Хорошо помню, как стушевался, засбоил Бакатин во время одной из своих бездарных пресс-конференций, кои он так любил давать в бытность председателем КГБ. Норвежская журналистка спросила его, когда же перестанут подслушивать ее телефон. Бакатин смутился, что-то начал переспрашивать… Любой опер из «Дома» тут же ответил бы — да через полчаса после того, как узнаем, что перестали подслушивать наших журналистов.
Так что не притворяйтесь перед друзьями (и перед собой тоже), что вы такая важная шишка. Если у вас есть серьезные основания думать, что к вам прислушиваются — никогда не выдавайте своей осведомленности и, наоборот, старайтесь использовать ваших подслушивателей в ваших же интересах, подбрасывая им выгодную вам информацию или дезинформацию. Как уже говорилось выше, «подслушка» — дело дорогое, сложное — установить, слушать или записывать, расшифровывать, стенографировать, печатать, пересылать и хранить материалы — не обольщайтесь на свой счет. Ну, если уж очень хочется, чтобы вас слушали, займитесь шпионажем, возглавьте группу серьезных преступников, создайте партию наподобие Жириновского…
«Жучки?» Да, дело известное. Джеймс Бонд, войдя в номер гостиницы, тут же либо на глаз, либо с помощью утыканного разноцветными огоньками ящичка начинает выдергивать из стен, мебели, букетов микрофончики…
Никогда не пытайтесь их обнаружить, не для того их ставят, чтобы их нашел эсэнгевский турист, приехавший в Рим из Урюпинска на полтора дня. Чтобы уж совсем успокоиться, имейте в виду, что микрофоном и передающим устройством может стать все, что вы привыкли иметь при себе: кейс, очки, брошь, расческа, пуговица, зубочистка…
Вот узконаправленные микрофоны, с помощью которых якобы можно подслушивать отдельные разговоры в толпе, — маловероятны. Они будут собирать шум со всей улицы, как узко их ни направляй. То же самое с оконными стеклами; может быть, их дрожь и передаст на соответствующую аппаратуру (это через наши двойные-то рамы!) то, что вы шепчете в постели, но при одном важном условии: все в округе замрет, и все остальные шепоты прекратятся. Иначе они тоже полезут в эту сверхчувствительную аппаратуру, и маловероятно, что самый умный компьютер выделит из этой мешанины уличных шумов именно ваши диалоги.
В определенных условиях можно наблюдать и фотографировать человека, когда он об этом не догадывается. Опыт таких наблюдений всегда возвращал меня к высказыванию знаменитого голливудского актера Генри Фонда: «Я никогда не делаю перед камерой ничего, что не сделал бы в жизни. Я никогда не делаю в жизни ничего, чего не сделал бы перед камерой»…
Тот, кто когда-либо вел подобные наблюдения, часто разочаровывается в человеческой натуре, бывает шокирован беззащитностью индивида перед бесстрастным бесстыдством спецслужб. До конца своих дней такие люди привычно контролируют свое поведение, даже находясь в полном одиночестве (или наоборот — плюют на все, ведут себя как заблагорассудится).
Конечно, существуют различные средства воздействия на объекты разработки, арестованных, допрашиваемых. Но применение их связано с санкциями столь высоких инстанций и случается так редко, что найти сведения подобного рода можно лишь в художественной литературе. За 33 с лишним года службы мне не приходилось не то что использовать что-либо из этого арсенала, а и слышать об этом.
Так что, если у вас расстройство желудка, не вините в этом спецслужбистов…
Вот американцы — те одно время очень любили пользоваться ядами. Их агент «Трианон» (помните — «ТАСС уполномочен заявить»?) при аресте отравился столь сильным ядом, что во время вскрытия погиб кто-то из бригады экспертов — вдохнул случайно пары от препарируемых тканей.
