Школьники всех возрастов — частые гости библиотек. Американцы заметили, что с вторжением в нашу жизнь видео интерес к книгам резко пошел на убыль, и приняли активные меры по приучению детей к книгам, библиотекам с раннего возраста.
Присмотр за детишками и подростками отменный — каждую группу сопровождают преподаватель, член родительского комитета, сотрудник библиотеки. Дети послушны и организованны, исключений за время работы наших выставок в течение трех лет мы не видели…
Помещение или зал для работы научных сотрудников. Компьютер перед каждым библиотекарем, по которому мгновенно отыскивается нужная книга. Новации в каждой библиотеке свои, например, огромные книжные полки двигаются по рельсам, проложенным по полу, и, сдвинутые вместе, занимают минимум пространства. Все они могут быть передвинуты одним пальцем для прохода между ними и поиска нужной книги. На каждом шагу удобные подставки, на которые встают, чтобы дотянуться до нужных полок. Они всегда именно такой высоты, какая нужна.
Иногда в подвале и столовая со скромной (по американским понятиям) и недорогой едой.
Обязательно зал для собраний, читательских конференций и чего угодно еще — концертов, например. На сцене, безусловно, рояль, и неплохой.
Вход в американскую библиотеку бесплатный и свободный. Выходных там не бывает, но в субботу и воскресенье рабочее время короче.
Работники библиотек часто жалуются на то, что бездомные пользуются библиотечными туалетами для омовения и прочих нужд, причем не всегда ведут себя прилично. Многие из них выбирают уголки поуютнее и понезаметнее и придремывают там, а то и перекусывают, что в помещениях библиотеки запрещено. Не пускать их в библиотеку, как бы они ни выглядели, нельзя — это было бы нарушением закона, но за ними присматривают охранники или полицейские.
В зависимости от того, насколько богат город, богата и библиотека. Есть выдумки, которые делают многие библиотеки непохожими на другие. В Далласе, например, внутри библиотеки масса перегородок из толстенного стекла. Специальным лазерным образом внутрь стекла там и сям помещены сильно увеличенные фотографии детей сотрудников. Снимки разные — дети играют, лежат в колыбельках, читают, просто смотрят на вас… Эта персонификация рабочего помещения, неизвестно кем придуманная, — самое трогательное из всего, что я видел в Городской библиотеке Америки.
Единственное (кроме книг), что делает американскую библиотеку похожей на нашу — люди, которые работают там. Такие же немножко не от мира сего, такие же скромные, такие же «книжные черви». Подстать им и члены общества «Друзья библиотеки» — активисты библиотек, помогающие сотрудникам.
Зарплата невысокая (по американским, конечно, меркам). Как и у нас, там в основном работают люди, преданные своему делу, энтузиасты, подвижники. Несмотря на катастрофическое падение интереса американцев к книгам и библиотекам, строительство новых книгохранилищ и усовершенствование старых в США продолжается, тратятся огромные средства, потому что строят с расчетом на завтрашний день — компьютеры, световоды, спутниковая связь, связь с лучшими библиотеками США и мира.
А книги-то, что же книги? Да то же, что и все остальное. Книгоиздание в Америке, как и любое производство там, производит все.
О Бостоне, как и о любом крупном американском городе, можно рассказывать часами и описывать его в многотомных трудах. Вылизанные парки и аллеи центра, степенные особняки, надраенные бронзовые постукалочки на дверях, не давшие себя заменить электрическими звонками, автомобили прославленных европейских и американских марок, небрежно припаркованные около элегантных жилищ и слегка присыпанные осенней желтой листвой… Все это можно разглядеть, только неспешно прогуливаясь по городу, построенному и спланированному так, чтобы человек не чувствовал себя торопливым насекомым, пробирающимся между стеклянными утесами.
В Бостоне нужно быть осторожным с английским — если здесь поверят, что вы действительно хорошо его знаете, непредумышленно могут заговорить так, что вы поймете только местоимения и междометия (и то не все и не всегда). Непривычному уху бостонский английский представляется страшно пижонским языком.
