– Зима, сынок, там очень суровая: снег часто заваливает дома и дороги, автомобили и тракторы, метели сбивают людей с ног…
Молчит.
– Там живут мужественные и сильные люди. Очень добрые, веселые. Очевидно, преодоление трудностей порождает жизнерадостность…
– А я жизнерадостный?
– По-моему, очень…
– А я преодолеваю трудности?
– Конечно. Помнишь, как ты радовался, когда впервые самостоятельно начертил палочкой на песке букву «А». Ты радовался победе над трудностями…
– Па-а-а-п! Я буду летать туда, где красная икра, а потом домой. Сначала туда, а потом сюда. Туда и сюда, ладно?
– Кстати, ты знаешь, там нет лягушек, которых ты так боишься. Я маленьким боялся пауков, а ты – лягушек. Почему?
– У них глаза страшные! Я поеду туда – там нет лягушек! А почему там нет лягушек?
– А они боятся землетрясений. Змеи и ящерицы – тоже, и их там тоже нет. А в тех далеких краях очень часто происходят землетрясения.
– Я в те места не пойду. Я туда, где редко трясется земля. Ладно?
– Ладно…
Антон «клюет» носом.
– Я, сынуля, пересек на газике всю далекую землю вдоль и поперек, а по трудным дорогам, с переправами через быстрые речки, мы ездили на тракторах и на лодках…
Антон заснул. Переношу его на кроватку, раздеваю, укладываю. Открыл глазенки.
– Па-а-а-п! Когда мы полетим в Москву, к маме?
Заснул.
В городке Диснея, на пристани, в ожидании пароходика «Том Сойер», я уронил 170 долларов. Меня догнала японская студентка в фартучке с метелочкой в руках и вручила мне деньги. Я растерялся. Стал кланяться ей, по-японски сложив руки. Купить гостинчика не смог, так как она убежала, а пароходик зафырчал и отчалил. Высадившись на берег, долго искал студентку в фартучке, но не нашел. Тем не менее купил коробку хороших конфет, а переводчица наша попросила студентов, тоже убиравших территорию, найти мою спасительницу и вручить ей презент от артиста из Москвы.
Поездка в городок Диснея завершилась. Перед самым отходом нашего автобуса прибежала запыхавшаяся «моя фея» в фартучке, держа в одной руке мою коробку конфет, а в другой – свой портрет с надписью на японском. Вручила его мне. Я был на седьмом небе и, конечно, в центре внимания всех наших.
Переводчица прочла надпись: «Господин из Москвы, передайте, пожалуйста, артисту Вячеславу Тихонову, что в Японии есть девушка, которая влюблена в него и, если понравится ему, готова стать его верной женой. Это я!»
Я уже сказал, что ребенку, воспитанному на гуманизме Диснея, трудно стать мерзавцем. Но я думаю, что и взрослому человеку в городках Диснея навряд ли захочется грубо толкнуть ребенка, дать ему подзатыльник или влепить пощечину, оскорбить его грубыми выражениями.
У нас нет таких прекрасных добрых городков, и это досадно. Может быть, отсутствие таковых и позволяет нашим папам и мамам травмировать маленькое, свое же создание нецензурной бранью, окриками, избиением, отвратительным поведением в семье, позволяет демонстрировать образцы «трамвайного» хамства и в школе, и на работе, и во взаимоотношениях между собой… У нас большой начальник без мата – редкость! Чужак! Не наш! Человек не из народа!
Скорее бы приступили и у нас к строительству таких городков добра, вежливости и уважения друг к другу и к зверюшкам тоже.
Родину нашу, Россию, надо переучивать, а не перекраивать. Ее не надо мучить распрями разной расцветки правителей – бывших и настоящих. Ей надо дать возможность спокойно жить, а правителям сделать закон и труд критерием благополучия.
Домой хочу!
Все хорошо в Японии, все интересно, поучительно, восхитительно. Одно только плохо – это обилие велосипедов. Гуляешь по улицам три-четыре часа, и все это время находишься в невероятном напряжении, потому что ждешь – вот-вот на тебя налетит велосипедист! Устаешь не от ходьбы, а от ожидания столкновения. Велосипедистов больше пешеходов. Уйма! Как они лавируют, снуют между бесколесных – уму непостижимо! Но за все время пребывания в Японии не видел ни единого колеса, врезавшегося в пешего! А на автопроезжей части велонаездникам упражняться запрещено. Ну да ничего, привыкнешь, объезжают! Улыбаются! Аккуратисты!