А специальная сенатская комиссия в США долго мучила допросами крупных чинов из ЦРУ, которое, как стало известно, планировало «внести необратимые изменения в состояние здоровья Фиделя Кастро»… Каков слог, а? С другой стороны, не напишешь же в конце XX века просто — убить…
Очень любят наши нынешние союзники (?) и всевозможнейшие хитрейшие электронные уши — прилепляют их к подводным телефонным кабелям, устанавливают на дне океанов и морей, в полях и лесах, в кабинетах сильных мира сего… Трудолюбивые жучки копят себе информацию, записывают ее, потом по сигналу с подводной лодки, из автомашины, а то и со спутника выстреливают радиовыстрелом на приемные антенны.
Радиовыстрел… Как долго никто не мог додуматься до простейшей, в сущности, вещи: не торопясь, аккуратно, нанести кодированную или шифрованную информацию на магнитофонную пленку или проволочку, а затем, подключив магнитофон к передатчику, прокрутить катушки с бешеной скоростью. Несмотря на все усилия, мы, как и во всех других областях, наверное, здорово-таки отставали от противника — это чувствовалось.
Разумеется, при чрезвычайных обстоятельствах действенны лишь чрезвычайные меры, и в серьезнейших разработках и операциях технари лезут из кожи, выдумывая невероятные вещи, но это — шедевры, а шедевры редки.
Основная сила и мощь спецслужб не в технике, а в людях, которые умело ее используют и способны дотошно анализировать получаемую информацию, делать правильные выводы. Которые с уважением относятся к противнику (то есть любому разрабатываемому) и в силу этого вправе рассчитывать на ответное уважение. Они защищают безопасность государства — такого, какое оно есть на момент их службы, а не такого, каким его хотелось бы видеть разрабатываемому (а часто и разработчику, кстати). Лучшие из этих людей — а может, и большинство — люди долга, что непонятно сейчас гражданским, но стало образом жизни спецслужбиста без каких-либо романтических оттенков.
Долг, дисциплина, а в лучших случаях — еще и честь. Вот этим и отличался разгромленный Комитет от милиции, не говоря уже о гражданских, купленых-перекупленых, разъеденных воровством и коррупцией структур. Эти качества оперсостава существовали как бы сами по себе, ими никто не размахивал и не гордился. Они были частью жизни и сознания. Да, не у всех, но у очень, очень многих.
Неделя, которую наша делегация провела в Варшаве, была насыщена работой: переговоры с польским партнером ВААПа — ЗАИКС, в творческих союзах, в отделе культуры ЦК ПОРП, беседы в посольстве. На меня кроме несложных протокольных обязанностей была возложена еще и роль водителя: недавно назначенный Константин Щербаков, представитель ВААПа в Польше, за рулем чувствовал себя неуверенно. Он тоже был другом Б. Д. Сын известного партийного деятеля, интеллигент, литературный критик, Константин оброс хорошими связями в творческих кругах Варшавы, установил правильные отношения в посольстве и быстро включился в работу ВААПа. Ему выделили для жилья и офиса квартиру бывшего корейского посла в доме, принадлежавшем Совету Министров ПНР. Это было большое здание с замкнутым двором и почти всегда запертыми воротами; в позднее время и ночью их открывал консьерж.
Когда мы в первый раз въехали во двор, я, увидев автостоянку, сразу сказал себе: «Э-э-э…» На ней была богато представлена продукция лучших западноевропейских фирм. Пока мы выходили из машины и что-то выгружали, молодая пара — оба лет по 18, оба сильно навеселе, оба в элегантных дубленках — уселась в ярко-желтый «порше» и, резко рванув с места, выехала со двора.
Был конец осени — дождливо, снежно, грязновато. Варшава сопротивлялась погоде яркими плакатами, прилично освещенными улицами, небогато, но со вкусом декорированными витринами.
Польшу и поляков я давно любил по прочитанному, по кино, по джазу, наконец, как родину Станислава Лема. В Варшаве нас дважды или трижды водили в экспериментальные театры, которые действительно были очень экстравагантны и необыкновенно интересны.