В Бостоне мы дважды столкнулись с тем, что на языке дипломатов и спецслужбистов называется «провокация». Первый раз это была не вполне нормальная женщина, которая у наших стендов принялась громко требовать «свободы для Эстонии», и утихомирить ее не удавалось. Я попросил кого-то из ребят привести из вестибюля полицейского. Он привел молодого парня, который сделал короткое заявление в пользу освобождения Эстонии, сложил руки на груди и, улыбаясь, уставился на меня. Женщина продолжала кричать.
Так же улыбаясь, я, стараясь говорить с бостонским акцентом, сообщил ему, что выставка — часть правительственной программы обмена, и если он хочет и дальше оставаться участником демонстрации, то на следующий день может продолжить это занятие уже в штатском, и полицейской формы ему никогда уже не надеть… Паренек оказался на диво понятливым, перестал улыбаться и бережно вывел орущую даму на улицу. Вообще говоря, я боролся с искушением не мешать ей: у стендов — почти никого, было интересно, как долго она может кричать.
В другой раз местная еврейская организация якобы возмутилась надписью на одном из стендов с религиозной литературой: «иудаизм». Местные сионисты утверждали, что этот термин использовали в своих высказываниях и книгах нацисты, и грозили устроить демонстрацию.
Я узнал об этом за несколько часов до начала «акции». Вооружившись ножницами, краской и клеем, быстро переделал надпись, придав ей какое-то нейтральное звучание, и принялся ждать посетителей.
Ближе к закрытию библиотеки пришло человек шесть — руководитель вышеуказанной организации, огромный бородатый детина, красивая молодая женщина и несколько юнцов, один из которых решил добиться скандала во что бы то ни стало. Все были страшно разочарованы, что надпись переделана, даже смущены этим и поминутно оглядывались на двери входа, явно кого-то ожидая. Я-то хорошо знал кого — и точно, к моменту предполагаемого скандала появилась «пресса» в лице двух анемичных девиц, невнятно пробормотавших название какого-то печатного органа. Они внимательно вслушивались в любезную беседу бородача с нашими стендистами. В нее все время влезал упомянутый юнец, который принялся высмеивать мой английский, делая вид, что не понимает меня. Я разобиделся, сказал, что мой английский наверняка лучше его русского и вообще защищать интересы исторической родины, о которой он с таким пылом здесь шумит, хорошо там, в Израиле, а не приставать с этими вопросами к советским командированным. А то видали мы таких крикунов… Бородатый вступился за меня, укорил юнца, мы еще полчаса поговорили об антисемитизме в СССР и США и закончили диспут. Борцы за счастье исторической родины двинулись к выходу, а юнец — к телефону-автомату, на который он давно посматривал. Я, любопытствуя, последовал за ним и встал за колонной прямо у него за спиной.
Набрав номер, он тут же, не обращаясь по имени к собеседнику, начал говорить:
— Ничего не вышло, они переделали надпись, их предупредил кто-то…
— ?..
— Да были только две девки, больше никого…
— !!!
— Ну это ваши проблемы. Мы уходим, все кончилось уже…
Ну, прямо как у нас в годы застоя, подумал я, и двинулся обратно к стендам. До конца работы, то есть до закрытия библиотеки в 22 часа, оставалось еще много времени. На следующий день в какой-то маленькой газетке поместили безразличную заметочку о происшедшем, малопонятную. Американцы расставались с реалиями «холодной» войны с не меньшим трудом, чем мы. То есть не все американцы, а «те, кому надо»…
У своих стендов мы работали сменами, и в свободное время библиотечные активисты и все, кому это было интересно, занимались нами: например, возили выступать в учебных заведениях и исследовательских центрах с рассказами о нашей выставке, о жизни в СССР, о перестройке.
Я побывал в нескольких местах, которые в 5-м Управлении традиционно числились «идеологическими центрами противника», разговаривал и выступал перед советологами и кремленологами: фамилии многих я встречал в наших разработках и ориентировках… Народ был знающий, толковый, групповые фотографии Политбюро их давно перестали интересовать. Одних только кафедр по русскому и советскому литературоведению в США в то время было около 500. Что уж говорить об остальном…
Нас поражала, а потом стала даже надоедать горячая привязанность американцев к Горбачеву: сами-то мы уже начинали разбираться кое в чем и восторги наших хозяев не торопились разделять.
