В разработке вольнодумцев использовалась и иностранная агентура, что всегда казалось некоторым из нас малоэтичным, а иногда сотрудники Управления выступали в роли иностранцев.
Количество людей, занимавшихся разработкой «объектов» из числа наших соотечественников, все возрастало, возрастало, наверное, и количество этих «объектов», они требовали все больше и больше «оперативного внимания», техники, работы вспомогательных служб и пр.
Тем, кто занимался иностранцами, становилось все труднее выпрашивать «наружку», «подслушку» и прочие оперативные прелести. Часто начальство просто отмахивалось от нас — считало, видимо, что угроза строю, обществу и благополучию некоторых исходит именно от соплеменников, недовольных строем, обществом и благополучием некоторых. Замечу, что многим из этих недовольных явно хотелось вместе с изменившимся строем и измененным обществом обрести и собственное благополучие. Сейчас весьма заметно, как они им наслаждаются.
А в массе своей, если можно говорить о массе диссидентов, это были люди неустроенных или разрушенных государством судеб, как правило — бессребреники, беспомощные в быту и повседневной жизни. Помню, как Владимир Иванович, вернувшись с обыска, долго сидел, подперев голову руками, а потом сказал: «Господи, Женя, какая же это нищета… Ну ничего же, кроме самиздатовских рукописей да пишущей машинки, в доме нет. А ведь двое детей, ни он, ни она нигде не работают — то есть их нигде по нашей наводке не берут на работу. Живут случайными заработками, переводами. В квартире грязь, тараканы, жучки какие-то везде…»
«Знаем, знаем мы эту нищету, — немедленно встрял в разговор «Черный», зыцвыкал зубом, зачесался сразу во всех местах. — Как-то живут, значит кто-то помогает, может, и из-за границы подбрасывают чего. А хочут работать — пусть ведут как следует…» Это он так нас воспитывал, поддерживал в нас чистоту убеждений, бессменный наш член партбюро. Он так и говорил — «хочут, хочем», этот офицер центрального аппарата, сотрудник советской контрразведки.
Как-то он договаривался по телефону о встрече с известной тогда и покойной ныне кинорежиссером (встречи «Черный» часто назначал в скверах, на площадях, «у фонтана» независимо от возраста и ранга собеседника).
— Понимаете, мы хочем с вами проконсультироваться…
Когда он закончил разговор, я не выдержал и попытался поднять уровень грамотности товарища по работе, не ранив при этом его тонкие чувства.
— А что? Правильно говорю: я хочу, он хочет, мы хочем, они хочут, — под хохот соседей по комнате разъяснил мне «Черный». Он был абсолютно уверен, что смеются надо мной…
А еще были розыскники. Все большее распространение получали «подметные» письма разного рода — листовки, обращения к руководству различных рангов. Наиболее «злых» переправлялись в КГБ с целью поиска авторов. В таких случаях иногда ориентировали оперсостав — не называя при этом адресата, конечно. Но по-настоящему могли решать эти (и многие другие) проблемы только розыскники, они специально этому учились — почерковедение и уйма других наук. Они были также неплохими стилистами — кстати, в составе лингвистической комиссии КГБ (была и такая) числился один из выдающихся советских лингвистов, автор словарей и трудов по русскому языку.
Сначала по стилю документа, потом по почерку (если письмо было написано от руки) они пытались найти — и находили! — автора «злого» письмеца, а то и серьезного преступника, разыскать которого было не под силу МВД или другим управлениям КГБ. Знаю точно, что они раскрыли несколько невероятных по сложности поиска дел с жестокими убийствами. Насколько мне известно, участие их в раскрытии преступлений почти никогда не становилось достоянием средств массовой информации — упоминались лишь сотрудники МВД. То ли это была присущая всем спецслужбистам сдержанность, то ли руководство не хотело афишировать наличие в системе КГБ этого небольшого, но мощного подразделения.
Один из начальников этого подразделения, Евгений Дмитриевич З. жил по соседству со мной на улице Лавочкина — мягкий, интеллигентный человек, говорили, лучший розыскник. Из разговоров с ним я сделал вывод — не знаю, правильный ли, — что огромные залежи всевозможных сочинений и изложений, хранящиеся в наших школах и вузах, хранятся там для того, чтобы розыскники могли вести поиски анонимов по почеркам писавших эти сочинения и изложения…
Кстати, о школах и вузах… Контрразведчики из 3-го отдела — в основном молодые, энергичные трудяги — «опекали» и советских, и иностранных студентов, так же, как опекают наших студентов, скажем, в американских университетах. Там, учится сейчас много детишек наших новых вождей — прекрасный материал для вербовок «на вырост», перспективные кадры будущей агентуры влияния.
Дело «Доцента» действительно зависло у «Палкина» надолго — не хотел он ограничиваться профилактикой. Мы с Николаем Николаевичем это время не упустили: лоббировали Гостева и убеждали его в правильности нашей точки зрения, особенно тщательно анализировали вновь поступавшие материалы.
