Жаль было, когда эта карьера оборвалась из-за ошибки, допущенной во время августовских событий.
И вдруг грянула новость: руководство предложило мне новое назначение — уйти в действующий резерв, «под крышу», в ВААП.
Я немного удивился выбору начальства — недавно разведенный, я должен был, по традиции, какое-то время побыть в париях, а переход «под крышу» сопровождался небольшим повышением в должности. Видимо, сыграли роль знание языка и репутация книжного червя. В Агентстве мне надлежало занять скромную должность заместителя начальника Протокольного отдела Управления международных связей.
В создании Всесоюзного агентства по авторским правам КГБ, очевидно, принимал деятельное участие. ВААП, о целях, перспективах и возможностях которого многие имели тогда весьма приблизительное представление, для Комитета выглядел очень привлекательно. Разведка сразу нацелилась на контакты с интересными иностранцами, на представительства ВААП за рубежом, 5-е Управление рассматривало Агентство как серьезную возможность выходов на творческую интеллигенцию, как шлагбаум для «тамиздата».
…Бегство и предательство разведчиков ПГУ, да и военных, становилось чем-то привычным. Никто из крупных начальников не был наказан, никто не подал в отставку. Бывало, поступали негласные распоряжения, запрещавшие обсуждать эти «происшествия». Чего этим хотели добиться — непонятно.
Рассказывали, что разведка ГДР захватила одного из своих изменников за рубежом и вывезла в багажнике белого «мерседеса» в ГДР. Личный состав Управления был выстроен во дворе здания, на предателя напялили мундир, сорвали погоны, прочитали приговор и расстреляли…
В работе «под крышей» есть и масса положительных моментов — для тех, кто собирается там работать, а не отбывать рабочее время. Во-первых, возможность жить хотя бы частично в другой, как правило, небезынтересной среде.
Во-вторых, возможность научиться чему-нибудь новому, а учиться я очень любил и люблю до сих пор. Для работы в ВААПе необходимо было овладеть для начала хотя бы азами авторского права, о котором во всей стране имели четкое представление едва ли с полсотни человек. Кроме того, мне давно хотелось выучить еще хоть один язык, а совсем втайне — написать и защитить диссертацию по научной фантастике — я продолжал увлекаться этим жанром. Я знал нескольких «подкрышников» из ПГУ, которые, прекрасно выполняя основную работу, умудрялись делать великолепные репортажи для ТВ, писать книги, вести научную работу. Они становились все более независимыми от КГБ и от своих начальников. Начальников это раздражало — независимость в КГБ не любят больше чем где бы то ни было.
Ни шатко, ни валко потянулись оформление, сдача дел и участка работы. С этим мне повезло меньше всего. Сменщик мне достался вялый, апатичный, видно было, что хороший опер из него вряд ли получится. Он не внушал симпатии, не мог заинтересовывать людей, привлекать их к решению наших задач. Жалко было отдавать в такие руки полностью «закрытый» объект, а уж об агентах и говорить не приходится. Я чувствовал, что никто из них с моим сменщиком по-настоящему не сработается. А делать было нечего — служба.
Те, с кем я прощался в «подвластных» мне ведомствах, сожалели о моем уходе, как мне казалось, вполне искренне. Жаль было расставаться с ними и мне.
Особенно меня удивила подготовка моей «легенды». Я по наивности думал, что этим занимаются какие-то специальные люди, но нет, «легенду» мне предложили составить самому, а все остальное проходило на достаточно примитивном уровне. Впрочем, в этом был определенный смысл. Дело в том, что «легенда» — вымышленная биография спецслужбиста, должна максимально приближаться к подлинной — это дает возможность меньше врать, запоминать, придумывать и, следовательно, меньше попадаться.
