Я не понимал тогда, что, сопротивляясь переживанию чего-то
болезненного, мы тем самым продлеваем ту боль, которую как раз
пытаемся избежать. Делать так — значит продлевать страдание. Есть
еще кое-что относительно характера наших поисков, и оно не дает нам
найти то, что мы ищем. Если мы постоянно смотрим вокруг себя, мы
можем просмотреть тот момент, когда достигнем цели. Внутри нас
может происходить что-то очень важное, но если мы не настроены на
это, то можем пропустить.
«Чего ты не хочешь видеть?» — раз за разом спрашивали хилеры,
побуждая меня заглянуть глубже в себя. Но как я мог знать это? Тогда я
блуждал в темноте.
Один гуру из Индонезии открыл для меня больше, чем другие, когда однажды спросил: «Кем вы себя считаете, если думаете, что у
вас не должно быть проблем со зрением?» А затем продолжил:
«Возможно, уши Йохана не слышат так же хорошо, как уши Герхарда, а легкие Элизы не столь сильны, как легкие Герты. А Дитрих не так
быстро ходит, как Себастьян». (На этой программе все были из
Германии или из Голландии, и у всех, кажется, было какое-то
заболевание.) И вдруг что-то для меня открылось. Он был прав. Кто я
такой, чтобы не иметь проблем со зрением? Для меня было
самонадеянно спорить с реальностью. Нравится мне это или нет, моя
сетчатка иссечена рубцами, а зрение стало плохим. И неожиданно я —
то самое «я», спрятанное глубоко под всеми чувствами, — вдруг стало
успокаиваться. Вне зависимости от того, какие у меня глаза. Боль и
отчаяние вдруг перестали быть довлеющим фактором моего
самоощущения.
Чтобы мы закрепили полученные знания, этот самый гуру
заставил нас провести семьдесят два часа — три дня и три ночи — с
завязанными глазами и заткнутыми ушами в медитации на маленькой
подушечке. Без сна, не поднимаясь, не ложась, без разговоров. Если
нужно было в туалет, поднимали руку, и тебя провожали на улицу, где
для этого находилась дырка в земле.
Целью такого безумия было одно — непосредственно осознать
сумасшествие разума через наблюдение за ним. Я увидел, как мой
разум постоянно провоцирует меня, прокручивая самые худшие
сценарии событий, и обманывает, предлагая поверить в то, что если я
буду достаточно сильно волноваться по всем этим поводам, то смогу
тем самым изолировать себя от того, чего так боюсь.
После такого опыта и еще нескольких подобных мое внутреннее
зрение начало потихоньку проясняться. Однако состояние глаз
оставалось без изменений; слезоточивость и отслоение сетчатки
продолжались. Проблема со зрением оказалась многоуровневой
метафорой. В конце концов, я осознал, что дело не столько в том, насколько хорошо я вижу, сколько в том, каким образом я смотрю на
вещи. Но на поправку я пошел не тогда.
Только на третий год того, что я сейчас называю своим «квестом в
поисках зрения», я нашел то, что искал. К тому времени я уже много
медитировал. Депрессия практически ушла. Я мог проводить
бесчисленное количество часов в молчании, наедине со своим
дыханием и телесными ощущениями. Это было самое легкое.
Однажды я стоял в очереди в ожидании сатсанга — встречи с
духовным учителем — несколько часов. На мне было белое одеяние, которое надевают все стоящие в храме. Подошла моя очередь. Я ждал, что мастер оценит мою преданность и самоотверженность. Вместо