Надо заметить, что наличествовал в нашей жизни и работе еще один, сначала не учитывавшийся руководством фактор. Разработчики, а иногда и мы все время получали разными путями огромное количество самиздатовских материалов. Они не считались секретными, и доступ к ним никем не ограничивался, за исключением каких-то особых случаев. Мы имели возможность читать все это — начальство считало, что нужно «знать противника», и многие из нас по-новому начинали смотреть на разные события и факты.
Были и другие «отдушины». В первые годы существования Управления один из наших сотрудников, Сережа Х. по прозвищу «Хлемансо», курировавший кино, устраивал в кинозале «Дома» просмотры лучших зарубежных фильмов из фондов Госкино. Для совершенствования языков фильмы были без титров и доставляли нам массу удовольствий. В зале сидели мы, сотрудники разведки, пограничники. Если фильм был на языке, не известном большинству — скажем, на итальянском, — всегда находился знаток такого языка и любезно переводил залу особенно важные моменты.
Потом эти просмотры тихо свернули, стали устраивать другие — уже в Доме кино, один из залов которого арендовали под семейные «вечера отдыха» Управления. Тут уж появлялось и начальство с женами, работали синхронисты, был буфет. Однажды рухнуло и это. Говорили, что «Пропойца» пришел к «Палкину» и рассказал, что его жена крайне возмутилась содержанием какого-то довольно легкомысленного фильма — кажется, с участием Бриджит Бардо. Как это так — сотрудники ЧК смотрят этакий разврат!.. В результате просмотры зарубежных фильмов прихлопнули и стали показывать только советские. Вскоре отменили и эти «вечера отдыха».
А в один прекрасный день было запрещено тем, кто не имел прямого отношения к конкретным разработкам, читать имевшийся в подразделениях самиздат. Борьба «за чистоту наших рядов» набирала силу и темп.
До переезда разведки за город для книгочеев вроде меня оставалась возможность реализовать свою тайную страсть в архивах ПГУ. Какая-то их часть хранилась рядом, чуть ли не в самом здании, другие дела по заказу оперработников привозили на следующий день из-за города. Заполнив анкету, я шел в архив и по выписанному требованию получал том, а то и несколько, из которых делал нужные мне выписки в рабочую тетрадь. Попадались иногда старинные дела: мне посчастливилось, например, прочитать подлинные материалы по знаменитым, ставшим впоследствии основой фильма «Трест» делам о комбинациях ЧК против белой эмиграции и Савинкова, ряд дел о работе нашей разведки во время войны и многое другое. Я читал рапорты на вербовку каких-то важных зарубежных шишек, написанные карандашом на четвертушках бумаги, списки оснащения и вооружения диверсионных групп, засылавшихся в середине войны в Норвегию, под псевдонимами наших зарубежных агентов угадывались имена, от которых лезли на лоб глаза, некоторые операции напоминали отрывки из фильмов о Джеймсе Бонде, которые мы успели посмотреть до запретов «Палкина»…
Позже, когда архивы вместе с разведкой уехали из «Дома», я сожалел о том, что чекистская молодежь не имела к ним такого доступа, как в наше время, — работа в архивах имела огромное воспитательное значение для молодого спецслужбиста. Там, в архивах, слава ЧК, ее победы и поражения, мощь и слабость, бюрократизм, предательства, там, как в капле воды, отражена история государства — ее секретные, не известные народу реалии.
Раздался телефонный звонок — второй раз я услышал голос Бобкова по прямому проводу: «Евгений Григорьевич, зайди, пожалуйста, если не занят…» Если не занят! Можно себе представить, как бы я ответил: «Да нет, как раз вот занят, в следующий раз загляну, Филипп Денисыч…»
Бобков сидел за столом, оперевшись щекой на руку. Напротив, у приставного столика, сидел «Палкин», весь темно-красного цвета. На столе перед Ф. Д. лежала моя рапортина на профилактику бедного нашего Доцента.
— Ну, что, нацелился на профилактику? Долго ты с ним занимался…
Я продребезжал, что да, вот нацелился тут. Исходя из, имея в виду то и это, с учетом этого и того…
— Ну а как же ты собираешься использовать вот этот, основной материал, самый горячий который? Ведь его легализовать не удалось, да и не удастся, наверное?
(В самую точку угодил Ф. Д. Это было самое слабое место.)
— Не знаю, — решительно сказал я, — не придумали еще, и пока придумать не получается. Тут какой-то неординарный подход нужен, необычный, не знаю какой.
— Ах, необычный… Ну тогда попробуйте вот что…
Да, это не лежало на поверхности, и додуматься до этого внешне простого, но очень смелого и действительно неординарного решения было можно — но не мне с моим малым опытом.
Я сидел и хлопал глазами, «Палкин» хранил каменное молчание.
