Французским не владею, поэтому жестами и мимикой даю понять, что я, дескать, не «бонжур» и не «франсе». За границей у меня, да и у многих срабатывает странный рефлекс: почему-то кажется, что если ты на своем языке что-то произнесешь внятно и грамотно, тебя не поймут, а вот если исказишь как можно сильнее родные слова – поймут прекрасно! Рефлекс сработал:
– Мос-ка-а-у!
Старец протянул мне чуть дрожащую руку и на чистейшем русском языке ответил:
– Ну, так бы сразу и сказали. Борис Михайлович из Тамбова.
Выяснилось, что Борису Михайловичу восемьдесят шесть лет, что он сын тамбовского купца, не принявшего революцию и уехавшего со всей семьей во Францию. И вот Борис Михайлович доживает свой век в Париже. Но русский язык звучит в семье постоянно: и дети, и внуки, и правнуки – все на русском говорят. Россию любят, щи едят, ругательства знают, песни поют.
Объяснил нам, когда открыт доступ в Лувр, в какое время дня лучше подняться на Эйфелеву башню, где находится Дом инвалидов, в котором покоится прах Наполеона. Рассказал, что саркофаг императора расположен как бы в открытом полуподвальном помещении для того, чтобы каждый разглядывающий его вынужден был склонить голову и тем самым – хочешь не хочешь – поклониться ему; что в Доме инвалидов покоятся гробницы всех маршалов Наполеона и его сына. Сказал, что преклонение перед Наполеоном не очень логично, так как для Франции он ничего хорошего не сделал, даже наоборот: ведь к концу своего правления уменьшил ее владения и вообще мог бы и не стать французом! Вот так-то! Ведь он уроженец Корсики, а присоединение острова к Франции состоялось тогда, когда Наполеону было уже два года. Родиться бы ему на два года раньше! И…
Объяснил, на каком автобусе удобнее ехать в Версаль…
Я угостил его нашим национальным «напитком», крабами, в то время еще доступными нашему брату.
– Вы не понимаете, кого угощаете. Вы – господин – а я лакей. Вы господин, а я лакей! – растроганно бормотал старец.
Небольшую посудинку мы втроем все же «продегустировали». Я подарил ему маленькую пластинку русских песен и альбом с видами Москвы. Борис Михайлович совсем растрогался, щечки у него раскраснелись. И вдруг он заплакал как ребенок… Как ребенок! Кулаками вытирал слезы и мокрый нос…
– Я скучаю по России. Но проситься обратно – поздно! Я уже офранцузился. Спасибо за угощение… Дай вам Бог здоровья!! На ваши спектакли я не пойду – сердце не выдержит.
Все же уговорили его. Он пришел на «Клопа» Маяковского и, проплакав весь спектакль, слег! Сдало сердце… Увидели мы его только в день отъезда. Он очень похудел за две недели, ослаб, был очень бледен и все приговаривал: «Тамбову поклонитесь, Тамбову поклонитесь», а пожимая нам руки, почему-то «пардон» и «мерси».
«Очеловечиваем» наш номер, устраиваемся, раскладываем пожитки, и, конечно, на улицу!
Кафе-бистро страшно манят, особенно разнообразными прохладительными напитками. Бокал (меньше нашего граненого стакана) минеральной воды стоит дороже бокала сухого вина, или бокала сока, дороже пива, лимонада и кока-колы.
Афиш наших нет. Билеты идут туго. Страшная тревога по поводу того, что в ГДР и Польше почему-то задержали идущие транзитом наши декорации. 20 июня может сорваться первое представление. Директор французской фирмы перевозок просит наше посольство сделать все возможное, чтобы «протолкнуть» декорации на территорию Франции, где он обещает доставить их в срок любым путем, хоть на автомашинах.
Вечером все свободны. Разбредаемся кто куда. Мы с Солюсом попадаем в театр «Одеон», которым руководит Жан Луи Барро. Смотрели оперу-буфф «Аптекарь» – диалоги Гольдони, музыка Гуно. Действие происходит в XVI веке. Актеры разговаривают, поют и танцуют, но в то же время и не говорят, и не поют, и не танцуют, так как разговаривают не органично, манерно, поют средне и танцуют плохо. Все это вместе создает впечатление не очень профессионального зрелища, кстати, весьма холодно принимавшегося самими французами. Высидеть второе действие не хватило мужества не только у нас.
