Если у Даны не сложилась яркая политическая жизнь, то ему удались сравнительно краткий жизненный эксперимент и книга, ему посвященная. Это стало возможным потому, что в его произведении удачно отражены наиболее привлекательные черты его натуры, незаурядной, отзывчивой, хорошо культивированной.
Обстоятельства были таковы. На втором году обучения в Гарварде у Даны резко ухудшилось зрение. В некоторых источниках указывается, что у него, кроме того, начались нелады с университетским начальством, но главное — заболевание глаз, возможно, так называемый «весенний катар», болезнь возрастная и характерная для юношей. А возможно, это было осложнение после кори. Как бы там ни было, учение следовало прервать на длительный срок и заняться здоровьем. А средств на лечение в Европе у семьи тогда не было. Оставалось два «домашних» варианта — либо слоняться без дела в Кембридже, либо плыть пассажиром вдоль американских берегов. Но плыть пассажиром — то же бездействие, особенно если нельзя много читать, — так рассудил Дана. И он решил стать матросом. Конечно, на время. Вообще все это было устроено именно в порядке опыта и оговорено Даной-старшим со знакомыми капитанами. Но при любых благоприятных условиях это был смелый замысел, подлинное приключение, авантюра в исходном значении этого слова, означающего смелое предприятие.
Североамериканский континент в ту пору еще оставался неосвоенным, наполовину неведомым для самих американцев. Восточное побережье и часть Среднего Запада — все, что к тому времени, когда на палубу торгового судна ступил Дана, составляло территорию Соединенных Штатов. Большая часть Юга, в том числе Техас, еще принадлежала Мексике. Пройти через континент в западном направлении могла только военная экспедиция. В Калифорнии, куда в конце концов прибыл Дана, государственные границы вообще не были отчетливо определены, над этой территорией осуществляли контроль различные и весьма многочисленные миссии, которые когда-то были религиозными, а впоследствии стали военными и торговыми, — миссии английские, испанские и, пожалуй, в последнюю очередь американские. Таким образом, юный новоанглийский брамин отправлялся в плавание с чувством первооткрывателя. И уж, конечно, то, о чем он впоследствии рассказал, для большинства его читателей было привлекательно своей познавательной новизной.
Ко всему прочему следует добавить, что и Панамского канала тогда не существовало, поэтому Дана, как заправский мореплаватель, обогнул Южноамериканский континент, пройдя вокруг знаменитого мыса Горн, причем дважды — туда и обратно.
Цель, ради которой Дана отправился в море, была им достигнута — он вылечился. Затем окончил Гарвардский университет, стал юристом, и вот тогда, в ожидании судебных дел, которые он должен вести, он и написал свою путевую книгу. Надо сказать, что рекламу он себе создал весьма эффективную. Когда книга обрела успех, недостатка в клиентуре он не испытывал. Однако не следует думать, будто клиентов привлекала просто литературная слава Даны. Нет, по книге было видно, что автор человек основательный, правдивый, он же не вымыслами какими-нибудь читателей потчует, а дело говорит, рассказывает все, как было в действительности, сопровождая свое повествование разумными и в то же время ненавязчивыми суждениями.
Рукопись по достоинству оценили родственники и друзья, а также крупный нью-йоркский издатель. Оценил, однако ни вида, ни слуха не подал. Когда же Дана обратился к нему с письмом, желая наконец узнать о судьбе своего произведения, тот ответил, что, пожалуй, издаст эту рукопись, но, не надеясь на успех, готов уплатить лишь за право публикации — без последующей платы с тиража. А в дальнейшем тиражи пошли вверх и, как стороной узнал Дана, издатель нажил на его книге тысяч десять, уплатив ему всего лишь двести пятьдесят долларов.
Для того чтобы лучше представить себе, чем же могла поразить читателей-современников книга Даны, следует проделать простой опыт — открыть для сравнения любой «морской» роман самого известного литературного соотечественника Даны (и, понятно, его знакомого) — Джеймса Фенимора Купера. Сам Дана в предисловии осторожно намекнул, что его книга по стилю совсем не куперовский «Красный корсар». Но сравнение получится особенно наглядным, если рядом с повестью «простого матроса» положить «Мерседес из Кастильи». Этот роман Купера о путешествии Колумба и «Два года на палубе» Даны вышли одновременно, но, кажется, что принадлежат разным эпохам!
