Наши инструкторы твердили, что это — учебная работа. Нарушения правил движения, опасные ситуации, не дай Бог, аварии должны быть исключены. С другой сторны — за «потери» объектов взыскивали чуть ли ни как в обычном, а не учебном отделе, после окончания переподготовки на каждого сотрудника составлялась характеристика, где указывалось количество потерь, выявленных операцией, короче говоря, все, что составляло суть переподготовки. Выглядеть плохо не хотели ни наши объекты, ни мы.
Дипломатия — это «искусство возможного». Оперативная работа в наше время — искусство невозможного.
Как и с чем подойти к незнакомому человеку, о котором известно одно — он ненавидит КГБ, его мать была репрессирована и не реабилитирована до сих пор? А подойти к нему необходимо, так как только он знает то-то и то-то, что необходимо знать и тебе…
Как раскрыться перед близким приятелем и попросить его оказать помощь в том и этом? Он уже много лет считает тебя сотрудником, например, ВААПа и не раз в твоей компании прохаживался насчет живодеров из КГБ…
Как вообще уговорить, убедить, заставить, наконец, человека заниматься чем-либо, нужным тебе, против его воли, в ущерб его времени, намерениям, убеждениям? То же самое если это иностранец?
Как организовать и провести наблюдение за профессиональным разведчиком, прекрасно владеющим приемами обнаружения и ухода от слежки, специалистом по тайниковым операциям? Как сфотографировать или сделать видеозапись закладки им тайника?
Как узнать, о чем говорили два разведчика на пустынном пляже? Они специально пришли туда нагишом посекретничать…
Как перехватить «радиовыстрел», когда информация неторопливо записывается на пленку или проволоку, а потом со страшной скоростью выводится в эфир и занимает по времени доли секунды? Как придумать и провести комбинацию, в результате которой противник вынужден будет «показать свои уши»?
Как во время зарубежной поездки спрятать встречи с нужными людьми среди многих других встреч и контактов?
Как вообще получать нужную информацию таким образом, чтобы это не выглядело получением информации?
При всем при этом желательно постоянно быть в хорошем настроении и заражать им других, не срываться на товарищей по работе, даже если работа не получается, жить в семье, как все «нормальные» люди, радоваться тому же, что и они, стоять в очередях, вызывать слесаря-сантехника, добиваться путевки в дом отдыха, ругаться и мириться с начальством, растить и воспитывать детей, находить и терять друзей, жениться, разводиться, хоронить близких, «доставать» что-нибудь интересное почитать или билеты на концерт…
Адюльтеры преследовались оперативной «общественностью» с животным восторгом. Жена Николая П., сотрудника нашего отдела, слюнтяя и болтуна, миниатюрная, красивая какой-то загадочной красотой (достаются же такие таким!), полюбила молодого здоровенного красавца, недавно пришедшего в соседний отдел из «девятки». Муж оказался не таким уж слюнтяем и выследил любовников.
На базах довольно много, но сдержанно судачили о происшедшем, а вот партсобрание в том отделе было, как рассказывали, отвратительным. Нашлись и расследователи, и обличители, и любопытные; они устроили мерзкое копание в чужом белье и насладились этим процессом под хмурое молчание большинства. Люди в то время уже менялись и заставить их «единогласно» проголосовать за то, что хотелось кучке демагогов и начальству, было невозможно. Так что в тот раз шайке «борцов за чистоту наших рядов» пришлось удовлетвориться «обсуждением». Всеобщего «порицания» не получилось.
На партийных собраниях начали «прокатывать» неавторитетных начальников. Было такое и у нас, когда в партийное бюро отделения не выбрали пришедшего с периферийной партийной работы Виктора Петровича К. Так «пролететь» было для него смерти подобно: помимо отношений с коллективом это прямо влияло и на отношения с начальством.
Не выбран — значит, не пользуется доверием оперсостава. До сих пор помню его темно-красное лицо в президиуме собрания и беспомощный взгляд в сторону «сборщика металлолома»… Кстати, Виктору Петровичу эта «прокатка» пошла на пользу — он стал повнимательнее к людям, перестал их учить тому, в чем сам не разбирался, зачастил в бригады, стал участвовать в сложных заданиях, помягчел и в конце концов убежал-таки из «наружки» заниматься где-то аналитической работой.