Вернулись домой на метро – станция недалеко от отеля. Метро для приезжего – спасение. Это огромная паутина из 15 нитей, переплетающихся под Парижем, по которым бегают на металлических и резиновых колесах старые вагончики-работяги. Никакого богатства, никакого разнообразия в оформлении: во всем практичность, удобство. Над каждым входом в метро – карта всех линий метро. На станциях каждый метр использован для рекламы, для автоматов с сигаретами и жевательной резинкой, конфетами… Билеты стоят по-разному. Один билет стоит 50 сантимов во 2 классе, 60 – в 1 классе. Но 10 билетов во 2 классе стоят 3 франка 70 сантимов, в 1-м – 4 франка 50 сантимов. Вагон 1 класса – в середине состава и выкрашен в красный цвет. Он более удобен в часы пик. В нем нет давки. Поезда ходят медленнее наших, в метро грязно, всюду валяются использованные билеты, почти все стены оформлены маленькими кирпичиками белого кафеля, остальное серо-грязного цвета. В метро можно встретить нищего, играющего на губной гармошке или на банджо, калеку, да еще пьяного (как у нас теперь), можно увидеть молодежь, собирающую деньги за рисунки на полу. Кассы закрываются за три минуты до конца работы, то есть в 0 ч 27 мин, так как кассиры сами должны добраться домой и тот, кто попадает в метро в отрезке времени между 0 ч 27 мин и 0 ч 30 мин, едет без билета, бесплатно. Многие этим пользуются. Напоминаю – это 1963 год!
Всем нам строго-настрого велено являться в гостиницу не позднее полуночи! Мы приехали после спектакля раньше контрольного времени и встретили при входе в отель похвалившего нас за дисциплинированность «товарища из». Во всех поездках за границу – всех и везде сопровождал такой «дядя»…
Обращаюсь к «дяде»:
– Я бывший офицер, я воевал. Я должен смотреть ночной Париж, обязан! Нет, нет, не перечьте мне. Что хотите делайте со мной, но я буду ходить по ночному Парижу! Я никуда не удеру, не бойтесь!
– Ну, смотри, Весник. Я тебе скидку делаю – ты фронтовик! Но… молчок! Понял?
– Я не один. Мы в номере с Олегом Солюсом – заслуженным артистом, он мой коллега, товарищ. Без него бродить по ночному Парижу неловко… свинство.
– Ну, смотри! Все на твоей совести! Отвечать – тебе. Когда пойдете?
– Сейчас.
– Когда вернетесь?
– Не знаю. Ну, естественно, утром…
– Так не пойдет. Давай договоримся, чтобы точно.
– В шесть утра!
Мы вернулись в 5.50 утра – «дядя из» ждал нас и бросил одобрительное «молодцы». На вторую ночь опять отпустил, утром снова встретил. На третье утро его не было – спал. Поверил в нас. Успокоился. Попался нормальный человек. За обедом как-то сказал мне: «Обратно полетим – я к тебе подсяду. Расскажешь, чего видел, ладно? Интересно небось».
Вспомнил рассказ вахтанговцев о том, как в зарубежных гастролях их родной «полковник из», будучи (после обильного банкета) в гражданском костюме, сделал одному из ведущих артистов замечание: «О-о-о-о, вы не в форме!», на что артист ответил; «Да и вы – тоже».
Итак, мы отпущены! И… попадаем в объятия нашего легкомысленного района площади Пигаль.
Юмор помогает ясно и четко осознать трагические или смехотворные условия человеческого существования.
О, Пари! Чего только не увидели мы в первую же парижскую чудо-ночь!
