- Ты можешь мне привести хоть один пример того, как чтение Камилл Палья помогло кому-нибудь в реальной жизни?
Я задумалась.
- Могу.
- Ну?
- У меня был один клиент-спирит. Он эту Камилл Палья читал во время спиритических сеансов духу поэта Игоря Северянина. А Игорь Северянин ему отвечал через блюдце, что ему очень нравится, и он сам о чем-то подобном всегда догадывался, только не мог сформулировать. Даже стихи надиктовывал. "Наша встреча, vagina dentata, лишь однажды, в цвету. До и после нее жизнь солдата одиноко веду..."
- Ну вот, - сказал он, - а я эту жизнь одинокого солдата нормально вел и без твоей гинекологической стоматологии. И помог родине.
- А она тебе отплатила. Как обычно.
- За это не мне должно быть стыдно.
- За это никому не будет стыдно. Ты что, не понял еще, где живешь?
- Не понял, - сказал он. - И не буду понимать. Тот мир, где я живу, я создаю сам. Тем, что я в нем делаю.
- Ух ты, какой Павлик Морозов. Если б тебя твои мусора сейчас слышали - наверно, дали б тебе еще один орден. Значит, это место ты нам создал?
- Скорее уж ты.
Я опомнилась.
- Да, извини. Ты прав. Извини, пожалуйста.
- Ничего, - сказал он и углубился в кроссворд.
Мне стало стыдно. Я подошла, села рядом и обняла его.
- Ну что мы с тобой ссоримся, Саш. Давай, может, повоем?
- Не сейчас, - сказал он, - ночью, как луна выйдет.
Я так и осталась сидеть рядом с ним, обняв его за плечи. Он молчал. Через минуту или две я почувствовала, что его тело еле заметно вздрагивает.
Он плакал. Раньше я такого не видела.
- Что случилось? - спросила я ласково. - Кто моего мальчика обидел?
- Никто, - сказал он. - Это я так. Из-за твоей Камилл Палья, у которой там зубы.
- А тебе-то чего из-за нее рыдать?
- А того, - сказал он, - что у нее там зубы, а у меня теперь там когти.
- Где?
- Там, - сказал он. - Когда превращаюсь. Как пятая лапа. Все не решался тебе сказать.
Только теперь все стало понятно - и его новая замкнутость, и та аура иррациональной жути, которая окружала его, когда он становился собакой. Да, все встало на свои места. Бедный, как он, должно быть, страдал, подумала я. Прежде всего надо было дать ему почувствовать, что он дорог мне и такой - если он не видел этого сам.
- Глупый, - сказала я. - Да ну и что? Пусть у тебя там хоть кактус вырастет. Лишь бы хвостик был целый.
- Тебе это правда не важно? - спросил он.
- Конечно, милый.
- И тебе хватает... Ну, так, как мы делаем?
- Более чем.
- Честно?
- Ну, раз уж ты про это заговорил, я бы хотела, чтобы мы менялись. Чтобы иногда ты был Су, а я Чоу. А то Су все время я.
- Нет, извини, еще и пидора из меня делать не надо. Хватит с меня и этих когтей...
- Как знаешь, - сказала я, - я же и не требую. Ты спросил, я сказала.
- Мы с тобой откровенно сейчас говорим?
Я кивнула.
- Скажи, а почему ты мне за весь Гонконг ни разу минет не сделала? Потому что я на самом деле черная собака?
Я сосчитала про себя до десяти. То, что я терпеть не могла слова "минет", было, в конце концов, не его проблемой, а моей - и обижаться не следовало.
- Так ты считаешь, что ты на самом деле черная собака? - спросила я.
- Нет, - сказал он, - это черная собака считает, что на самом деле я - это она.
- И поэтому ты теперь так редко бываешь человеком?
Он кивнул.
- Да мне и не хочется. Ведь у меня здесь ничего не осталось, кроме тебя. Все теперь там... И не у меня, а у нее. То есть у него... Правильно ты про слова говорила, от них одна путаница в голове. Так как насчет минета?
Я опять сосчитала до десяти, но все-таки не выдержала:
- Можно тебя попросить не употреблять при мне этого слова?
Он пожал плечами и криво улыбнулся.
- Теперь уже и слова употреблять нельзя. Только тебе можно, да? Что-то ты меня совсем притесняешь, рыжая.