Люди пытаются найти в небе другие миры и себе подобных. Зачем же небо тревожить, когда есть Япония! Вот куда телескопы надо направлять – больше толка будет! Только из телескопов необходимо вытащить линзы фирмы «Зависть» и вставить оптику фирмы «Учеба» – вот тебе и другой мир!!
За границей нашему брату есть над чем поразмышлять! Сопоставительство – «нашего» и «иностранного» беспрерывно аккумулируют этот полезный процесс! Заглушать его – грех!
Одна из встреч в Токийском университете со студентами, изучающими русский язык, состоялась в учебной аудитории. Выразив свое восхищение всем увиденным в Японии, выразив сожаление по поводу того, что срок гастролей Малого театра – всего 20 дней – до того мал, что понять глубоко историю и культуру Японии нет никакой возможности, я тем не менее заслужил бурные аплодисменты собравшихся здесь студентов, педагогов, деятелей искусств, дипломатов и наших и местных – своими рассказами и воспоминаниями о знаменитых артистах Малого театра.
Афоризму Алексея Дикого «Надо играть любые роли, но стараться делать это лучше всех!», как никто другой, соответствовал народный артист РСФСР Александр Иванович Сашин-Никольский. В любой роли, в любом спектакле он всегда был ярче всех. Поэтому было у него мало друзей и очень много завистников.
В этом худом, невысокого роста человеке с неважным зрением и здоровьем вообще, подорванным еще и неприятием условий жизни по «сухому закону», с лукавыми, с искринкой в зрачках озорными глазами бурлила неуемная артистическая фантазия. Фантазия абсолютно художническая, не допускавшая ни в чем дилетантства, одинаково мощная во всех жанрах: в комедии, драме, трагедии, концертных номерах, в пародийных сценках, в жанровых зарисовках, в игре на гитаре, в исполнении романсов.
Всего от двух человек в жизни я получал письма, в которых присутствовали слова: «Да хранит тебя Бог!» И получал их на фронте: от 70-летней учительницы по литературе Анны Дмитриевны Тютчевой и от Александра Ивановича. Я уверен, что эти их обращения к Богу способствовали тому, что я еще хожу по земле, несмотря на то что перенес и ранение и контузию. Их письма давали уверенность, энергию, психологическое здоровье, что было так важно в безумной войне, где нормальному человеку можно было сойти с ума хотя бы от сознания того, что ты – соучастник глобального человекоубийства.
Эти письма – лучшая характеристика нравственных и душевных качеств их авторов. Кто я им? Никто. Для одной – школьник, для другого – начинающий студент, артист, мальчишка. И для обоих – чужой человек. Ни от родственников, ни от друзей подобных слов не слышал – «Да хранит тебя Бог!».
В голодной эвакуации, в необустроенной жизни маленький, щупленький – весил он, ей-ей, не больше 45–50 кг – Александр Иванович излучал из себя столько теплоты, юмора, сочувствия и музыки! Он часто брал в руки старинную гитару и завораживал всех своим неповторимо печальным и умным исполнением русских романсов. Он столько излучал добра, что казалось, оно неиссякаемо и его бы хватило на весь театр, город, страну, мир! Колдун! Замечательный колдун! Маг и волшебник!
Такой же силой обаяния и заразительности обладал Сашин-Никольский, выходя на подмостки Малого театра. Даже при большом желании он не мог плохо играть. Сила его обаяния не позволяла ему испортить, провалить роль. Не хочется вспоминать одну-две его роли, потому что все его служение в Малом театре – это одна роль, роль могучего, талантливого, но не до конца оцененного художника.
Сила его правдивости и органичности на сцене подводила многих. До его появления фальшь в игре актеров, если она была, конечно, оставалась незаметной или простительной. Но стоило появиться Сашину-Никольскому, как фальшь становилась явной, артисты меркли и часто начинали даже раздражать своей неестественностью. Никогда не забуду его в роли отца в кинофильме «Анна на шее». Какие только знаменитости и красавцы ни появлялись на экране, но стоило появиться Александру Ивановичу, и все вокруг немножко жухло, а он лучился, как святой!
А фильм «Композитор Глинка»! Маленький эпизодик – роль строителя. Несколько реплик Александра Ивановича – и некоторая напыщенность в игре главных артистов становилась явной и досадной.
