она наносила себе увечья, прижигая горящей сигаретой. Теперь, в
тридцать девять, у Гретхен уже не осталось сил. Она говорила, что ее
депрессия и тревога не дали ей выйти замуж и завести детей. Твердым
голосом она безапелляционно заявила мне, что до следующего дня
рождения покончит с собой.
Слушая Гретхен, я укреплялся во мнении, что в истории ее семьи
есть какой-то очень важный травматический эпизод. В таких случаях я
уделяю особое внимание словам, которые произносит человек, стараясь найти ключи к травматическому случаю, лежащему в основе
симптоматики.
Когда я спросил ее, каким именно образом она намеревается
убить себя, Гретхен сказала, что она «испарит» себя. Хотя для
большинства из нас такое совершенно непостижимо, тем не менее у
нее был четкий план. Она хотела прыгнуть в чан с расплавленным
металлом на заводе, где работал ее брат. «Мое тело испепелится в
секунды, — сказала она, прямо глядя мне в глаза. — Даже не успеет
достичь дна».
Меня поразило отсутствие эмоций, когда она это говорила. Что бы
ни лежало внутри, оно было очень глубоко спрятано. А в моей голове
грохотали слова: испариться и испепелиться. Поскольку я работал со
многими детьми и внуками тех, чьи семьи пережили холокост, я
научился обращать внимание на подобные слова. Я попросил Гретхен, чтобы она рассказала мне больше.
Я спросил, имел ли кто-то из ее семьи еврейские корни и пережил
ли холокост. Гретхен сначала сказала — нет, но затем запнулась и
вспомнила историю о своей бабушке. Бабушка родилась в еврейской
семье в Польше. Приехав в Соединенные Штаты в 1946 году, она
вышла замуж за дедушку Гретхен и приняла католицизм. Двумя годами
ранее вся семья бабушки погибла в печах Аушвица. Их отравили газом
— окутали смертоносным дымом — и испепелили. Никто из
непосредственного семейного окружения Гретхен никогда не
заговаривал с бабушкой о войне или о судьбе ее братьев и сестер или
родителей. Как часто бывает при подобных острых травматических
случаях, этой темы старались совершенно не касаться.
Потомки выживших в травматических обстоятельствах
людей несут в себе физические и эмоциональные симптомы
травм, которые они непосредственно не переживали.
Гретхен знала только общие факты своей семейной истории, но
никогда не связывала их со своей тревогой и депрессией. Для меня
было понятно, что слова, которые она произносила, и чувства, которые
описывала, не возникли в ней самой, а были словами и чувствами
погибших членов ее семьи.
Когда я объяснял ей эту связь, Гретхен напряженно слушала. Ее
глаза расширились, а щеки порозовели. Я видел: то, что я говорил ей,
находило в ней отклик. Впервые Гретхен получила объяснение своим
страданиям и стала его понимать.
Чтобы помочь ей глубже осознать все, я попросил ее, чтобы она
представила себя на месте своей бабушки. Для этого я положил на
ковер в центре своего кабинета следы от ботинок из вспененной
резины. Я попросил Гретхен представить, что могла чувствовать ее