— Почему?
— Да мы ведь каждый год ведем эту съемку. Вот они и пытались Андропову пудрить мозги — дескать, в этом году народу гораздо меньше, чем в прошлом.
— Ну а на самом деле?
— Да какое-там меньше. Еще как больше… Что они все замазывают-то, ведь себе дороже обойдется. Или уговаривают друг друга, что ли…
Итак, только через Министерство внешней торговли можно было хоть немного помочь «Бобтрейду» с выпуском БСЭ. А министерство, естественно, занималось своими делами и ничуть не интересовалось ничьими и никакими идеологическими экзерсисами. Даже роскошно изданная в «Акадимос» книга Брежнева «Мир — бесценное достояние народов» вызвала в министерстве только вежливый интерес, не более.
Боболас и его друзья ничего не знали о наших бюрократических играх и несколько были озадачены «потеплением» в МВТ. Впрочем, оно постепенно сошло на нет: МВТ вовсе не собирался в ущерб своим прежним связям и партнерам в Греции расширять торговые операции с «Бобтрейдом».
Казалось, что греческая компартия должна бы принять участие в кампании по подписке на БСЭ и в работе по ее распространению? Ничуть не бывало. В подписной кампании коммунисты принять участие не захотели, от поддержки проекта по изданию БСЭ практически воздержались. Большой помощи от них никто и не ожидал. Но все равно их позиция озадачивала.
Как-то раз «Дед» вернулся из ЦК, пригласил меня зайти.
— Вишь ты (иногда он любил подпустить славянизмов), я там заглянул в международный отдел и попробовал нашу греческую тему «потрогать», заручиться какой-никакой поддержкой.
— Ну и что они?
— Таким, понимаешь ли, холодом подуло… И даже намек тонкий подпустили, мол, не вовремя, не стоило бы… А один вообще болтнул, что трудно, мол, нейтрализовывать последствия неправильных действий. Ты как думаешь-то?
— Ну, мне бы еще свои уши в такие эмпиреи просовывать (а я любил притвориться этаким туповатым фельдфебелем).
— Вот и зря не просовываешь. А я-то подумал вот что. Видимо, эти ребята у Флоракиса почитывают западную прессу. Да и в греческой все эти материалы перепечатываются — насчет «руки Москвы», «кремлевских денег» и прочая чушь. Вот они и решили, что эти мнимые миллионы не из тех ли денег «выделены» Боболасу, что идут на поддержку компартии Греции? Вот почему они и не хотят ни шиша Боболасу-то помогать — ревнуют. Они же еще в Международный отдел и настучать на него могут с три короба.
Что ж, сейчас видно, что могло быть и такое…
В год 100-летия со дня рождения Ленина, особенно богатый на святотатственные анекдоты об основателе нашего государства, я лежал в комитетском госпитале, ожидая очень неприятной операции. Ее то назначали, то отменяли: то температура накануне повысилась, то с кровью что-то не то… Я приуныл. Соседи по палате сочувствовали.
Один из них, Петро, красавец хохол с традиционным чубом и тонкими чертами лица, пограничник, лежал с множественными осколочными ранениями. Его сослуживец по заставе решил уйти через «зеленку» в сопредельное государство, но уйти неординарно. Когда личный состав заставы собрался в красном уголке то ли на занятия, то ли на собрание, мерзавец бросил в окно связку гранат и только после этого ушел.
Покосило многих, а Петруха получил десятка два крошечных осколков, и почти все легли неудачно, засели в опасных местах. Врачи колебались — вырезав несколько кусочков металла, остальные они предпочли бы оставить, если бы время от времени те не причиняли Петру невероятные страдания. Ток крови передвигал то один, то другой, а иногда и несколько сразу, железо цеплялось за нервные стволы и окончания… Петр кричал страшно, врачи не могли помочь ничем, а держать парня на морфии опасались — мог неисправимо привыкнуть.
Выход нашла санитарка, здоровенная тетя Нюра. Она пользовалась нехорошей славой в связи с многократными и успешными вмешательствами в личную жизнь пациентов. Любимым трюком тети Нюры было подойти к группе больных, собравшихся у телевизора, а еще лучше — к парочке, уединившейся в уголке, и, поигрывая наконечником клистирного прибора, трубным голосом объявить: такой-то (или такая-то) — на прямой провод! Это был госпитальный эвфемизм промывания желудка. Мало какой флирт не разрушался таким грубым вторжением в область нежных чувств.