После недели пребывания в Польше страна и люди оставили какое-то зыбкое впечатление крутой национальной гордости, несмелой попытки выглядеть «шикарно» и смутно ощущаемой неуверенности, закомплексованности…
В Англии я мало сталкивался с посольскими, а в Варшаве, где открытие представительства ВААПа проходило под опекой и с участием дипломатов, впервые видел наш загранаппарат «в упор». Общение с загранкадрами в Варшаве оставило в памяти глубокий след…
Там, например, был Р., известный своими «подвигами» на дипломатической ниве. Женатый на дочери крупного дипломата, четверть века служившего послом СССР в различных странах, Р. «брал от жизни все». Во время его службы в США о нем ходили слухи как о непримиримом борце с зеленым змием: борьба между ними, похоже, велась на полное взаимоуничтожение. Легкие шутки с бросанием пустых бутылок из-под виски из окон на улицу не удовлетворяли энергичного дипломата и не соответствовали его довольно высокому рангу. Видимо, поэтому он во время одного из приемов, спутав окно с дверью балкона, вывалился со страшной высоты. Была зима, и он рухнул сначала на покрытую толстым слоем снега покатую крышу соседнего дома (принадлежавшего, кстати, Русской православной церкви — вот вам вмешательство свыше!) и только потом уже на тротуар, где серьезно повредил шею.
В посольстве злорадствовали — ну, после такого происшествия шея Р. будет сломана не только в буквальном смысле! Не тут-то было. Р. полежал в хорошей американской больничке, походил в специальном корсете и вскоре был назначен с повышением — в Норвегию, кажется… Говорили, что и там он твердо придерживался своих «принципов», за что был… переведен в Варшаву на должность советника и, с учетом значительного опыта зарубежной работы и родственных связей (они, как известно, самые прочные), стал чуть ли не вторым человеком в посольстве. Он активно помогал нам и производил впечатление неглупого человека. Но алкоголизм «скакал впереди него на лихом коне»… Выпив рюмку, он тут же валился под стол, и его выносили в соседнюю комнату «отдохнуть». Через некоторое время он возвращался свежим крепышом и мог выпить уже ведро.
Его жена, худощавая породистая женщина с испитым лицом, старалась не уступать мужу в этих эскападах и кое в чем даже превосходила его. Позже она решила убежать в Англию с каким-то поляком, но вовремя вмешалась польская контрразведка. Обидно было бы послу А., если бы задумка его дочери осуществилась. А. — преданный партии и стране человек, его другая, младшая, дочь — умница необыкновенная, скромница. Что и как происходит в таких (да и не только таких) семьях, почему дети никак не хотят идти «дорогой боевой славы отцов»?
Когда я приходил в «Дом», я все чаще убеждался, что между диссидентством, поддерживающим его Западом и 5-м Управлением началось нечто вроде гонок взапуски. Зарубежье, сначала рядившееся в одежды невмешательства во внутренние наши дела, объявило устами г-на Картера о священной борьбе за гражданские права (в основном за рубежом, не у себя в США), диссиденты с восторгом приняли эту уже открытую поддержку, хотя вообще о гражданских правах у нас до сих пор представления в широких народных массах более чем туманные. А уж тогда-то по пальцам можно было пересчитать тех, кто представлял себе перспективы и результаты этой борьбы. Я, конечно, среди них не числился. Из зарубежных радиопередач до меня доносились странно звучавшие имена и фамилии — Рой Медведев, Амальрик, Габай, Богораз. Я был вдали от этого и прилежным дятлом долбил свою «линию работы».
А что, если бы кроме «Доцента» мне пришлось бы серьезно заниматься разработками вольнодумцев?
