«Архимед» рассчитан для исследовательской работы на максимальных глубинах, существующих в Мировом океане. Поэтому для завершения его испытаний нужно было погрузиться на дно одной из самых глубоководных океанских впадин. Чтобы провести такое погружение, надо было отправиться в далекую экспедицию, причем число возможных районов было довольно ограничено. Средиземное море, например, для этой цели не подходило: максимальная глубина здесь (к югу от Греции) составляет 5000 метров. Не очень-то устраивала нас и Атлантика, ибо там самая глубокая впадина — желоб Пуэрто-Рико — имеет глубины всего 8000 метров. Оставался Тихий океан. Необходимость иметь поблизости от района испытаний порт с современным оборудованием (нам нужен был плавучий кран, достаточно мощный, чтобы грузить 60-тонный батискаф; нужны были ремонтные мастерские и т. д.) еще больше ограничивала наш выбор. Итак, Гуам, Филиппины или Япония?
К сожалению, нам пришлось отказаться от американской базы на Гуаме и от котловины Челленджер, где Жак Пиккар и лейтенант Дон Уолш совершили успешное погружение на глубину 10 916 метров. Чтобы доставить туда «Архимед», нам пришлось бы либо изменить маршрут какого-нибудь грузового судна, либо по дороге перегружаться с одного судна на другое. Это было слишком дорого. Надеюсь, когда-нибудь международное сотрудничество достигнет такого уровня, что успешная доставка батискафа в район этой впадины, которая сейчас считается самой глубокой в мире, не будет представлять никакой проблемы. Мы остановили было свое внимание на Филиппинах, но впадины там располагаются к востоку от архипелага, а Манила, где могла бы базироваться наша группа, находится на западном побережье, и нам пришлось бы совершать длительные переходы к местам погружения и обратно. Оставалось подыскать базу в Японии, а погружение совершить в Курильской впадине, где советское океанографическое судно «Витязь» обнаружило глубины порядка 10 500 метров. Мы считали, что на последнем этапе испытаний необходимо погружаться на глубины не менее 10 000 метров.
Найти грузовое судно, следующее из Франции в Иокогаму, было сравнительно нетрудно. Оттуда, следуя вдоль восточного побережья Японии, мы могли бы добраться до южной части острова Хоккайдо, где нас примут в каком-нибудь из тамошних портов, откуда до Курильской впадины всего 36 часов хода на буксире.
Как показывал опыт предыдущей экспедиции, в Японии мы могли рассчитывать и на необходимую техническую помощь, и на бензин, который потом можно будет продать, и на радушие и гостеприимство властей. Не сомневались мы и в том, что японские ученые будут рады снова принять участие в погружениях и еще раз поработать с профессором Пересом.
Мы хорошо помнили тайфуны, обрушившиеся на Японию в конце июля, когда во время нашей первой японской экспедиции мы стояли в Ураге. Поэтому, учитывая, что нынешняя экспедиция рассчитана на три месяца, мы решили начать ее в мае, чтобы в июле закончить. Стало быть, «Марсель ле Биан» должен покинуть Францию примерно в марте. С согласия Вильма я решил до этого времени совершить несколько погружений в районе Тулона, чтобы проверить модернизированное оборудование, а также испытать некоторые новые приборы и захватно-подъемное устройство. Работа господина Мартэна принесла свои плоды: на сей раз мы везли профессору Сасаки и его коллегам гораздо более совершенное оборудование, чем на «ФНРС-ІІІ».
В течение зимы поставщики слали столь необходимые нам приборы для различных измерений и наблюдений; один за другим они занимали предназначенные им места в кабине «Архимеда». Военно-морское ведомство выделило нам в помощь старшину-механика и трех матросов; из ЦНРС в лабораторию Мартэна прислали нового специалиста. Это был молодой инженер Делоз, принимавший участие во всех дальнейших экспедициях «Архимеда» и немало способствовавший их успеху.