Ф. Д. взял со стола ручку, жирно перечеркнул фамилию «Палкина» под графой «Утверждаю» и поставил свою подпись и число. «Палкин» из темно-красного стал черным, я чувствовал себя страшно неловко, знал, что он этой сцены мне никогда не забудет. Я до сих пор не понимаю, зачем Ф. Д. нужно было ее устраивать — а то, что он ее явно устроил, сомнений никаких…
— Ну, давайте, работайте, посмотрим, что там у вас получается.
Я подхватил протянутый мне рапорт, пожал генеральскую руку и тихим ангельским лётом вплыл в кабинет Ник. Ника.
— Ну вот, а ты ныл, не верил, что получится, чудак. Как будто начальству думается иначе, чем нам. Да у них этот «Доцент» тоже небось в зубах навяз.
Однако, когда я рассказал в деталях о разговоре у Ф. Д., приуныл и Ник. Ник. Он тоже не мог понять значения сцены, имевшей место при подписании рапорта. Однако быстро разобрался. «Вот увидишь, «Палкин» обязательно подключит к операции кого-нибудь из своих. Нужно продумать план профилактических бесед так, чтобы было расписано каждое слово, чтобы участник от «Палкина» не смог бы нам испортить обедню. И надо будет напугать его, чтобы самодеятельностью не занимался, а то они нам порушат все. Не устроили бы вместо профилактики провокацию».
Ник. Ник. как в воду смотрел. Провести беседу с «Доцентом» было поручено Гостеву, а с одной из приятельниц «Доцента», «философиней» Т., — «Черному»…
Раздумья моих начальников и мои собственные вылились в такой вариант беседы Т. и «Черного», при котором последний был лишен любых возможностей оперативного творчества. Шаг вправо, шаг влево… Он просто должен был повторить выученное почти наизусть заявление, выслушать то, что ему будет сказано в ответ, — и ни слова больше. Гостев, конечно, оставил себе возможность поговорить, но тоже держался жестких рамок — провоцировать «Доцента» и портить финал разработки мы позволить не могли. Кроме того, мы рассчитывали и на здравый смысл этого жизнелюбца. Вариант использования имевшихся у нас материалов, который предложил Бобков, не должен был оставить у «Доцента» никаких сомнений: каждый его шаг и слово, а также каждый шаг и слово его единомышленников, были нам известны и шутить КГБ не собирался. Опасаясь тенденциозных толкований, решили записи не проводить — Гостев и «Черный» должны были лишь составить справки об этих беседах для приобщения к делу.
Я устроил вызов «Доцента» в МГУ под каким-то предлогом. Двое коллег были уже там для подстраховки, я приехал в своей машине. С одним из них вошел в комнату, где чем-то занимался мой «злоумышленник», поздоровался, представился как сотрудник КГБ и попросил проехать «к нам» — «для консультаций». «Доцент» и глазом не моргнул, спокойно собрал какие-то тетради и вместе с нами вышел к машине.
Я предложил ему сесть рядом со мной, ребята сели сзади — все чинно, спокойно, и поехали, не спеша.
Глядя на сухое, энергичное лицо человека, сидевшего справа от меня, я почему-то уверился, что «Доцент» нас «не подведет» и правильно поймет, что происходит. Ребята сзади болтали о пустяках, отрабатывая линию поведения — не тревожить «клиента», не задавать ему никаких вопросов. Сам я тоже плел какую-то светскую чепуху, как будто мы ехали не в КГБ, а на просмотр моделей одежды фабрики «Большевичка».
Не торопясь, подъехали к «Дому», все выбрались из машины (с ребятами я тут же попрощался — им якобы было по пути), и мы с «Доцентом» вошли в подъезд.
Часовой был проинструктирован и только козырнул нам, мы поднялись на наш этаж, и я ввел приглашенного в кабинет Гостева, который с ним любезно поздоровался и усадил в кресло — в низенькое, конечно…
Дождавшись звонка от Гостева, я пошел к нему и застал его прощающимся с «Доцентом».
— Евгень Григорич, проводи, пожалуйста, Анатоль Сергеича…
Мы молча спустились на лифте вниз и вышли в Фуркасовский переулок.
Что я мог сказать на прощанье человеку, в жизнь которого просунул свои нос и уши почти на три года?
— Вы бы там с друзьями поосторожнее, что ли, Анатолий Сергеевич… Не попадайтесь, пожалуйста, опять…
— Да ни в коем случае, — бодро ответил «Доцент», и мы попрощались.
Я вернулся к Гостеву, где уже был «Черный», и послушал, как они делились впечатлениями от бесед с философами. В принципе, все получилось неплохо: разрабатываемые предупреждены, на профилактических беседах вели себя спокойно, никаких провокаций, никаких грубостей, никакого надрыва. За обоими отправилась «наружка» — нам, конечно, хотелось знать, куда они пойдут и с кем будут обсуждать происшедшее.