– Спасибо!
Яншин в качестве главного режиссера театра имени Станиславского присутствует на заседании коллегии Министерства культуры. Ведет Коллегию министр Екатерина Фурцева.
– Екатерина Алексеевна, меня ваше министерство и вы постоянно с утра до ночи учите, как мне работать, что и как ставить. Я устал от подсказок. Я вот, например, не подсказываю колхозникам и их передовой представительнице мадам Загладе, как и зачем продавать огурчики за бешеные деньги!
Общеизвестно, что после этих слов Михаил Михайлович уже с затруднениями продолжал руководить театром, ощущая на себе пресс чиновничьего мира.
Как-то пригласили Михаила Михайловича Яншина поработать на дублировании иностранной кинокартины.
А делается это так: на экране идут склеенные в кольцо несколько десятков метров пленки, кадры которой повторяются до тех пор, пока наш артист не рассмотрит смыкания губ иностранного артиста и не «вложит» в эти смыкания русские слова (текст лежит на пюпитре перед глазами дублера).
Михаилу Михайловичу предложили озвучить полного по комплекции, очень похожего на него, французского артиста, но, в отличие от размеренного, с придыханием, медленно говорящего Яншина, «выталкивавшего», подобно пулеметной очереди, свой текст. Колечко пленки, предложенное для пробы, было продолжительным, слов много. И Яншин, конечно же, «застрял» в этой ювелирной охоте за синхронным попаданием русских слов в смыкания губ «пулеметноговорящего» артиста. Устал, взмок. Время идет. Режиссер, молодой человек, очень осторожно осведомился:
– Ну, как, Михаил Михайлович, может быть, попробуем записать?
– Давайте попробуем. Но вот какая петрушка получается… В отдельные слова я кое-как попадаю, вроде бы синхронно получается, а вот попасть в смыкания нескольких слов и тем более в весь этот отрывок… Не знаю, не знаю… Ну, давайте попробуем.
Режиссер командует «мотор!» Это означает, что сейчас пойдет запись. Тишина. На экране пошли кадры, герой картины уже начал говорить. Михаил Михайлович, уже сбросивший пиджак, подготовившийся к бою с экраном, набирает воздух, приближается к микрофону и… «А уже все кончилось», – жалуется он режиссеру. Было несколько попыток поймать синхронность и записать «кольцо». Безрезультатно! Преодолеть темп речи француза наш русский Яншин не смог и на прощание, расстроившись, сказал:
– М-да… Эта адская работа не для беленького человечка!
Самое смешное в том, что в зале в это время сидел артист, которого Яншин не знал и фамилия которого была Беленький. Яша Беленький потом был утвержден на роль «пулеметного» француза.
Сценка, произошедшая между Яншиным и режиссером мультфильма, в котором Михаил Михайлович должен был говорить за огурчик-корнишончик, может показаться ерундой, чудачеством. Но каждому истинному профессионалу она дорога, как образец высокоответственного отношения к своему труду. На вопрос режиссера, понравилась ли ему роль огурчика, Яншин ответил:
– Очень сложно действовать в образе огурчика. Нужно нам договориться, какой у него характер, знает ли огурчик, что его съедят. Потому что, если знает – это один жанр, если нет – другой. Он может быть замкнутым, мало слов произносящим в первом случае и болтливым, легкомысленным, звонким – во втором. Потом, ведь очень важно, каким вы будете рисовать для экрана этот огурчик? Если он перележал на грядке – это одно, если только-только завязался на корню – это другое, если он сорван и находится в руке сорвавшего – третье, если лежит в ведре в компании других огурчиков – четвертое. Важно еще и то, где в ведре он лежит: если сверху – я буду говорить свободно и легко, потому что свободно и легко дышу, а если он где-то в середине или на дне ведра – пойди поговори бодро, придушенный своими же собратьями, – это драма, Освенцим какой-то…
Я знаю по рассказам работников студии, что в каждом мультфильме, в котором текст разыгрывался до появления на свет рисованных героев, роли, исполнявшиеся Яншиным, всегда выходили у художников очень похожими на полненького Михаила Михайловича. И были всегда такими же обаятельными, как он.
– Женечка, – обратился ко мне Михаил Михайлович. Это было в начале 50-х годов, когда я работал в руководимом им театре имени Станиславского. – Мне очень нравится, как вы аппетитно едите. Пойдемте-ка в ресторан «Баку» пообедаем. Рассчитываемся так: кто съест больше, тот не платит.