Особенно я удивился, когда в парткоме КГБ мне выдали новый партбилет — никогда не думал, что дублируются и такие документы. Но не мог же я притащиться в ВААП с партбилетом, в котором уплата членских взносов проштамповывалась печатями КГБ…
За несколько лет до описываемых событий я посетил подразделение, где разработанные кем-то «легенды» приобретают практическое воплощение — превращаются в документы, справки, паспорта зарубежных стран.
Мне рассказали, как найти этот неприметный особняк на одной из оживленных магистралей Москвы, предупредили, что кнопка звонка на стальной двери замаскирована под головку болта. От частого употребления этот болт, в отличие от остальных, ярко блестел, отполированный многочисленными оперативными пальцами. Привыкший отгадывать подобные загадки догадался бы и сам.
Узенькая проходная, охранник в штатском со спокойным цепким взглядом, проверка документов, прохожу во двор. Небольшой, в три этажа редкой красоты особняк, а за ним необъятный (с улицы ни за что не догадаешься) двор. Во дворе несколько зданий. Пока иду по двору, вижу, как в небольшой крытый грузовик с помощью ручной лебедки загружают здоровенный ящик, сбитый из добротных свеженьких досок. На досках надписи по-арабски и какая-то непонятная символика — то ли орел, то ли корона. Работа идет неторопливо, четко, все «грузчики» — в светлых свежих сорочках, при галстуках, в ладно сшитых брюках. У старшего, лет 50-ти, из-под усов торчит сигара. День безветренный, запах табака на весь двор.
Вхожу в здание (опять проверка документов) и попадаю в «секцию Кью» из фильмов о Джеймсе Бонде. Иду через комнаты. На столах и стеллажах разложены инструменты, электродрели невиданных размеров и модификаций, какие-то приборы, перегородки, одна сторона которых — зеркало, другая — обычное прозрачное стекло.
Нахожу нужную комнату, где ждет человек, с которым мне суждено будет с этого дня приятельствовать долгие годы — Валерий И. Объясняю суть дела, спрашиваю, будет ли это готово в установленный срок. Валера веско отвечает, что здесь шуток не шутят и это будет именно готово и именно в срок. Вместе проходим двором в особняк, идем через комнаты, каждая из которых представляет собой ателье художника (сотни кистей и кисточек в стаканах и банках, растворители, краски, мольберты, палитры, запах скипидара), студию фотографа (десятки фото— и кинокамер, груды пестрых упаковок с пленками, софиты, рефлекторы, экраны), типографию (компактные печатные станки, принадлежности для гравировки, банки с типографскими красками) и многое другое. Народ везде молчаливый, красиво одетый, занятой. Видно — спецы высокого класса, знающие себе цену. Мне показывают, кто и как будет делать это, спрашивают, в каких условиях это будет использоваться. Делают пометки в блокнотах с пронумерованными страницами. Выходя из особняка, спотыкаюсь и оббиваю себе колено о станину какого-то механизма — похоже на части подъемника лифта. К огромной шестерне прикреплена бирка с надписью: «п-во…» и название страны.
В проходной — опять проверка документов, сдаю пропуск, выписанный на время визита. Выхожу на улицу.
Это, конечно, было готово в срок и действовало безупречно.
Люди, работавшие (работают ли сейчас?) в этом подразделении, участвовали в секретнейших и рискованнейших операциях КГБ в Союзе и за рубежом. Трусы, подхалимы, интриганы распознаются там очень быстро и долго не задерживаются. Их без шума и без треска на партийных собраниях рассовывают по вспомогательным подразделениям или увольняют в «народное хозяйство». Дисциплина и порядок чувствовались там везде и во всем.
А к нам в Управление и в отдел валом повалили совсем уже непонятные люди.
Один, с внешностью и ухватками завзятого урки как-то особенно громко и затейливо матерился по телефону, когда я вошел в комнату.
— С кем это он? — поинтересовался я.
