- Сымай обувь, - сказал он, когда я вылезла следом.
- Меня чего, на расстрел ведут?
- Как выйдет, - хмыкнул он. - Вон тапочки у лифта.
Я огляделась. Круглая дыра в потолке, стальной шест, спиральная лестница - мы были в памятном месте. Но теперь в гараже горел свет, и я заметила дверь лифта, на которую не обратила внимания в прошлый раз. Перед ней на полу стояло несколько пар сменной обуви разнообразного вида. Я выбрала синие тапочки с круглыми помпонами - у них был такой трогательно-беззащитный вид, что обидеть надевшую их девушку мог только изверг.
Дверь лифта открылась, и Михалыч жестом пригласил меня внутрь. На панели были две большие треугольные кнопки, соединявшиеся в ромб. Михалыч нажал на верхний треугольник, и лифт мощным рывком оторвал нас от земли.
Когда через несколько секунд дверь открылась, меня ослепил падающий со всех сторон свет. В лучах и радужных вихрях этого света стоял Александр. На нем был военный мундир и марлевая маска, закрывавшая лицо.
- Здравствуй, Ада, - сказал он. - Добро пожаловать. Нет, Михалыч, извини - тебя не приглашаю. Сегодня ты будешь лишним...
*
Я обратила внимание на пентхаус еще в свой первый визит. Только я не догадалась, что это пентхаус - снизу он напоминал темную кнопку на конце огромного бетонного карандаша. Его можно было принять за надстройку с моторами лифтов, какое-нибудь техническое помещение или бойлерную. Но эти бирюзовые стены, оказывается, были прозрачными изнутри.
Не успела я это понять, как прямо на моих глазах они стали темнеть, пока не сделались похожи на бутылочное стекло. Только что я щурилась от солнца, и вдруг за несколько секунд вокруг меня сгустился целый дом, который до этого не был виден из-за солнечного света, расшибающегося о множество зеркальных плоскостей.
Позже я узнала, что это было дорогой технической примочкой - прозрачность стен менялась с помощью специальных жидкокристаллических пленок, которыми управляла компьютерная система. Но тогда случившееся показалось мне чудом. А чудеса с давних пор настраивают меня на ироничный, чтобы не сказать презрительный лад.
- Привет, Шурик, - сказала я. - Что за балаган? Нет денег на нормальные шторы?
Он опешил. Но через секунду пришел в себя и засмеялся.
- Шурик, - сказал он. - Мне это нравится. Ну да. Раз ты теперь Ада, я, наверное, Шурик.
Его светло-серый двубортный китель с погонами генерал-лейтенанта и темно-синие штаны с широкими красными лампасами выглядели немного театрально. Подойдя ко мне, он снял с лица марлевую повязку, зажмурился и втянул носом воздух. Мне захотелось спросить, почему он постоянно так делает, но я не решилась. Он открыл глаза, и его взгляд упал на мои сережки.
- Как ты занятно придумала, - сказал он.
- Здорово, правда? Особенно красиво, что камни разные. Тебе нравится?
- Ничего. Михалыч передал тебе цветок?
- Да, - ответила я. - И сказал, чтобы я подумала над смыслом этого послания. Но я так ничего не надумала. Может, ты мне сам скажешь?
Он почесал голову. Похоже, его смутил мой вопрос.
- Ты знаешь сказку про аленький цветочек?
- Какую именно? - спросила я.
- По-моему, есть только одна.
Он кивнул в сторону рабочего стола, на котором стояли компьютер-моноблок и серебряная статуэтка. Рядом со статуэткой лежала книга, заложенная в нескольких местах. На ее обложке краснела полустертая надпись "Русские сказки".
- Эту сказку записал Сергей Аксаков, - сказал он. - Со слов своей ключницы Пелагеи.
- А про что она?
- Про красавицу и зверя.
- А при чем тут цветочек?
- Из-за него все началось. Ты правда не знаешь этой сказки?
- Нет.
- Она длинная, но суть такая: красавица попросила отца привезти ей аленький цветочек. Отец нашел его в далеком волшебном саду и сорвал. А сад сторожило страшное чудовище. Оно поймало отца красавицы. И ей пришлось отправиться в плен к чудовищу, чтобы оно отпустило отца. Чудовище было безобразным, но добрым. И она полюбила его, сначала за доброту, а потом вообще. А когда они поцеловались, чары развеялись, и чудовище стало принцем.
- Ага, - сказала я. - Ты хоть понимаешь, о чем это?
- Конечно.
- Да? И о чем же?
- О том, что любовь побеждает все.
Я засмеялась. Все-таки он был забавный. Наверно, завалил нескольких быков, заказал какого-нибудь банкира, а теперь с обычной человеческой самонадеянностью считает себя чудовищем. И думает, что любовь его спасет.
Он взял меня под руку и повел к футуристическому дивану, стоявшему между двух рощиц из карликовых деревьев-бонсай с крохотными беседками, мостиками и даже водопадами.
- Почему ты смеешься? - спросил он.
- Могу объяснить, - сказала я, садясь на диван и поджимая под себя ноги.
- Ну объясни.
Он сел на другой край дивана и закинул ногу за ногу. Я заметила вылезший из-под кителя край кобуры.
- Это одна из тех сказок, которые отражают ужас и боль первого женского сексуального опыта, - сказала я. - Таких историй много, а та, про которую ты рассказал - просто классический пример. Это метафора того, как женщина открывает звериную суть мужчины и осознает свою власть над этим зверем. А аленький цветочек, который срывает отец, - настолько буквальный мотив дефлорации, дополненный к тому же темой инцеста, что мне трудно поверить, будто эту сказку рассказала какая-то ключница. Ее скорее всего сочинил венский аспирант прошлого века, чтобы проиллюстрировать дипломную работу. Придумал и сказку, и ключницу Пелагею, и писателя Аксакова. Кто такая ключница? Женщина, сжимающая в руке ключ... Даже не просто ключ, кольцо, на котором висят ключи. Надо ли объяснять?
За то время, пока я говорила, он заметно помрачнел.
- Где ты этого набралась? - спросил он.
- Это трюизмы. Их все знают.
- И ты в них веришь?
- Во что?
- В то, что эта сказка не о том, как любовь побеждает все на свете, а о том, как дефекация осознает свою власть над инцестом?
- Дефлорация, - поправила я.