В очередной приступ у Петра, когда всех трясло от его криков и врачи в очередной раз колебались, давать ли морфий, тетя Нюра вбежала в палату, сгребла кричавшего парня в охапку и на руках понесла в процедурную. Там она плюхнула его в налитую для кого-то горячую ванну, и через минуту Петр замолчал — разогретая кровь опять подвинула осколки, и они перестали на что-то давить…
Роберт Максуэлл никогда не был агентом КГБ. Легкость, с которой это принялись приписывать покойнику, еще раз подтверждает невероятный цинизм и дешевизну «свободной прессы», а больше всего — ее неустанное стремление забить еще один гвоздь в крышку гроба Комитета.
Максуэлл приехал в Москву для переговоров с ВААПом году примерно в 1976–1977-м. Я еще работал в протокольном отделе Агентства, Максуэлла в лицо не знал, и встречать его в Шереметьево со мной поехал замечательный человек — начальник отдела США Юрий Николаевич Градов, ветеран войны, ветеран «Межкниги», энергичный ваапмэн, а впоследствии — представитель «Межкниги» в Китае.
Максуэлл был энергичным, подвижным и очень развязным человеком. Приветствуя Юрия Николаевича, а потом и меня, он как-то странно возлагал свою мощную длань на наши затылки и поглаживал их — так обычно гладят больших верных псов. Для Юрия Николаевича это, видимо, было не в новинку, он давно был с Максуэллом знаком, а я, слегка опешив, тут же вернул Роберту его ласку. Теперь опешил он, правда ненадолго.
Материалы, которые имелись в архивах КГБ на Максуэлла, я заказал в тот же день, незадолго до отъезда в аэропорт, а ознакомиться с ними сумел только дня через два.
Максуэллу были посвящены три или четыре ветхих, чуть ли не заплесневелых тома в каких-то дальних архивах Ордена.
Роберт родился в чешской деревушке, очень близко к границе с Украиной. Родители его были евреи, и настоящая его фамилия — Ках или Кох. Из того, что я прочитал в этих ветхих архивных томах, было неясно, как и где проходили детство и юность Максуэлла, но в середине Второй мировой войны он, как и многие чехи, поляки, французы, оказался сначала в Англии, а затем и в британской армии. Видимо, неплохо воевал (а может быть, сразу попал в разведку или контрразведку) и наверняка учился, потому что к концу войны имел звание капитана. Уже в то время агентура и знакомые Максуэлла отмечали его несомненную храбрость и незаурядность. После войны он работал в одной из многочисленных военных организаций, если память не изменяет — в Вене. Это была какая-то комиссия, принадлежность которой не вызывала никаких сомнений у тогдашнего НКВД. Но ведь как в спецслужбах: есть уверенность, есть подозрения, есть сомнения в принадлежности кого-либо к разведке или контрразведке противника, но, пока вы не увидите удостоверение личности конкретного лица или иные бесспорные документы, это лицо не рассматривается как «установленный спецслужбист». А хороший специалист может жить и работать так, что долго не будет давать повода для дополнительной заинтересованности в нем. Тем более в оккупированной стране, работая бок о бок с какими-никакими, а союзниками.
«Славянское» происхождение Максуэлла было быстро раскрыто, и, с учетом его личных и деловых качеств, стали высвечиваться заманчивые перспективы его вербовки.
На протяжении нескольких послевоенных лет оперативные «танцы» вокруг Роберта то замедлялись, то набирали темп, уж очень он казался интересным и «перспективным».
Собирали информацию о том, где он добыл деньги на организацию «Пергамон пресс» — своего издательства. Получил от жены? От английских спецслужб? Присвоил какие-то суммы в Вене? Как почти всегда в оперативных играх, точные ответы не просматривались…
А Максуэлл хитрил, подпускал к себе очень близко, но не так, как хотелось бы игрокам. Его неплохо изучили, знали, что он страдает от того, что не был по-настоящему принят в тех кругах, куда стремился, пытается вскарабкаться туда по грудам денег, оскальзывается и снова лезет вверх.
В одном Роберту повезло (или не повезло?): листая ветхие страницы архивного дела, читая десятки сообщений агентов, справок о встречах с ним оперативных работников, я видел совершенно ясно — ни разу во время этой долгой, терпеливой охоты рядом с ним не оказалось охотника, равного ему по воле, интеллекту, душевным качествам.
Ситников, узнав, что имеется обширный архивный материал, и выслушав мои рассказы о собственных впечатлениях, взвился было и даже заговорил о том, чтобы поднять дело из архива и продолжить разработку. Однако, когда я назвал фамилии тех, кто участвовал в охоте, он заметно приуныл — некоторых он знал и уважал. Мне, кроме того, казалось, что он скрывал от меня что-то — может быть, по работе в Вене он знал о Максуэлле нечто, не попавшее ни в какие документы. Но это — сфера предположений.