— Да с женой, — сконфуженно пояснил другой молодой сотрудник…
Второй, быстро пробившийся в начальники, всегда выглядел, словно его только что вытащили из бетономешалки: вечно несвежие костюм и сорочка, брюки, знакомство которых с утюгом так никогда и не состоялось, нечищенная обувь. Рядом с телефоном на столе — полоскательница, где в луже спитого чая плавают десятка два окурков. Вечно чем-то напуган, до столбняка боится начальства, вокруг любой чепухи начинает плести бесконечные разговоры, обсуждения… Любит приходить на работу по субботам и воскресеньям, когда в этом нет никакой нужды, но есть возможность показаться начальству. Притворяется очень, очень умным и глубоким…
Третий — бывший учитель из Новосибирска. Быстро разъелся на московских колбасах, стал толще вдвое, хитрый словоблуд, на руках — татуировка. Этот умудрился, поучая и назидая, не приняв участия ни в одной серьезной операции, не завербовав ни одного агента, выпрыгнуть в начальники отдела, да и еще получить высшую награду КГБ — знак «Почетый чекист». Даже из какой-то безобразной пьяной истории Палкин вытащил его за чуб без потерь…
Четвертый, только что придя в отдел из Московского управления, услышал в перерыве партсобрания, что умер Тарковский.
— Собаке — собачья смерть, — громко говорит он и посматривает по сторонам — все ли слышали, какой он правильный и идеологически выдержанный. Впоследствии он крепко задружит с тем, который разговаривает с женой по-матерному…
Еще один — совсем уже дурак и, кажется, даже не особенно старается это скрывать. Поэтому его быстро делают секретарем партбюро отдела и он «имеет мнение» о каждом из нас, пишет на нас характеристики. В работе — ноль.
А ведь вокруг было немало знающих, опытных, приличных людей, даже из молодых сотрудников. Но не они играли первую скрипку, не они сидели в президиумах, не они создавали климат в отделе. Это те, другие, отталкивая друг друга локтями, поддакивавли Палкину, Пропойце, Рыхлому — проводили в жизнь «нужную линию». Как в древнегреческой трагедии, этот хор вторил главному актеру, и вторил слаженно.
Я все еще «ходил на прямых ногах», мне казалось, что мои-то дела двигаются прекрасно. Цели мои были скромны, работу я знал недурно, и она у меня получалась.
Мне было известно, что большинство комитетских должностей в ВААПе уже заняты. Возглавлял группу работников нашего Управления покойный Василий Романович Ситников — «дядя Вася», «Дед», как его прозвали позже. Он занимал должность заместителя председателя Правления — почти зам. министра. Это давало ему реальную власть в Агентстве. Один сотрудник «сидел» в отделе кадров, другой — в Управлении распределения гонораров и учета авторов, третий — в Управлении художественной литературы и изобразительного искусства. В том же управлении был «спрятан» сотрудник ПГУ, тоже покойный теперь Михаил Привезенцев. Пока шел процесс оформления, я перезнакомился со всеми, кроме Ситникова.
Вечерами я долбил учебник Богуславского по авторскому праву, внимательно изучал какой-то американский авторско-правовой журнал, откуда вычитывал английские эквиваленты вааповской терминологии. В перерывах раздумывал о том, что теперь у меня будет в два раза больше начальников, в два раза больше поручений и обязанностей, в два раза больше совещаний и партийных собраний, которые я теперь ненавидел еще больше, чем прежде, — палкинская свита сделала их невыносимыми. С достаточной ясностью мне пока представлялись только мрачные стороны моего существования.
Кроме того, в «оперативных кругах» мне не раз приходилось слышать весьма нелестные отзывы об офицерах действующего резерва. Их частенько называли «бездействующим резервом», и некоторые примеры, надо сказать, подтверждали это.