На самой площади расположены только ночные заведения разного пошиба, но почти все они имеют один и тот же аттракцион: стриптиз. Перед каждым заведением, начиная с «Мулен Руж» и кончая захудалым баром, стоит зазывала-швейцар, который, как правило, знает несколько языков. Если не языков, то фраз на разных языках, приглашающих прохожих зайти. Перед каждым заведением – фотографии почти обнаженных женщин, все фасады очень броско и оригинально освещены. Некоторые очень ярко (особенно фасад «Мулен Руж»), некоторые откровенно красным приглушенным светом, некоторые совсем не освещены – только чуть-чуть маленькими лампочками. На афишах каждого заведения написана цена за вход. Цена эта колеблется от 4 франков 50 сантимов до 20 франков – в зависимости от класса заведения.
Ах, если бы узнали наши московские «инструкторы», что я уговорил Олега Солюса попытаться попасть в «Мулен Руж»! При входе у нас спросили билеты, а мы – администратора. Билетов – нет, администратор – пришел. Представились друг другу. Я объяснил, что мы хотели бы только взглянуть, «что и как в этом знаменитом заведении…».
– Нур шауэн! – говорю администратору. – Только посмотреть. (Есть затруднения в объяснениях, но если собеседник не знает русского языка – а во Франции очень многие говорят по-русски, – обхожусь совсем уж одряхлевшим знанием немецкого.)
– Битте, битте, – вежливо приглашает он. – Пожалуйста, пожалуйста!
Денег с нас – никаких, комплименты в адрес русского театра, показывает купленные билеты на наши спектакли. Вежливость, гостеприимство на высоте!
Объясняет, что до основного представления еще полтора часа, что сейчас идет камерный концерт на малой сцене в ресторане. Предлагает понаблюдать за посетителями из боковой служебной ложи. Столиков немного, публика – самая, самая разнообразная, на эстраде – два артиста, судя по всему, куплетисты. Один играет на кларнете, когда поет второй, а второй на банджо, когда поет первый. За каждым столиком, за редким исключением, только парочки, разных возрастов, разнокалиберно одетых, как правило, любовники и любовницы. Обслуживают столики «девицы» на высоченных каблуках и совершенно голые – только маленькие фиговые листочки на сосцах и «заветном» месте. Администратор на немецком объясняет, что если кто-нибудь из сидящих за столиками позволит себе какую-нибудь фривольность в адрес «дам», он тут же получит замечание от бдительного метрдотеля, а если же фривольность будет не пустяшной – будет вежливо выпровожден из зала. «Французов очень мало среди наших гостей, а если и есть, то только приглашенные приезжими иностранцами».
Кстати, закон о запрещении проституции и публичных домов был встречен дамами легкого поведения резко отрицательно. Они и их сутенеры устроили демонстрацию с требованием отмены этого закона. Шли организованными колоннами, с транспарантами и лозунгами. Их тема: «Де Голль – ты старый хрыч и ничего не понимаешь в нашей работе. Отмени закон!» Колонны проходили мимо резиденции президента. Де Голль появился на балконе и, как нам рассказывали, спокойно, с присущей ему монументальностью показал участникам марша… две «фиги»! Ничего не добившись, обиженные, однако, продолжали и продолжают свою «деятельность», но под прикрытием частных заведений со стриптизом, а также бесчисленного множества маленьких отелей в несколько номеров. Они стоят прямо перед дверью отеля, их нанимают и ведут в номер! На территории частного отеля «веселые дамы» неприкосновенны. Из своего гонорара они платят за комнату хозяйке, да еще проценты сутенерам. (Слесарь Борис Михайлович рассказал нам, как два брата-сутенера содержали 12 молоденьких девочек и в течение короткого срока заработали миллионы. Но их судили.)
Район нашего отеля – район не центральный, поэтому видишь «веселых дам» не очень высокого пошиба, разных возрастов, много мулаток. Как правило, они ведут себя с «достоинством», не «пристают» и сами себя не предлагают, но попадаются нахальные: они приглашают и словами, и жестами, и движениями таза. Есть такие, которые хватают за руки. Стоит дать ей понять, что ты не интересуешься ею или что у тебя нет денег (последнее самое сильное средство защиты), как моментально отвязываются. Но как правило, женщины ведут себя неназойливо: стоят и ждут. Фотографировать себя не позволяют, да и не рекомендуется это делать: может (откуда ни возьмись) появиться сутенер и испортить вам мажор души и тела. С подходящими к ним они торгуются: поговорив с мужчиной, они решительно отходят от него или также решительно ведут его в отель. Через некоторое время «влюбленная парочка» выходит из отеля и расходится в разные стороны: он своей дорогой, а она снова занимает исходную позицию у входа в отель, в ожидании следующего «жениха»… Ей, ей, отвратно! До омерзения!