Из трех ведущих вузов — Кембриджа, Гарварда и Массачусетского технологического — мне посчастливилось побывать в первых двух. Да, в таких университетах только и воспитывать будущих президентов США. Лучше и короче о них не скажешь…
Лос-Анджелес, или, как американцы называют его по первым буквам, «Эл Эй», а еще — «Большой апельсин», — назвать городом не поворачивается язык. Это 500 квадратных миль, он больше Нью-Йорка, Чикаго, Сан— Франциско и Филадельфии, вместе взятых. Этот город зависит от техники больше, чем любой другой город мира, и автомобиль здесь — самое необходимое устройство. Без автомобиля Эл Эй погиб бы даже раньше, чем вся остальная Америка, как и без воды, которая доставляется сюда по трубам за сотни миль.
Для авиапассажиров и экипажей летающих тарелок ночной Эл Эй — зрелище, от которого невозможно оторваться. Это океан огней, беспрерывно меняющихся красок — окна домов, реклама, светофоры, фары и габаритные огни автомобилей. Калейдоскопу нет конца, он уходит за все четыре горизонта. Описанный тысячекратно бульвар Сан Сет — традиционный вечерний не людской, а автомобильный променад: вы можете здесь похвастаться новеньким экстравагантным автомобилем (автомобильный парк в Калифорнии — самый замысловатый в Америке), мотоциклом, который дороже половины автомобилей, спутником — красавицей или красавцем, умопомрачительной прической, макияжем, одеждой. Многие автомобили — конвертибл — открытые, чтобы все это было хорошо видно. Длина Сан Сета — миль 40, по нему можно часами ездить, никуда не сворачивая и глазея по сторонам.
Если у вас в городе есть знакомые, вас обязательно повезут в район Беверли Хиллз и, благоговея, покажут особняки кинозвезд и американской «номенклатуры» — продюсеров, банкиров, юристов. Беверли Хиллз вылизан, много зелени, тишина, поют птички, чуть ли не за каждым углом вдоль домов медленно двигается полицейский автомобиль. Порядок здесь берегут так же трепетно, как у нас вокруг «номенклатурных» комплексов. По лужайкам и газонам, не торопясь, бродят негры с заплечными пылесосами — засасывают в широкие трубы осенние листья и редкий здесь мусор.
Как-то раз на улице услышал женский визг — привлекательная, элегантно одетая негритянка то ли потеряла что-то, то ли ее обокрали — собралась небольшая толпа, к которой я примкнул, деля с жителями Эл Эй их повседневные радости и печали. Из небытия мгновенно возникла женщина-полицейский, хмуро начала расспрашивать потерпевшую. Та продолжала громко кричать, слезы текли по щекам, размывая тщательно наложенные краски и блестки. На трехколесном мотоцикле подъехал другой полицейский — метров двух роста, широкоплечий красавец. Он тоже достал блокнот, слегка оттер плечом свою коллегу и широко улыбнулся потерпевшей, протянув ей белоснежный носовой платок. Это одновременно была улыбка мужа, любовника, деда и отца — но не экранная, а искренняя, настоящая, она произвела чудо, каких я мало видывал в своей практике человековедения.
Имущественное начало в негритянке мгновенно растворилось в ее женской сути, и через 5 секунд она, утирая слезы полицейским платком, уже нежно ворковала, что-то диктуя Аполлону в сержантской форме и пытаясь заглянуть ему в глаза с явной надеждой найти в них совсем не то, что у нее украли…
Наша выставка проходила в одном из корпусов, нет, не корпусов — зданий UCLA, или, как у нас иногда его называют, УКЛА — Калифорнийского Университета Лос-Анджелеса. Я с улыбкой вспоминал свою молодость и месяцы, проведенные в английском Кембридже, — все европейское начало казаться мне маленьким и смешным. Впервые в жизни я понял, каким должен быть настоящий университет великой страны.
Это не «университетский городок» — это город, и проживают там 20 тысяч студентов, а вместе с преподавателями, ассистентами, обслуживающим персоналом — 80. Вход и въезд в американские университеты, как и в американские библиотеки, — свободный. О свободе университетов позаботился все тот же Джефферсон, который, помимо того что был Президентом США, автором Декларации независимости, ухитрился еще и основать Вирджинский университет и стать его первым ректором… Господи, ну откуда берут американцы таких президентов?