Наши сограждане все чаще становились объектами слежки. Хорошо помню одно из моих последних заданий в «семерке» — кстати, усиленную бригаду возглавлял не я, как ожидалось, а офицер из тех, кто всегда работал только «за советскими». Очень нудный в общении, он запомнился мне еще тем, что громко чавкал во время еды.
На кого же были брошены эти «усиленные силы»?
А на одного из СМОГистов, разболтанного, неряшливого паренька, поэта Леню Губанова. СМОГ — Самое Молодое Общество Гениев (да-да, не меньше) чем-то напугало людей из «Дома 2», они даже приезжали специально инструктировать нас, пугая особой ответственностью задания и агрессивностью объекта слежки…
В «Юности» мне попались стихи Губанова, запомнил строчку: «На меня фасоль набросила белое лассо»…
Леню обложили со всех сторон, была подключена техника, которая использовалась редчайше. Поэт выпивал с такими же творческими умами, как и он сам, потом женился, ходил в прокуратуру, куда его вызывали с подначки «Дома 2» по каким-то претензиям к творчеству. Правда, посматривал по сторонам: видимо, перспектива быть объектом слежки ему импонировала.
Кого защищал КГБ от Лени Губанова? Кто подписывал и утверждал эти задания? Некоторые из нас утешались тем, что это, мол, «не наше дело. Как говорится, Родина велела»…
Мы гордились принадлежностью к Ордену, стремились «повышать квалификацию», учились, добивались успеха, переживали провалы и срывы, но исключительной нашу профессию (я имею в виду не только НН) считали только самые ограниченные, их было сравнительно немного. Гораздо больше людей со склонностью к суперменству я встретил в «Доме 2», а еще больше видел таких среди сотрудников разведки.
Врач, учитель, строитель — вот основные, благороднейшие профессии, без которых невозможны ни человек, ни общество. В нашей несчастной стране случилось так, что это самые непрестижные, самые малооплачиваемые профессии. Результаты очевидны, повсеместны и разрушительны…
Даже низовая, вспомогательная работа спецслужб окружена ореолом тайны, и это делает ее интересной, иногда увлекательной. Пресной она становится, когда ею занимаешься слишком долго или всю жизнь.
Я и сейчас считаю, что каждый, приходящий на работу в спецслужбы, должен хлебнуть низовой оперативной работы: «наружка», слуховой контроль, различные области технического обеспечения прекрасно «полируют кровь», воспитывают чувство ответственности за порученную работу, привычку уважать товарищей и многое другое. Надолго в этих службах следует оставаться тем, кому они пришлись по душе (таких немало), тем, кто по тем или иным причинам не хочет или не в состоянии одновременно учиться и работать, что, конечно, страшно тяжело, тем, кто просто не хочет карабкаться к чему-то более интересному по служебной лестнице.
Ткач был малорослый, коренастый, смуглый, с некрасивым, каким-то покореженным лицом и славной, открытой улыбкой. С тех пор как он привел меня на «кукушку», мы звали друг друга «крестный» и «крестник». Мы ни разу не работали в одной бригаде, встречались только в отделе или на базах, но почему-то многие старики (они казались нам стариками) в моей памяти сливаются с Ткачом. Это не значит, что все они были на одно лицо, нет. Среди них были типажи просто графской внешности и повадок, вальяжные, степенные, часто более напоминавшие объектов слежки, чем настоящие объекты.
Лица многих хранили отпечатки недоедания, войны, болезней, тяжелого физического труда. Большинству уже было поздно куда-то стремиться, «желать странного»; они мечтали о пенсии; весной те, у кого были «имения» за городом или в деревне, часами судачили — что сажать, как копать, где брать воду…
К концу моей службы в «наружке» большинство из них не претендовало даже на должность начальника опергруппы: молодежь набиралась опыта и умений, теснила их на вторые роли. И то: многие из них никогда не имели возможности учиться по-настоящему, были малограмотны и с трудом справлялись с работой, требовавшей быстрой реакции и молодых крепких нервов, физической выносливости. Почти никто из них не хотел садиться за руль и одним этим уже становился в некоторой мере «балластом» для мобильных, энергичных опергрупп, где все сыщики могли и заменить водителя, и побегать в пешем строю.
