь- ко этапов перегоняли ампулу с грунтом из бура в вакуумную камеру внутри аппарата, где находился прибор радиоизотопного анализа. Это была, действительно, остроумная система, изящная и надежная.
Термостойкие пиропатроны для венерианских условий разработало наше НПО. Изготовил их один из серийных заводов отрасли. Станции улетели. А некоторое время спустя в космическом НПО, где недавно собрали "Ве- неры", для каких-то текущих исследовательских работ взяли несколько пиропатронов из того же ящика, и… Сначала никто ничего не понял: пиропатроны как-то странно щелкали, но не взрывались.
Кинулись проверять. И вот - уже настоящий шок! - обнаружили, что многие пиропатроны в этой партии имеют только первичный, воспламени- тельный заряд на мостиках накаливания, вторичный же, основной, рабо- чий заряд - отсутствует! Попросту говоря, электровоспламенительные узлы, действующие от импульсов бортовой электроники, вставлены в п у с т ы е корпуса. Термостойкий взрывчатый состав в эти корпуса предварительно не запрессовали.
Как это могло случиться при всех многочисленных проверках, никто не понимал. Есть ли холостые пиропатроны на борту улетевших станций и сколько их, - никто не знал. Зато все очень хорошо представляли себе последствия.
Четыре месяца, пока автоматические межпланетные станции летели в космической пустоте, приближаясь к Венере, все организации, связанные с их полетом, била лихорадка. На самый верх - в ЦК КПСС и в прави- тельство - ничего не сообщили. Но в своем кругу шли, по нынешней тер- минологии, подковерные "разборки". С перепихиваньем вины друг на дру- га и прикидками возможных наказаний. Все понимали, что этот провал, в отличие от многих других, скрыть не удастся: о запуске "Венер" объ- явили на весь мир.
Время было все же не сталинское, расстрелов и лагерных сроков ни- кто не ожидал, но один из руководителей проекта, например, поспешил за эти месяцы оформить себе персональную пенсию. Знал, что после не- удачи - не дадут, выкинут на обыкновенные, тощие сто двадцать рублей, как рядового советского пенсионера.
1 марта 1982 года спускаемый аппарат "Венеры-13" вошел в атмосферу планеты. Специалисты, управлявшие полетом, замерли у своей аппарату- ры. Началась работа пиропатронов, и на этапе прохождения атмосферы все они отстрелялись безотказно. Посадка! Пришло изображение каменис- той поверхности вокруг станции. Теперь начинался главный эксперимент - забор грунта. И опять все пиропатроны сработали нормально, холостых среди них не оказалось!
В буйном ликовании, охватившем всех, причастных к программе, кое-кто сумел не потерять голову и сделать грамотный подстраховочный ход. Быстро, пока не началась посадка "Венеры-14" (неизвестно было, как с ней обернется), протолкнули в печать статью, где впервые совер- шенно открыто и в самом восторженном тоне рассказывалось о работе пи- роавтоматики на космических станциях. Читателям, - особенно начальст- вующим, - внушали, что успехом "Венеры-13" мы прежде всего обязаны создателям ее пиротехнических систем.
Статья появилась в газете "Социалистическая индустрия" 5 марта 1982 года, как раз в день благополучной посадки "Венеры-14". Все ее пиропатроны тоже отработали в штатном режиме. Получилось, что ни один холостой пиропатрон на борт станций не попал, туда вмонтировали толь- ко снаряженные. Везет так везет!
Долго эту историю пересказывали в курилках НИИ и заводов. Качали головами, посмеивались. Смех был невеселый. На этот раз все кончилось "хэппи эндом" в духе соцреализма: фанфары, литавры, сверкающий дождь наград, осыпавший причастных и непричастных. Но мы хорошо знали, что в нашем деле хаос и абсурд слишком часто заканчиваются невесело. Сов- сем печально и скверно заканчиваются. Авариями, взрывами, кровью.
Вспоминается мрачное лето 1984 года. Надрывные крики газет, радио, телевидения об угрозе ядерной войны как будто слились в один нескон- чаемый вой сирены. Если во время Карибского кризиса в 1962-м безум- ное, предельное напряжение - на грани мгновенья от грохота встречных советских и американских ракетных стартов - продержалось всего не- сколько дней и отпустило, то теперь оно тянулось уже много месяцев подряд. Точно темное грозовое электричество непрерывно жгло нервы.
И вдруг, в этой давящей атмосфере нагнетаемой ненависти и тревоги прозвучало неожиданное: вечером 4 июля, в день национального праздни- ка Америки, по телевидению, в программе "Время" выступит посол США в Советском Союзе.
Его короткое выступление, конечно, было предварительно изучено и согласовано всеми нашими инстанциями. Официально - МИДом и руковод- ством телевидения, а неофициально - ЦК, КГБ, цензурой, чертом, дьяво- лом, - кто там еще в 1984 году должен был просмотреть и проанализиро- вать в поисках скрытой вредоносности трехминутную запись, прежде чем, скривясь, выпустить ее в эфир.
Но посол подготовил свое короткое выступление так, что ни одна инстанция при всем желании не смогла бы придраться ни к единому сло- ву. Он не упомянул ни афганскую войну, ни размещение советских ракет "СС-20" на европейских рубежах, ни ответную установку американских "Томагавков" и "Першингов" в Европе, ни вторично ответное приближение советских подводных ракетоносцев к берегам Америки, чтобы сократить время ответного удара до нескольких минут полета "Першинга". Он не упомянул новейшие американские межконтинентальные баллистические ра- кеты - наземные "М-Х" и морские "Трайдент" - и их советские аналоги "СС-18" и "Тайфун". Не упомянул американскую программу СОИ с ее кос- мическими лазерами, перечеркивавшую договор по противоракетной оборо- не, и ответные советские угрозы СОИ преодолеть. Не упомянул Эфиопию, Никарагуа, Анголу и прочие регионы, где в форме местных конфликтов тлели очаги вооруженной борьбы между Советским Союзом и США. Не упо- мянул права человека, диссидентов, свободу эмиграции. Он вообще не сказал ни слова о политике.
Посол говорил о науке и только о науке. Он говорил о достижениях Америки в области новых технологий, об электронике, информатике. Го- ворил о полной компьютеризации современного американского общества, о единой компьютерной сети, охватившей все Соединенные Штаты и открыв- шей немыслимые прежде возможности во всех сферах деятельности - в бизнесе и промышленности, в связи и на транспорте, в медицине, в об- разовании.
Ни единой иронической нотки не прозвучало в спокойных словах по- сла, никаких сравнений и уж тем более - никаких угроз. Но те, кто слушал это выступление, понимая его смысл, испытали настоящий шок.
Пятнадцать лет прошло с тех пор. Не собираюсь задним числом вы- ставлять себя умником. Точно так же, как все, я тогда и представить не мог, что поражение в научно-техническом состязании с Западом за- вершится для нашей страны развалом и чумным пиршеством на ее обломках воров и разбойников. Как все, полагал: что есть сейчас, то будет и дальше, только еще немного похуже. Но точно помню, в каком оцепене- нии, словно приговор, слушал вечером 4 июля 1984 года выступление американского посла. И помню, что, когда посол, сдержанно поклонив- шись, исчез с экрана моей старенькой черно-белой "Ладоги", в голове как-то сами собой, финальным аккордом, неизвестно откуда взявшись, нелепо и оглушительно прозвучали слова Маяковского: "Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!…"