Решили заглянуть в какое-нибудь заведение со стриптизом. Нашли – последний сеанс в 4 утра. Вход – четыре франка с полтиной. Недорого. Идем? Идем. Садимся за пустой столик. За другими – несколько юных парочек, да две очень пожилых. По всему видно – это все туристы. Любознательные юнцы и любители воспоминаний! Притушили свет, зазвучала музыка, на эстраду вышла очень красивая женщина. Очень красивая! Проделала весьма пластично все, что ей полагалось (глаза отсутствующие, холодные), и, заработав жиденькие аплодисменты, ушла. Когда спускалась со сцены, я поманил ее пальцем. Заметила, кивнула. Переоделась, вернее, оделась, пришла к нам. Оказалось – знает немецкий язык. Я представил своего коллегу, объяснил, что мы артисты Театра сатиры, что приехали на гастроли. Она в курсе, знает даже, что играем спектакли в помещении театра Сары Бернар. Вдова, бывшая балерина, после рождения ребенка немного располнела и с балетом пришлось расстаться: не могла обрести прежние габариты и войти в форму. Пришлось зарабатывать стриптизом. Ну и, конечно, древним ремеслом… Знают ли ее родители, чем она занимается? Не знают. Живут в провинции. Сколько зарабатывает? Достаточно. Сорок процентов отдает хозяйке. Какая цель? Накопить денег и выйти замуж. Есть газеты, где печатаются объявления вдовцов, преимущественно из сельской местности, желающих вступить в брак. Как правило, выбирают таких, как она, потому что из «таких» получаются хорошие жены: уж если они вырываются из этого мира, ни о какой безнравственности не может быть и речи. В совместное хозяйство должна войти с приданым. Скажем, с трактором или автомобилем… Договариваются. Вот и она надеется и ждет своего часа.
Мило беседуем. Солюс периодически припадает к моему уху и шепчет:
– Если вы советский человек, вы сейчас же встанете и уйдете!
– Да подождите вы, – урезониваю его. – Сидите спокойно, все нормально.
Немецкого языка Солюс не знает, о чем мы говорим, не понимает, волнуется, нервничает. Что там Весник еще выкинет?
Накануне я принял участие в вечере, посвященном творчеству Ильфа и Петрова, организованном ЮНЕСКО. Представил меня месье Жорж Сориа – писатель, поэт, драматург, переводчик, импрессарио почти всех гастролей советских коллективов и солистов, пропагандист русского искусства и просто богатый человек. Рассказал присутствовавшим в небольшом зале о том, что я – автор инсценировок романов «12 стульев» и «Золотой теленок», первый исполнитель роли Остапа Бендера на советской сцене. Я, в свою очередь, пытался убедить слушателей в том, что нельзя трактовать Бендера, как комедийную фигуру, ибо ничего не сделавши в жизни, этот талантливый человек – скорее образ трагикомический. В доказательство привел несколько реплик самого героя: «Мне 33 года – это возраст Христа. А что я сделал: учеников разбазарил, учения не создал», «А может быть, я идиот и ничего не понял?». Был тепло принят в основном студенческой частью зрителей и «обласкан» небольшим гонораром, позволившим чувствовать себя в описываемый вечер «барином»: угостил даму хорошим вином, сладостями и фруктами. Шиканул!
Перед уходом выпили с хозяйкой заведения по рюмке коньяку. Нашей собеседнице за «потерянное» в нашей компании время предложили 25 франков. Она не отказалась, но была явно удивлена тем, что дело дальше беседы не пошло… Сознаюсь, она мне очень понравилась. На прощание поцеловал ей руку! Стоя у входа в свое заведение, она помахивала нам рукой, пока мы не скрылись за углом.
– Слушайте, Солюс! Я видел трусов… но таких, как вы! Ну, что вы в самом деле?! «Если вы советский человек, вы сейчас встанете и уйдете»! Как вам не стыдно?