С каждой почтой мы получали подтверждения того, что в Стране восходящего солнца «ФНРС-ІІІ» оставил по себе добрую память. Профессор Сасаки поддерживал постоянную связь со своим коллегой профессором Пересом и теперь готовил нам хороший прием. Океанографическое судно «Умитака Мару» должно было работать вместе с нами в районе Курильских островов, а в случае выхода его из строя нам обещали прислать японский фрегат. Нас ждали в Ураге, Онагаве, Иокогаме и в маленьком рыболовном порту Куширо, на острове Хоккайдо.
22 марта 1962 года «Марсель ле Биан» с экипажем батискафа на борту вышел из Тулона. Мы с Вильмом остались, чтобы подготовить отправку самого «Архимеда»: проследить за опорожнением и дегазацией бензиновых танков, произвести кое-какой мелкий ремонт корпуса и обеспечить благополучную погрузку.
4 июля мы не без волнения наблюдали за тем, как судно «Маори» уходит с нашим детищем на борту. Волнение это было приятным, что и говорить. Но когда полчаса спустя мы проходили мимо стапеля, на котором покоился «ФНРС-ІІІ», вернее, то, что осталось, после того как с него сняли почти все снаряжение, нам стало грустно: теперь наш славный «ФНРС-ІII» обречен ржаветь на этой верфи, как ржавеют на верфях всего мира корпуса старых кораблей, знававших славные дни и доставивших когда-то своим экипажам немало волнующих переживаний, а теперь ставших просто реликвиями. Наш батискаф открыл перед человечеством ворота в мир больших глубин. Сейчас, когда я пишу эти строки, «ФНРС-ІІІ» уже почти пять лет валяется на верфи. И я снова спрашиваю себя: разве не достоин он того, чтобы занять место в Музее военно-морского флота или по крайней мере в саду Военно-морского училища?
Итак, нас ждала Япония. В два приема — каждый перелет по восемь часов — «боинг» доставил нас на Дальний Восток. Маршрут полета проходил почти над самой Курильской впадиной. Мы с Вильмом глядели вниз: тут нам предстоит погружаться. Высота — 8000 метров, глубина — 10 000!
...За четыре года токийский аэропорт мало переменился, и я с удовольствием оглядывался по сторонам. Как все непохоже на Францию! Еще в прошлый мой визит я был поражен сочетанием старины и модерна, которое тут бросается в глаза каждому приезжему. Я не претендую на понимание Японии, но, побывав в нескольких маленьких городишках и даже деревнях, я сумел оценить их очарование. Здесь принимают телевизионные программы по восьми каналам, и все же европейцу кажется, что он перенесся на много веков назад. Я немало ездил по Токио и Иокогаме, этому величайшему в мире городскому комплексу, и убедился в том, что Япония давно уже не подражает Западу — она его опередила, и, может быть, именно этим объясняется то, что «ФНРС-ІІІ», а потом и «Архимед» заинтересовали японцев гораздо больше, чем моих соотечественников. Здесь никому в голову не придет спрашивать, зачем нужен батискаф. Правда, надо учитывать, что на протяжении тысячелетий японцы живут в тесном контакте с морем. Однако именно в Иокогаме мне пришлось услышать один из самых наивных вопросов, когда-либо заданных мне посетителями батискафа. Впрочем, по национальности этот человек не был японцем. Мы находились тогда в кают-компании «Марселя ле Биан», куда зашли «пропустить по чарочке». Указывая на иллюминаторы каюты, он спросил:
— А чем вы закрываете все эти окна, когда идете на погружение?
Признаюсь, я сделал вид, будто не расслышал его вопроса, и заговорил о чем-то другом.
Все время, что мы пробыли в Токио, мы навещали наших старых друзей: профессора Сасаки, ученых, журналистов из «Асахи Симбун», разочарованных тем, что на информацию об «Архимеде» они уже не будут иметь той монополии, какая им была предоставлена четыре года назад. Несколько часов у нас ушло на беглый осмотр Токио в обществе одного из моих сокурсников по военно-морскому училищу — капитана 1-го ранга Леграна, который занимал в то время пост французского военного атташе в Японии, Корее и на Тайване. К этому времени «Маори» и «Марсель ле Биан» уже прибыли в Иокогаму.