За годы, последовавшие за этими событиями, Максуэлл создал целую империю. На каком-то этапе американское издательство «Харкурт Брэйс Йованович» решило приобрести максуэлловское хозяйство. Наняли лучших адвокатов. Переговоры длились почти три месяца, в лондонском отеле «Кларидж» сняли чуть ли не целый этаж. Сделка так и не состоялась — как мне рассказывали сведущие люди, «хозяйство» оказалось столь огромным, что определить даже механизм смены хозяина не представлялось возможным. А может быть, в свете последних новостей после смерти Роберта, оно было слишком запутанным? Думаю, что единственным основанием предполагать принадлежность Роберта к агентуре КГБ было издание в «Пергамон Пресс» книги Андропова — но ведь многие зарубежные издатели выпускали и книги Брежнева, и произведения Горбачевых, даже Черненко был опубликован все в том же «В и Г». Была «разрядка», за возможность первым опубликовать писания наших вождей иностранные издатели частенько даже боролись, наивно полагая, что в условиях тоталитарного правления это будет способствовать развитию их бизнеса в России.
Некоторые из тех сотрудников ВААПа, которые непосредственно вели дела с Максуэллом, были уверены, что книги советских вождей, которые издавались в «Пергамон Пресс», выпускались тиражами по нескольку сот штук — для подарков авторам и их соратникам, для нескольких библиотек. Да и то — кто может представить себе нормального иностранца, жадно вчитывающегося в пухлый том речей очередного генсека, написанных кем-то из его челяди?
В СССР такая книга могла быть чем-то вроде пропуска в довольно высокие сферы, не говоря уже о возможности личной встречи с автором; ее можно было использовать в политических играх самого различного плана — «вчера я встречался с Андроповым и твердо сказал ему…» Поди, проверь.
Главный же интерес Максуэлла в СССР заключался в том, чтобы получить (то есть, купить, конечно) права на издание в «Пергамон Пресс» как можно большее количество журналов, издававшихся по линии Академии наук. Он даже пытался «отхватить кусок от американского пирога» (американцы уже приобрели к тому времени права на издание около двухсот таких журналов) — пробовал убедить ВААП переуступить ему права на многие из них. Это была лишь небольшая часть гигантских устремлений и широчайших интересов Максуэлла, ради их осуществления не было никакой необходимости подвербовываться в КГБ.
Шли последние месяцы работы — нет, пребывания в КГБ, когда поздним вечером в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонил корреспондент «Нью-Йорк пост» в Москве, который попросил меня, как бывшего сотрудника ВААПа, дать интервью. Я не большой любитель не только телефонных интервью, но и телефонных разговоров вообще, но любопытство пересилило: это был разгар публикаций о Максуэлле, и я догадывался, о чем пойдет речь. Так оно и вышло: американец расспрашивал меня о Роберте и встречах с ним, и я рассказал ему то немногое, что знал. Затем он принялся выпытывать у меня, что я думаю о принадлежности Максуэлла к агентуре КГБ, и сослался на статьи в нашей прессе на эту тему. Я высказался, как мог бы высказаться сотрудник ВААПа, но корреспонденту этого было мало, и он предупредил, что собирается задать последний, возможно, самый неприятный вопрос. Я привычно ответил, что он получит последний, возможно, самый неприятный ответ.
— Мне говорили, что вы и сами были связаны с секретными службами… Правда ли это?
На протяжении всего интервью я «водил за салом» американца, а тут умилился. Ну кто же задает такие вопросы? Какой действующий спецслужбист ответит утвердительно? Какой профессионал впрямую задаст такой вопрос даже пенсионеру?
Меня не удивило, что американец знал мой домашний телефон — за долгие годы работы «под крышей» я давал его многим иностранным партнерам по ВААПу и Госкомиздату. Но этот звонок лишний раз подтвердил мою и моих коллег уверенность в том, что все мы давно были проданы нашим контрагентам за рубежом. Ну что ж, помимо друзей рядом с нами работали и враги, недоброжелатели, и удивляться было нечему — мы всегда были готовы и к таким неприятностям. В конце концов, по оперативному жаргону, даже самая хорошая «крыша» протекает.
Наладился постоянный обмен делегациями с греческими партнерами: раз в год в Грецию отправлялась делегация из сотрудников ВААПа и «Советской Энциклопедии», греки же приезжали чаще — им требовались консультации в издательстве по массе вопросов.
Издание БСЭ шло полным ходом, и сомнений в успешном завершении проекта не было. Правда, с учетом инфляции в стране, трудностей и проблем, связанных с работой такого рода, финансовый успех проекта выглядел проблематично: сам Георгос об этом не говорил, но его сотрудники рассказывали, что он вкладывал в издание все больше своих собственных денег без особых надежд получить их обратно.