Но и примеров четкой, чистой работы офицеров «д/р» я видел немало, и меня не пугало ничего, что было связано непосредственно с оперативной работой. Тут я был уверен в себе — за плечами было уже достаточно. Кроме того, я чувствовал многие свои преимущества перед теми, кто априори был непригоден к работе под крышей. Например, в международных службах различных ведомств сидели люди, не знавшие ни одного языка… Они не могли прочитать ни одного документа, телекса, письма, не могли самостоятельно, без помощи переводчика, провести беседу с иностранцем. О каком секретном, доверительном общении с интересующими нас людьми могла идти речь? Но такие места обычно считались «блатными», «теплыми», и попадали на них обычно любимцы руководства. Еще бы! Там маячили и поездки за рубеж, и подарки от иностранцев, и застолье на приемах и раутах и кто знает, что еще… А любимцам начальства вовсе не обязательно знать то, что другие знать просто обязаны…
Имели место и омерзительные происшествия с «подкрышниками» — пьянки, адюльтеры, даже финансовые махинации, причем и то, и другое, и третье делалось так косолапо, что «светлый облик» КГБ страдал вдвойне — налицо была и утрата «облико морале», и элементарное неумение скрывать то, что стараются скрывать всегда и все.
Вместе с описанными выше изменениями в кадровом составе (отдела, Управления, видимо, всего КГБ), которые походили на всеобщую дебилизацию, такие случаи происходили все чаще. Я был патриотом КГБ (и до сих пор остаюсь им), и мне обидно было видеть, как пьяное хамье компрометировало Орден и всех порядочных людей, работавших там, — а ведь их было большинство…
Я понимал, что начинается не просто новая работа, а новая жизнь, и как мог, готовился и к тому, и к другому. Я знал, что переход «под крышу» сократит общение с палкинской свитой, да и в «Доме» теперь придется бывать не часто. А какова будет новая «среда обитания»? Что там за люди? Сложатся ли отношения с начальством? Пойдет ли работа сразу или долго надо будет втягиваться?
Уже тогда я инстинктивно понимал, что если не смогу знать и выполнять вааповскую работу лучше любого вааповца, то и моя чекистская работа хорошо продвигаться не будет. Позже оказалось, что я был совершенно прав — это один из неписаных законов работы «под крышей».
Да и в самом деле, как можно активно и успешно заниматься оперативной работой в ведомстве, не имея нормальных рабочих (а лучше прекрасных личных) отношений с руководством?
А как построить нужные отношения с иностранцем, если он не убедился в том, что ты отлично знаешь дело, можешь организовать то и это, можешь связать его с интересными ему людьми, а можешь и не связать, можешь подписать контракт, а можешь и не подписать?..
Как оказалось позже, это целая наука, и наука без учебников. Она постигается годами, и учиться желательно на чужих, не на своих ошибках.
Наконец, в начале июля 1974 года, все мои дела в «Доме» были закончены: я мог выходить на работу в ВААП.
Не было нужды обходить половину здания и прощаться со знакомыми — я знал, что буду появляться здесь. Тем не менее, прошелся все-таки по некоторым местам, где сидели товарищи, которые были мне особенно близки.
— Ты там только на рожон не лезь с начальством, — сказал Ник. Ник. и сделал лицо Старшего Товарища, Напутствующего Младшего.
— С каким начальством? — спросил я, изобразив буколического пастушка. — С вааповским или с Ситниковым?
— Да ни с тем, ни с другим.
Ник. Ник. всегда говорил меньше, чем знал. А он уже тогда начал догадываться, какие отношения сложатся между руководством ВААПа и «Палкиным», между Ситниковым и подчиненными ему сотрудниками.
Он был одним из тех, кто в палкинской свистопляске сумел сохранить выдержку, достоинство, душевное здоровье. Его нельзя было вынудить завести дело на кого-либо, если он не видел для этого достаточных оснований, он не «сдавал» своих сотрудников руководству отдела или Управления, никогда не торопился с выводами, характеристиками и заключениями. Он был один из тех на кого я хотел в чем-то походить.