Во многом сочувствуя им, принимая многое из того, о чем они говорили и писали, я вряд ли мог целиком разделять их взгляды и мировоззрение. Они выступали против государства, в котором жили и гражданами которого являлись. По тогдашним уложениям и законам, инакомыслие, мягко говоря, не поощрялось. Законы эти писались не в КГБ — КГБ как «орудие партии» их исполнял и заставлял исполнять других. А я вместе со своими товарищами защищал это государство — или, по крайней мере, мне это так успокоительно казалось.
Но все эти раздумья — из «тогда». Сейчас-то, окрепнув задним умом, многие отчетливо видят успехи победившей в нашей стране «демократии» и последние сомнения, если они у кого-то и были, исчезают.
«Демократы» наши, отстояв в «смертельном» бою свой Белый дом и ублажив (но еще не до конца, нет!) вашингтонский, не понимают, что их победа — предпоследний, оглушительный аккорд нашего поражения в так называемой «холодной», а совсем точно — в третьей мировой войне.
Холодной эта война была для тех, кто уютно следил за ней по экрану телевизора, попивая чаек, листая утренние газеты и намазывая джем на тепленькие тостики. Горячей горячего была она там, где, поигрывая мускулами друг перед другом, переставляли шахматные фигурки два военных супермонстра.
Горячей она была в Берлине 1948 года, в Корее, в Китае, в забрызганных напалмом джунглях Вьетнама, где в упор расстреливали из пулеметов жителей жалких тростниковых хижин. Она никому не казалась прохладной и в Латинской Америке, где вошел в моду «жилет» — жертве отрубали голову двумя ударами мачете, вырезая ее вместе с шеей из тела и доказывая, видимо, именно таким способом превосходство своей идеологии… От нее, «холодной», несло смертельным жаром на Арабском Востоке: шестидневная война, опустошение Ливана, непримиримое противостояние евреев и арабов, военных, спецслужбистов и террористов, мусульман и иудеев.
Афганистан, который состоялся-таки, как будто не было Вьетнама, как будто не было в руководстве СССР людей, способных спокойно проанализировать историю этой нищей страны…
«Холодная» война дышала обжигающим смертельным маревом в Анголе, гремела взрывами террористов в Ирландии, молниеносной агрессией США она раздавила крошечную Гренаду (весь мир целомудренно отвернулся — ах, какой-то там островок…). Сомали, Эритрея, Нигерия, Чад, Алжир, Египет, да где только любовно обработанное оружие не извергало неумолимую смерть, где только не завывали входящие в пике бомбардировщики, где только не срывались со стартовых площадок ракеты…
Единственное утешение для уцелевших — если они способны утешиться этим — осознанная США и СССР невозможность прямого военного конфликта.
Вот и передвинули мы с американцами третью мировую войну подальше от себя в страны «третьего мира» — сделали из них испытательные площадки для наших вооружений, огромные «песочные ящики» для маневров наших стратегов. С настоящими танками, самолетами и настоящими убитыми. В том числе и своими, правда, но зато не у себя же, не дома!
А совсем-то рядом, в Европе! Восстание в Венгрии, «Пражская весна», по которой мы прошлись танковой гусеницей? А югославская трагедия? Вовсе не «холодной», а совсем «горячей» продолжает эта война быть и сейчас для очень многих. Она полыхает уже вдоль наших границ, кулаками беженцев стучится в наши окна и двери. Это — третья мировая война, и не только по географии и вовлеченности в нее огромного количества людей. Это ведь еще и война экономик, выиграть которую мы не могли никак. Силы были слишком неравны, удивительно, что мы вообще могли продержаться так долго — почти 80 лет. Все-таки страна наша действительно «велика и обильна». Была.
Думаю, нынешнее состояние разгромленной и стремительно разоряемой страны, превращение ее в сплошную «зону бедствия» есть результат долгой, прекрасно спланированной, тонкой работы американских и швейцарских банков и корпораций в союзе с международной экономической элитой. Вот кто на каком-то этапе третьей мировой войны отодвинул легонько мощным плечом военных, дипломатов и спецслужбистов и сказал — ну ладно, ребята, молодцы, хорошо поработали. Теперь вступаем мы.