Несмотря на то что зарплата моя была просто нищенской, никудышной и обед мог обойтись в сумму, большую ее полумесячного размера, отказаться от такой компании я был не в силах. Надеялся, конечно, на победу, так как знал бездонность своего полуголодного организма. Заказываем легкое кахетинское в бутылках по 800 граммов и к каждой один шашлык. За разговорами о театре, о ролях, о постановках время шло незаметно и так же незаметно сменялись яства. Наступило насыщение, но победитель не выяснен. Заказываем еще, если не ошибаюсь, по четвертой бутылке и по четвертому шашлыку. Взмокли, дышим тяжело. Каждый хочет победить. Я с невероятными усилиями допиваю и доедаю все поданное. Михаил Михайлович не справляется с последним, как назло, самым жирным куском шашлыка. И проигрывает, выдохнув из себя:
– Не могу, не могу больше. Проиграл, плачу…
Через двадцать минут мы были уже на ипподроме, где проводились рысистые испытания, которыми очень увлекался Яншин, и не без успеха: иногда даже выигрывал в тотализатор. Оставив меня у забора, отделявшего зрителей от беговой дорожки, в состоянии, когда уже свет не мил и хочется только спать, он отправился в кассы делать ставки. Прошло два заезда, то есть 40 минут. Яншин подходит ко мне и говорит:
– Я немножко выиграл. Пойдемте, Женечка, в ресторан. Я угощу вас замечательной соляночкой!
Мне, пардон, стало плохо.
Позже, услышав от меня пересказ всей этой эпопеи, один из лучших друзей Михаила Михайловича Андрей Петрович Старостин – знаменитый футболист, обаятельный и мудрый человек – сказал мне:
– Вы плохо знаете Яншина. Съеденное им в ресторане «Баку» – легкая закуска перед обедом на бегах. Он специально проиграл вам соревнование, чтобы освободить вас от оплаты. А чтобы это выглядело красиво и чтобы вы внутренне торжествовали победу, сыграл вам этот этюд «объевшегося человека».
Через несколько месяцев я случайно оказался с Михаилом Михайловичем за столиком в буфете театра. Нам подали кофе и по паре бутербродов. Все было быстро поглощено, но, в отличие от Яншина, я оставил в чашке глоток кофе, а на тарелке остаток бутерброда. Когда буфетчица подошла к нам за расчетом, я сказал:
– С меня за двоих, я проиграл и поэтому плачу!
Яншин хохотал, как всегда непосредственно и заразительно, до слезинок, и, переводя дыхание, подытожил:
– Ничья! 1:1.
В каждом доме бывают моменты, когда запасы продуктов съедены, в холодильнике и на кухне хоть шаром покати, но не в каждом бывает так, как случилось в доме Яншина…
Михаил Михайлович очень поздно пришел домой.
Раздеваясь в передней, спросил у открывшей ему домработницы Нюши:
– Есть ли что-нибудь поесть?
Услышав, что ничего нет, уткнувшись в висевшее на вешалке пальто, заплакал, как обиженный, обделенный конфеткой мальчик.
В театре имени Станиславского в должности главного администратора работал человек, заметный хотя бы потому, что весил более 150 килограммов. Он был владельцем огромной шишки на лбу, что придавало ему вид какого-то сказочного героя, доброго и умного. Это был любимец театра Яков Моисеевич Гитман. К нашей великой радости, у него была загадочная странность: он давал в долг в два раза больше той суммы, которую вы у него просили.
– Яков Моисеевич, одолжите, пожалуйста, 25 рублей.
– Пожалуйста, вот вам 50.
– О, спасибо, спасибо.
– Яков Моисеевич, одолжите, пожалуйста, 100 рублей.
– Пожалуйста, вот вам 200.
– Ой, спасибо, как кстати. – Я стеснялся попросить больше ста.
– Яков Моисеевич, одолжите, пожалуйста, 1000 рублей. (Тысяча рублей в те дни равнялась для меня, например, двухмесячной зарплате.)
– Пожалуйста, вот вам 2000 рублей.
Эта феноменальная щедрость заинтриговала Михаила Михайловича Яншина.
– Я разгадаю, в чем тут дело. Попрошу в долг большую сумму, и все станет ясным: принцип ли это, щедрость или просто пижонство.
Встреча с Гитманом не заставила себя долго ждать.
– Яков Моисеевич, у меня к вам просьба: не могли бы вы мне одолжить 20 тысяч рублей буквально на несколько дней.
– Вечером, пожалуйста, – невозмутимо ответил Гитман. И действительно принес не 20 000, а 40 000 рублей.
Яншин был поражен и смущен:
– Ради Бога, извините меня. Но деньги мне не нужны, возьмите их обратно. Я хотел проверить стабильность вашего принципа одалживать людям таким непостижимым методом. В чем секрет, Яков Моисеевич, ведь почти весь театр заинтригован?
– С удовольствием объясню: когда я давал людям в долг то, что они просили, многие из них забывали отдавать деньги. Но когда я стал давать вдвое больше, это стало, как осколок: обязанность вернуть деньги врезалась в память. И все стали возвращать аккуратно, день в день.