И дело не только в стиле. Море в то время играло огромную роль в жизни страны, служило средством передвижения, источником существования, театром военных действий. Соответственно «морская» литература, как художественная, так и документальная, затрагивала центральные национальные проблемы. Фенимор Купер создавал не только «морские» романы, он писал также историю флота, где четко прослеживается мысль, что история американского флота — это история Соединенных Штатов. Но в документальном или романтическом жанре автор «Красного корсара», «Лоцмана» или «Мерседес из Кастильи» писал о прошлом, к тому же, как говорили, на языке «поэзии соленых волн». Не будем преуменьшать выдающихся достоинств поэзии тех времен, которая, кстати, производила в свое время на читателей сильнейшее впечатление. И вдруг Ричард Генри Дана своей книгой развеял магические чары, устранил всякую дистанцию во времени и пространстве, открыв перед читателем картину морской жизни как обычной повседневности.
Задача Даны — привлечь внимание к жизни на море, в то же время не идеализируя, не героизируя ее. Небольшое судно, затерянное в океане, — клеточка общества, и потому, вступив на палубу, естественно посмотреть и обсудить, как решаются здесь те же злободневные проблемы, что и на суше. Вес каждой детали жизни на судне, попадающей в поле зрения повествователя, определяется ее универсальным значением — нравственным, политическим и, наконец, хозяйственным. Речь идет о людях, работающих в море и в то же время живущих в обществе, а нравы общества, его возможное совершенствование составляют предмет постоянного пристального внимания Даны, потомка пилигримов-преобразователей, прибывших в Новый свет исключительно ради дерзкого эксперимента — обновления человечества. Многие надежды отцов-пилигримов уже развеялись как иллюзорные, но все же их потомок остается проповедником и воспитателем, хотя и ненавязчивым. Он внимательно присматривается к этой особой породе людей, к морякам, понимая, что особые условия их существования и труда тем отчетливее обостряют проблемы, решение которых не может не волновать каждого достойного гражданина.
Страницы, где описываются произвол капитана и телесные наказания на «Пилигриме», произвели в свое время потрясающее впечатление. И не только потому, что о грубости морских нравов никто прежде не говорил во весь голос, а потому, что это оказалось доложено так просто, ясно и непосредственно, как повседневный факт.
Позиция «простого матроса», от лица которого ведется повествование, была выдержана автором книги с большим умением и тактом. Конечно, ведь перед нами не простой матрос, а новоанглийский брамин, оказавшийся на время на его месте, и это не просто формальная подмена. Дана и так извинялся перед своими читателями за то, что им, возможно, было допущена излишняя грубость выражений и непритязательность описаний, а реальность морской службы была в действительности куда более суровой. Но как этап «Два года на палубе» сыграли роль весьма значительную.
Прямо по следам Даны шел еще один крупнейший «морской» писатель, довольно широко у нас известный — Герман Мелвилл. Он высоко ценил Дану, подружился с ним, хотя взгляд Мелвилла оказался не только более жестким, но и по-иному направленным. Если Дана был просветителем, проповедником, реформатором, убежденным, что все дело в улучшении условий морской службы и царящих там нравов, то Мелвилл, потрясший читателей картинами человеческого неистовства, стремился гораздо глубже заглянуть в природу добра и зла. Продвигаясь в освоении литературно-символического «моря» дальше, автор «Белого бушлата» и «Моби Дика» всегда оглядывался на Дану как на лидера, проложившего ему путь. Нет никакого сомнения, что это впервые публикуемое в нашей стране произведение Ричарда Генри Даны в силу своих больших познавательных и художественных достоинств будет с интересом встречено нашими читателями.
Д. М. Урнов, доктор филологических наук
Бак — на парусных судах, от которых сохранилось это название, — все пространство верхней палубы от форштевня до фок-мачты.