В середине 60-х годов тогдашний начальник «семерки», генерал Алидин, выхлопотал для своих сотрудников большое послабление — женщинам и сотрудникам охраны посольств год службы засчитывался за полтора.
Особенно все радовались за женщин — как уже говорилось, эта служба совсем не для них, но и обойтись без них невозможно. Интересно, каких девушек берут там на работу сейчас? Где те, с кем мне приходилось работать и дружить?
Я заканчивал учебу, наступили выпускные экзамены. Группы работяг-вечерников соревновались между собой за лучшие результаты; наша оказалась лучшей на потоке, мы сдавали успешнее других. Был скромный институтский вечер, потом наша группа устроила застолье в каком-то небогатом ресторане, но все это запомнилось плохо — внутри меня все орало: одолел, справился, вытянул!
Товарищи дудели в ухо: «Ну, теперь не продешеви, не хватайся сразу за что предложат, выжидай, присматривайся…»
Какое там… Мне было 28, связей никаких, и надежд поубавилось. Требовалось еще какое-то время, чтобы стряхнуть с себя оцепенение и заморочку долгих лет учебы и работы. Выжидать было нечего, присматриваться не к чему. Я просто продолжал работать и наслаждался появившейся возможностью больше бывать дома, читать, что хотелось, а не то, что было нужно для учебы.
В то время я начал впервые задумываться о многомерности (я называл это многомирностью) человеческого существования. Работа, учеба, литература, музыка, путешествия, секс, автомобилизм, гастрономия, языки — все это часто называют по отдельности «занятия», «хобби». Но в зависимости от того, насколько глубоко человек погружается в них, насколько он в них ориентируется, настолько они становятся именно мирами. Перелистывая эти миры, как страницы захватывающей книги, человек делает свою жизнь все интереснее и интереснее.
С годами человек обретает без труда и еще один мир — мир воспоминаний. Это совершенно особый мир, главное в том, что этот мир у человека невозможно отнять.
Миры надо осваивать с ранней молодости и ни в коем случае не давать себе расслабляться: выучив один язык, принимайся за другой. На изучение «нормального» европейского языка с прохладцей уходит в среднем два года — к наступлению настоящей зрелости молодой человек может прилично, не для анкеты («читаю со словарем») говорить и читать на трех-четырех языках, слушать радио, понимать слова песен. Никакая пропаганда такому человеку не «запудрит» мозги.
Каждый язык — это философия, менталитет, образ жизни народа.
Языковые миры изысканны и глубоки. Главное, они открывают и другие литературы…
Подавляющее большинство тех, кто приходит в спецслужбы на оперативную работу, остаются на ней до конца: до пенсии или до смерти. Эти люди, иногда романтики, иногда прагматики, считают, что работать в аналитических подразделениях, вычислительных центрах, бухгалтерии или в библиотеках КГБ просто не очень прилично: зачастую сотрудники этих служб — хотя они в этом не виноваты — получают такие же деньги, звания, так же растут по должности, как и оперативники, но остаются штатскими. Один из моих приятелей как-то сгоряча назвал эти службы «нарывами на стройном теле КГБ», и шутка долго ходила по «семерке». Считалось, что те, кто там работает, должны завидовать оперативникам, рваться на оперативную работу, по крайней мере, мечтать о ней… На самом деле они, кажется, потихоньку презирали нас, оперов…
Была и другая, малочисленная, правда, группа оперативников, которые, хлебнув «поэтики» оперработы, перебирались на аналитическую или преподавательскую работу. В ВШ многие не только получали высшее образование, но и — молодцы — защищали диссертации по различным шпионским наукам. Думаю, что это было гораздо проще, чем на гражданке — все «секретно» и «сов. секретно», темы закрытые, оппоненты — свои ребята. Старые опытные «оперы» посмеивались над «учеными», но никто их не осуждал. Да и со временем становилось все яснее и яснее, что КГБ нужны свои кандидаты и доктора наук, разведка и контрразведка менялись на глазах, обрастали новой техникой, накапливали материалы, которые действительно нуждались в анализе.