Рядом с ним было играть невыгодно, поэтому многих ролей в своей актерской жизни он так и не сыграл. Не давали! Он разделял участь всех истинно талантливых людей – нес свой крест, ни на что, кроме своего творчества, не отвлекался. Но добивался выдающихся результатов, чем раздражал многих и ограничивал реализацию своих уникальных способностей. Стоило ему появиться на сцене в любой маленькой или не очень маленькой роли, все внимание зрительного зала устремлялось в его сторону. И это притом, что на сцене могли в это время находиться самые что ни на есть корифеи, игравшие самые что ни на есть главные роли!
Сашин-Никольский всегда напоминал мне кошку, случайно выходящую на сцену и срывающую даже самое напряженное действие. В любом спектакле, в любом театре и любая кошка! Этот закон – это какое-то таинство. Что срабатывает? Кошачья индифферентность, полная свобода мышц и отсутствие старания или просто нелогичность самого появления. Что срабатывало при его выходе на сцену и привлекало к нему внимание сидевших в зале, не знаю. Но что вызывало шквал аплодисментов после его ухода со сцены, знаю – это виртуозно разработанная партитура психофизического существования своего героя, выраженная средствами, доступными только высокоодаренному счастливчику. А средства эти не поддаются анализу, они одному Богу известны. Всякого же рода мудреные разбирательства сути таланта, его секретов бессмысленны.
Вообще, талант нужно поощрять и поддерживать, но не пытаться разбирать по частям и полочкам. Разобранный талант уже не талант, собрать его нельзя, ибо никому не дано понять план его создания! Талантом нужно восхищаться, и поэтому все восхищались артистом Сашиным-Никольским. Его могли не любить только завистники.
Очень точно говорил об Александре Ивановиче как о музыканте-исполнителе один из лучших гитаристов Москвы, малограмотный, не знавший нот, но виртуозно тем не менее игравший на слух Шопена, Моцарта и Баха, артист цыганского театра, ныне покойный Вава Поляков. Я был приглашен в гости к Александру Ивановичу, который попросил привести с собой Полякова, о котором он был наслышан, познакомить с ним. Я передал Ваве приглашение, тот с радостью принял его, но только с условием, что пойдет без гитары.
– Поляков и без гитары – это не Поляков, – сказал я ему.
– Нет-нет-нет! Играть на гитаре при Сашине-Никольском и даже петь неприлично и нескромно. Я, может быть, и не хуже играю, но никогда никто меня так не слушал, как слушают его. Это какое-то колдовство. Как он воздействует на слушателей, чем и какими манками – не знаю и не понимаю. Единственное, на что я обратил внимание, это на паузы, на дьявольской силы паузы, которые он проживает, не делает, а проживает во время игры на инструменте и во время исполнения романсов. Если бы я позволил себе такие паузы, меня перестали бы слушать. А его в паузах слушают еще собраннее, еще сосредоточеннее, с каким-то скрытым восхищением и восторгом.
Вот, например, цыгане, да и русские исполнители никогда не делали ни одной паузы в первых строчках романса «За зеленым забориком ты не можешь уснуть». Никогда! Александр же Иванович уже за первыми двумя словами «за зеленым» позволял себе маленькую паузу; сразу после третьего слова «забориком» – вторую, да еще проигрыш, нагнетая интерес к сюжету романса. А уж после слов «ты не можешь» устраивал чуть ли не 30-секундную, что просто фантастично, паузу в тексте, заменяя его активными аккордами и проигрышем, отрывая от струн глаза, поднимая голову и проживая на глазах у слушавших какую-то сложную думку-загадку. Затем уж обрушивался, с продолжением основной мелодии в гитаре, на заключительное в строчке слово «уснуть». Я наслаждаюсь его талантом, поэтому с гитарой к нему не пойду.
Александр Иванович принял его очень тепло, но играть все же заставил на своей гитаре. Вава играл. Он волновался, но был в ударе. Александр Иванович чуть-чуть – и заплакал бы от восторга.
– Не понимаю, как ты можешь на слух играть Шопена, Баха? Это гениально! Я преклоняюсь перед тобой!
– А я перед вами, и я тоже не понимаю, как вы волшебно играете и поете, чем, какой силой околдовываете нас!
Гости давно уже разошлись, а два удивительно восторженных человека до утра пили и играли, пели и пели друг другу, то плача, то хохоча, к счастью, не понимая таинства своих талантов. Они понимали друг друга сердцем, добрыми душами и разговаривали колдовскими звуками. И всего из семи нот!