Поучительно, что, накопив изрядный опыт обращения с побежденными, американцы не трубят на каждом шагу о своей победе. Удивительно, с каким тактом и как плавно нас передали на доедание Международному валютному фонду, банкам, нефтяным корпорациям.
Мы, жители огромной и некогда великой страны, и не понимаем, что являемся гражданами поверженного, разгромленного, оккупируемого государства. Похоже, что процесс осознания этого поражения будет мучительно долгим для тех, кто способен глубоко переживать такие вещи, кто не превратился в манкурта, торчащего из киоска с жевательной резинкой и набором сомнительных ликеров.
Одержав победу в третьей мировой войне и добивая противника экономически, США вовсе не собираются оказывать нам никакой существенной помощи — это было бы просто абсурдно, нелогично.
Наша экономика, донельзя милитаризованная в течение 70 лет, почти разрушена. Политическая обстановка нестабильна и непредсказуема. В этих условиях (не говоря о многих других) никакое государство всерьез не задумается о существенных вложениях в такую страну. О частном капитале и говорить нечего — здравомыслящие бизнесмены, и без того достаточно рискующие ежедневно, не добавят себе забот, инвестируя средства туда, откуда они не только прибыль, но и свои-то собственные деньги вряд ли вернут.
Но окончательно «загнуться» нам не дадут по нескольким причинам.
Ну, самая, может быть, эфемерная: у многих богатых людей и обществ стремление делать добро становится социальным инстинктом. И нечего бубнить, что с филантропов и меценатов, дескать, налогов меньше берут. В Америке действительно много богатых и щедрых людей, и некоторые помогают нам довольно значительными пожертвованиями. Спасибо им большое. Помогают и совершенно простые, далеко не богатые — и этого нельзя не уважать…
Вторая причина — посущественнее. Территории, «освобожденные от большевизма», являются огромным рынком, который не оставляет равнодушным ни одного предпринимателя, ни одно развитое государство. Да, покупателю на этом рынке нечем платить, он нищ. Но можно ведь торговать и в кредит, можно и подождать с долгами…
Третья причина — еще существеннее. Это наши природные богатства, до которых теперь несравненно проще добраться, хотя и не так еще легко, как хотелось бы. Существует также сладкая перспектива сделать из нас огромную свалку для радиоактивных отходов и вообще любой третьесортной продукции, пищевой и промышленной.
И, наконец, четвертая причина, может быть, самая главная, хотя и довольно отдаленная во времени.
В первую очередь США, а вслед за ними и некоторые западные страны через израильско-арабский конфликт, через войну в Ираке все больше и глубже втягиваются в зловещее противостояние «христианский север — мусульманский юг». Мусульманский фундаментализм — религия жесткая, малокомпромиссная, все и вся, что вне ее, — неверные, нечистые, гяуры. Похоже, она постепенно внедряется в сознание огромных масс населения арабского Востока, всплески ее уже видны и в бывших наших, а ныне «суверенных» республиках Азии. Западные футурологи и прогнозисты вряд ли не рассматривают вариант, при котором эта религия, в конце концов, станет солидной базой для тотальной ненависти огромных масс арабских и тюркских народов к США и их европейским союзникам. Сценарий глобального противостояния «Север — Юг» кажется вполне возможным. Вот тут-то слегка подлеченное и подкормленное гигантское пространство бывшего СССР (если у нас к тому времени не хватит ума вновь собраться вместе) и станет бампером между конфликтующими или воюющими сторонами. А лет еще через 300 будем гордиться, что защитили западную цивилизацию от нашествия Новой Золотой Орды. Привычную разруху и нищету наши историки объяснят молодежи как последствия двухсотлетнего гнета, скажем… Ирака?
Смерть, которую мы продолжаем продавать (а чаще — дарить) странам этих районов, вполне возможно, вывалится нам на голову через бомбовые люки самолетов, сработанных на наших же заводах.