А неугомонный Алекс Филиппопулос, один из лучших, а может быть, лучший журналист Греции, главный редактор БСЭ на греческом языке, раздумывал о новом проекте. Он был газетчиком и давно мечтал о работе в серьезной, солидной газете. Насколько я мог понять, Алекс был обеспеченным человеком, но основать такую газету и работать в ней он мог, только объединив свои возможности и способности, а может быть, и средства, с возможностями, способностями и средствами такого человека, как Боболас. Георгос и Алекс были, как мне кажется, близкими друзьями, сотрудниками, но вовсе не единомышленниками. Боболас прежде всего — предприниматель, промышленник, бизнесмен. Филиппопулос, конечно, тоже был и предпринимателем, и бизнесменом, но прежде всего — журналистом со стойкими взглядами оппозиционера. Их сотрудничество по изданию БСЭ было вполне естественным, но представить их работающими в одной газете было довольно трудно…
Газета получила название «Этнос» — «народ». Я не могу сказать, насколько она была народной, но сомнений в популярности «Этноса» не было ни у кого, тираж газеты увеличивался постоянно.
Мне не приходилось встречаться с нашими разведчиками, работавшими в Афинах. Мало того, каждый раз я нарушал один из приказов председателя КГБ, по которому сотрудник любого Управления, выезжавший в зарубежную командировку, был обязан ставить в известность об этом резидентуру ПГУ в соответствующей стране. Я не делал этого потому, что хорошо знал: на какую-либо существенную помощь рассчитывать не стоило, а я вряд ли мог быть полезен людям, работавшим в стране по нескольку лет. Уменьшалась и возможность быть проданным «с потрохами» — число предательств и побегов разведчиков ПГУ и ГРУ отнюдь не сокращалось. Горько лишний раз вспоминать об этом, но из песни слова не выкинешь: среди тысяч порядочных людей, работавших в разведке, находилось слишком много предателей, и рисковать я не собирался. Кроме того, с первых выездов я понял, что любое наше посольство за рубежом — это вовсе не посольство СССР, как было написано при входе. Это посольство ЦК КПСС, МИДа, всесильных блатных родственников, чьи дети работали там, но не СССР. Так же и резидентуры КГБ не были резидентурами КГБ — они были резидентурами ПГУ, ЦК КПСС и все тех же родственников. Вниманием, помощью или поддержкой посольства, резидентуры могли пользоваться лишь те, кто принадлежал к указанным кругам или к номенклатуре вообще. Так что я предпочитал сам отвечать за все порученное мне, и более того — это мне нравилось.
Первый «звонок» прозвенел в 1982 году: в приложении британского еженедельника «Экономист» — «Экономист форин рипорт» — появилась статья «Россия и Греция», где, помимо прочего, утверждалось, что «Этнос» субсидируется СССР, и даже указывалась сумма — 1,8 млн. долларов. Почему? А потому что «Этнос» был не похож на большинство других греческих газет. Писалось, что ЦРУ поддерживает «Солидарность», что оно замешано и в гибели корейского авиалайнера, афганские душманы назывались бандитами (так оно и есть), в общем, самоудовлетвориться для «Экономиста» можно было, только узрев «руку Кремля». Греки подали в суд, обвиняя «Экономист» в клевете, и тут коса нашла на камень — англичане, как и греки, обожают судиться.
Процесс шел пять с половиной лет, на нем выступали десятки свидетелей, включая министра культуры Греции — знаменитую актрису Мелину Меркури, и в конце концов «Экономист» рухнул. Его представители вынуждены были признать ложность измышлений, помещенных в журнале, принести извинения и выплатить штраф в сумме 180 тысяч фунтов — размеры судебных издержек.
Примерно в это же время разразился серьезный кризис — притихший было Янникос подал в суд на Боболаса, требуя… возмещения убытков и возвращения его доли в «Акадимосе». Цинизмом Янникоса все были просто потрясены — за время сотрудничества с Боболасом он вытянул из него достаточно, казалось бы, денег, ездил за его счет за границу, расплачивался его деньгами за свои долги и т. д.
Уверен, что я был единственным из участников проекта, кто связал воедино выступление «Экономиста» и акцию Янникоса. То ли врожденная, то ли приобретенная подозрительность говорила мне, что терпение контрагентов лопнуло, и начинается серьезное наступление на наших греческих друзей.
Через пару недель Ситников, я и директор одного из издательств, имевших отношение к работе с «Акадимос», — назовем его Н., вылетели в Афины. Планировались долгие переговоры, консультации, но главная задача была — уладить конфликт между Боболасом и Янникосом, найти компромисс, с помощью которого этот конфликт можно погасить.