Вот еще несколько реалий подготовки… нет, не к «всенародным праздникам», а к их проведению. Я попал как-то на дежурство в здании ГУМа, за пару дней до праздника. Такие дежурства считались весьма специальными, включали, конечно, обычные «зачистки» всех прилегавших к Красной площади зданий на предмет обнаружения взрывных устройств, листовок и устройств, разбрасывающих листовки, — да, бывало и такое в одной из Прибалтийских республик. Устройство установили на верхушке какого-то столба, и в нужный момент оно засыпало праздновавших бумажной листвой…
Но самое неожиданное — страшноватое — я увидел внизу, на первом этаже ГУМа. Там было собрано большое количество солдат каких-то специальных войск — вроде нынешнего спецназа. Все — здоровенные, румяные, в добротном свежем обмундировании, с новенькими автоматами Калашникова. Я обратил внимание на то, что штыки были примкнуты, а стволы заботливо закрыты пластмассовыми пробочками. Один из коллег, дежуривших вместе со мной, удивился не меньше, мы не понимали, что делали солдаты в ГУМе, пока не увидели «репетицию».
Она началась внезапно, нас не предупредили о ней. В это время мы были на втором или третьем этаже здания у окон, выходивших на площадь.
Вдруг, по какому-то сигналу, все двери ГУМа, выходившие на площадь, распахнулись, и оттуда с нечеловеческой скоростью, гремя тяжелыми сапогами и оружием, стали выбегать шеренги солдат. Каждый держал автомат с примкнутым штыком прямо перед собой, почти упираясь им в спину бежавшего впереди. Они бежали так, что было понятно — остановить их не могла никакая преграда. Они образовывали сплошную цепочку: человек — автомат со штыком — человек — автомат со штыком— человек… Шеренги двигались параллельно друг другу и в какие-то секунды разрезали площадь на квадраты. Тут же замерли, повинуясь неслышной нам команде, повернулись «кругом» и, взяв оружие «на ремень», шагом вернулись в ГУМ. Эти пробежки повторялись несколько раз — наверное, подсчитывалось самое короткое время, за какое праздничные колонны трудящихся можно было разрезать на ломти, обездвижить и приступить к поискам возможных террористов…
Далеко не каждый день на работе происходило что-нибудь интересное: из одинаковых, монотонных смен складывались недели, месяцы, годы. Мы то вели наблюдение за туристами, то переключались на дипломатов — мелькали американцы, французы, канадцы, англичане, то гонялись за представителями авиакомпаний, то — особенно перед каждым партийным съездом — вцеплялись в журналистов.
Видимо, высшее руководство недоумевало — как это за неделю до съезда в ведущих западных газетах и журналах появлялись и повестки, и основные тезисы докладов, и многое другое. Журналистов подозревали в шпионаже, в связях с носителями секретной информации и черт знает в чем еще.
Много лет спустя один старый «девяточник» в санатории рассказывал мне, как суперпопулярная наша кинозвезда, проведя несколько уютных часов с дряхлеющим генсеком, после этого на полдня отправлялась прямо в американское посольство…
Сын Председателя Верховного Совета, известный «борец с зеленым змием», в полночь-заполночь звонил приятелю — сотруднику того же посольства и сетовал, что в это время невозможно купить спиртного, а тут как раз «хорошо сидим»… Следовало приглашение немедленно приезжать, и «хорошо сидевшие» перемещались в квартиру гостеприимного американца…
«Да не может быть!» — скажете вы. Могло, может… При нашей драконовской секретности на все и вся тысячи тотально-глобальных запретов, однако, распространялись и распространяются только на «широчайшие слои граждан». Верхушка неприкасаема и недосягаема для спецслужб: номенклатура давно позаботилась об этом. Только в исключительных случаях, когда «затереть» преступление невозможно или существует необходимость «столкнуть с крыльца» кого-нибудь, спецслужбы берут преступника за горло. Да и то: арест упоминавшегося мной «Трианона» проводили несколько генералов КГБ, один из которых был асом разведки и контрразведки. И вот, практически уже в руках этих суперспецов, «Трианон» кончает жизнь самоубийством…