Бакштаг — курс парусного судна, при котором его диаметральная плоскость составляет с линией ветра угол более 90° и менее 180°.
Бакштаги — снасти стоячего такелажа, поддерживающие с боков рангоутные деревья.
Бейдевинд — курс судна, при котором его диаметральная плоскость составляет угол менее 90° с направлением ветра.
Беседка, иногда люлька — сиденье из доски, укрепленной на тросах, либо просто из троса, связанного двойным беседочным узлом.
Бизань-мачта — кормовая, самая задняя мачта у судов, имеющих три мачты и более.
Бить склянки — бить в судовой колокол определенное число ударов; каждый удар склянки соответствует получасу; счет идет от полуночи, повторяясь каждые четыре часа (от одной до восьми склянок).
Бом-брам-фал — снасть бегучего такелажа бом-брам-рея. Бом-брам-фалом ставится бом-брамсель путем подъема бом-брам-рея.
Борг — снасть, на которой висит нижний рей. Обычно борг бывает цепной, но встречается на мелких судах и тросовый.
Брам-фал — снасть бегучего такелажа брам-реев, с помощью которой поднимают и спускают брам-реи. Кроме того, им же поднимают реи при постановке брамселей.
Брасопить реи — ворочать реи брасами в горизонтальном направлении или, иначе говоря, если рей был прямо, то повернуть его брасами так, чтобы один его нок был впереди, другой пошел назад.
Брасы — снасти бегучего такелажа, закрепленные к нокам реев, с помощью которых поворачивают реи в горизонтальном направлении. Само поворачивание реев называется брасопкой их.
Бриг — двухмачтовое судно с прямым вооружением, но имеющее гафель на гроте.
Бригантина — судно с двумя мачтами (фок и грот). Фок-мачта с прямым вооружением (реями), как у брига, а грот-мачта с вооружением, как у шхуны.
Бросаться к ветру — говоря о парусном судне: быстро восходить к линии ветра.
Булинь — снасть у нижних парусов и у марселей. Ими оттягивают наветренную боковую шкаторину паруса, чтобы он забрал больше ветра.
Бушприт — горизонтальный или несколько наклонный деревянный брус круглого сечения, выдающийся впереди форштевня.
Быть на ветре — быть ближе к тому месту, откуда дует ветер.
Ватервейс — на деревянных судах широкая толстая доска палубного настила, идущая вдоль бортов.
Вельбот — гребная и парусная шлюпка с одинаково острыми обводами носа и кормы.
Верповать — тянуть, тащить парусное судно посредством последовательного завоза верпа (вспомогательного якоря) в гаванях и на рейдах.
Впередсмотрящий — вахтенный матрос на баке, наблюдающий за всем происходящим в море впереди по курсу судна.
Выбрать слабину — подтягивать снасть так, чтобы она не провисала.
Выбрать конец — втянуть конец.
Вывалить — выдвинуть, вывести за борт, к борту. Вывалить шлюпку — приподнять с кильблоков и вывести шлюпку на шлюпбалках за борт.
Вымбовка — деревянный рычаг, служащий для вращения шпиля вручную.
Выстрел — длинное рангоутное дерево, укрепленное концом снаружи борта против фок-мачты.
Выхаживать — выбирать якорь-цепь отданного якоря и сам якорь при помощи шпиля или брашпиля.
Гакаборт — верхняя закругленная часть кормовой оконечности судна.
Галс — курс судна относительно ветра. Снасть или тали, удерживающие на должном месте нижний наветренный угол паруса.
Галфвинд — курс парусного судна, при котором его диаметральная плоскость составляет с направлением ветра угол в 90° (практически 80—100°). Про судно, идущее в галфвинд, говорят — судно идет в полветра.
Гитовы — снасти бегучего такелажа; служат для уборки парусов, ими подтягиваются шкотовые углы паруса к рее.
Гордень — снасть, проходящая через одношкивный неподвижный блок.
Гордень у паруса — снасть бегучего такелажа, с помощью которой подтягивают нижнюю шкаторину паруса к рею.