принимаю любовь от своей матери.
Я понимал, что принять ее любовь будет трудным испытанием. У
меня был настолько глубокий разрыв с матерью, что, когда она
обнимала меня, я воспринимал это как медвежий капкан. Мое тело
автоматически деревенело, как будто формируя панцирь, сквозь
который она не могла бы пробраться. Эта внутренняя рана наложила
отпечаток на каждый аспект моей жизни — особенно на способность
быть открытым в личных отношениях.
Мать и я могли не разговаривать месяцами. А когда говорили, я
находил способ или через слова, или через язык тела, выражавший
оборону, свести на нет те теплые чувства, которые она проявляла по
отношению ко мне. Я держался холодно и отстраненно. Одновременно
я обвинял ее в том, что она не в состоянии услышать и понять меня.
С твердым намерением восстановить порванные отношения я
забронировал билеты домой в Питтсбург. Я шел по дороге и
почувствовал в груди напряжение. Я отнюдь не был уверен, что наши
отношения можно восстановить; внутри меня бурлили различные
чувства. Я готовил себя к худшему, проигрывая в уме возможные
сценарии: она меня обнимет, а я, желая расслабиться в ее руках, сделаю как раз противоположное. Я задеревенею.
В принципе это и произошло. С трудом дыша, я едва вытерпел ее
объятия. Однако попросил ее, чтобы она продолжила обнимать меня. Я
хотел понять изнутри сопротивление моего тела, где именно я
напрягался, какие ощущения возникали, как я закрываюсь от нее.
Информация для меня не была новой. Я видел, как этот паттерн
проявлялся и в моих личных отношениях. Только на сей раз я не
уходил от него. Мой план был — залечить рану в самом ее источнике.
Чем дольше она обнимала меня, тем больше мне казалось, что я
взорвусь. Это было даже физически больно. Боль превращалась в
онемение, а онемение — в боль. Затем, по прошествии многих-многих
минут, наконец что-то поддалось. Грудь и живот начали дрожать
мелкой дрожью. Я начал расслабляться, и в течение следующих недель
напряжение начало уходить.
В одном из многих разговоров, которые происходили в то время,
практически случайно она рассказала мне об одном происшествии, которое произошло, когда я был маленьким. Ее должны были
госпитализировать на три недели, ей предстояла операция на желчном
пузыре. Получив эту информацию, я начал сопоставлять, что
происходило внутри меня. Где-то в возрасте двух лет — именно тогда
нас с матерью разделили — в моем теле начало появляться какое-то
смутное напряжение. Когда мама вернулась, я перестал доверять ее
заботе. Перестал воспринимать ее. Я стал отталкивать ее и продолжал
это делать на протяжении последующих тридцати лет.
Все, что с нами происходит, несет свой смысл, вне
зависимости от того понимаем мы его или нет. Все, что
случается в нашей жизни, в конце концов, ведет нас к чему-
то.
Другое событие в ранние годы моей жизни, вероятно, также
повлияло на страх, что жизнь может быть внезапно разрушена. Мать
рассказала мне, что у нее были трудные роды, и во время них доктор