Почти каждое здание УКЛА — архитектурная достопримечательность. Разбросанные на огромных выхоленных газонах, они формируют ансамбль, который самим фактом своего существования облагораживает каждого, находящегося на его территории. Просторные лужайки, старые деревья, улицы, дорожки и тропинки, вечером — хитроумное освещение лампами, фонарями и прожекторами.
Спорт? Огромный стадион, бассейны, где все сделано опять-таки как надо, то есть навсегда. Я наблюдал как-то тренировку футболистов — американцы и здесь лезут вон из кожи, чтобы достигнуть профессионального уровня, и тихо радовался — Господи, какое счастье смотреть на это со стороны…
Еда? Любая в любое время: десятки студенческих столовок, закусочных, где супы и пицца, мексиканская, китайская и не знаю какая еще еда, фрукты и овощи, неизвестные у нас, обслуживание мгновенное, и все — по карману. Везде подрабатывают студенты.
Многие здания, сады, выставки названы именами основателей УКЛА, ученых, работавших здесь, благотворителей, пожертвовавших колоссальные суммы на строительство университета и исследования, проводящиеся в нем.
Огромный госпиталь на территории УКЛА — нечто вроде нашего «Склифа», туда несутся машины «Скорой помощи» со всего Лос-Анджелеса. Он же — место стажировки и практики студентов медицины.
Наука в США — не в «ящиках» и НИИ, не в бюрократических ведомствах, где ученые работают, потому что зарплата там выше. Она, наука, — в университетах. Именно там собраны лучшие кадры, именно там прогуливаются по дорожкам вместе со студентами нобелевские лауреаты, выдающиеся исследователи, светлейшие головы Америки, мыслители. Хотя в США и нет федерального органа, надзирающего за образованием по всей стране, там достаточно умных людей, понимающих, что подпитка знаниями молодых американцев должна осуществляться через лучшие источники, этим должны заниматься лучшие педагоги.
— Но ведь можно быть прекрасным ученым и никудышным педагогом, — спросил я одного из посетителей выставки, старенького профессора истории.
— Ну, хороший студент вытащит знания из самого плохого педагога. Главное, они — знания — у преподавателя должны быть…
Грубят, возражают полицейским или убегают от них в Америке только преступники либо ненормальные люди. Преступный мир хорошо организован, жесток, многообразен, и работа полицейских там очень опасна. Большинство полицейских — и мужчины и женщины — поддерживают отличную физическую форму, прекрасно водят машину, стреляют, умеют оказать квалифицированную медицинскую помощь и вообще умеют много всего. Причитания прессы по поводу «очередного» убийства полицейским негритянского подростка всегда немного отдают провокацией — наверняка ведь и негру-полицейскому приходилось подстрелить белого двухметроворостого «подростка» с бритвой в кармане. Полицейские стреляют не потому, что любят убивать подростков, а потому, что защищают либо свою, либо чью-то жизнь.
В Сан-Франциско видел, как полицейский потребовал документы у показавшегося ему подозрительным мексиканца — тот направлялся к своей машине. Мексиканец мгновенно отреагировал — положил руки на капот автомобиля, широко расставил ноги и заискивающим голосом попросил офицера самого достать документы из кармана его пиджака. Он знал, что если полицейскому покажется, что он достает не бумаги, а оружие, тот может выстрелить.
Вернувшись из США и «отписавшись» в КГБ и Госкомиздате, я полез в ворох документов, полученных по американской выставке в СССР, — как тут вели себя наши коллеги? Мои товарищи в Москве и трех других городах присматривали за ними…
Всякое бывало. Перед отъездом в Штаты я проверял американцев — сотрудников книжной выставки. Впервые за годы службы не заполнял никаких бланков, не писал запросов… Молодой паренек привел меня в компьютерную комнату, пощелкал клавишами киборда и взял у меня список с фамилиями. Пощелкал еще, и на экране высветились первые страницы досье на кого-то из американцев. Ну, дожил наконец, подумал я. Теперь это не только в кино… Принтер запнулся, кончился рулон бумаги, шло досье на молодую даму из украинской редакции «Голоса Америки». По каким только делам она ни проходила, эта энергичная националистка…
Я предупредил всех, кто занимался ею во время ее приездов в СССР, — и главным образом Украину…