Итак, в полдень 8 мая «Архимед» ошвартовался в доке. Экипаж собрался в полном составе. Теперь за работу! Как известно, батискаф с поплавком, полным бензина, представляет собой определенную опасность, а потому портовые власти поставили нас к самому дальнему, еще недостроенному причалу.
Заправка бензином, загрузка почти 20 тонн дроби, монтаж ламп-вспышек, фотокамер и научной аппаратуры заняли у нас добрую неделю. Ни у меня, ни у О'Бирна не оставалось ни одной свободной минуты, тем более, что еще приходилось принимать множество знатных гостей, каждому из которых хотелось совершить небольшую экскурсию на батискаф. Утомительно, конечно, без конца повторять одни и те же объяснения, но отказать всей этой публике в любезности мы не могли: ведь надо было заручиться их поддержкой! У нас побывали друзья профессора Сасаки, иокогамский мэр и начальник порта, мэр Йокосуки — крупной военной гавани, превращенной теперь в американо-японскую военную базу. Не могу не упомянуть о том, что с мэром Йокосуки у меня завязалась дружба и многолетняя переписка. Так устанавливаются связи между разными континентами. Поднялись по трапу «Архимеда» и представитель начальника Главного штаба японского военно-морского флота, и представитель 7-го флота США. Можно подумать, что я похваляюсь знатными гостями; но ведь знатные гости — верный знак того, что и «Архимед», становился знаменитым! Как-никак наш батискаф был единственным представителем второго поколения глубоководных снарядов.
Печать, радио и телевидение тоже требовали от нас внимания. Директор Дома франко-японской дружбы настоял на том, чтобы мы с Вильмом выступили у них в клубе. Заседание было весьма занятным. Из-за технических терминов, без которых, как мы ни старались, обойтись было трудно, каждую нашу фразу переводили на японский мучительно долго, причем переводчики застенчиво улыбались.
Ученые помогали нам, как могли, и благодаря их стараниям мы обзавелись системой «лоран» для определения местонахождения судна с точностью до 2000 метров; работу системы обеспечивали американские станции, расположенные на побережье архипелага и имеющие дальность слышимости до 1500 миль. На сопровождающем нас судне установили фототелетайп, каждые четыре часа автоматически выдававший нам готовую метеокарту. Все это, по-моему, прекрасный пример международного сотрудничества в море: «Архимед», плавающий под французским флагом, в сопровождении японского океанографического судна шел исследовать впадину, открытую советскими океанографами, определяя свое местонахождение с помощью сигналов американских радиомаяков! Сегодня мы имеем возможность привести примеры подобного сотрудничества и в пятом океане — в небесах.
Тогда, в 1962 году, я еще не знал, что пять лет спустя буду принимать в Тулоне советских представителей и обсуждать с ними технические возможности организации новой экспедиции в район Курильских островов, на этот раз с базой в советском порту. Дипломатические и финансовые проблемы, связанные с подобной экспедицией, обсуждались, естественно, в других инстанциях.
Пока мы в Иокогаме готовились к погружению, океанографическое судно «Умитака Мару» обследовало район, куда нам предстояло отправиться. Нас ожидало разочарование: глубину свыше 10 000 метров, отмеченную «Витязем», обнаружить не удалось. Эхолот японского судна упорно утверждал, что максимальная глубина в этом районе — 9500 метров. Я был в ярости. Либо «Умитака Мару» не сумела найти самую глубокую точку впадины, либо глубина впадины в действительности была меньше, чем мы предполагали. Впадина была огромной, и обследовать ее всю невозможно. Оставалось смириться с глубиной 9500 метров. Постепенно мы утешились, и к нам вернулось хорошее настроение.
Переход из Иокогамы в Куширо, на севере Хоккайдо, должен был занять не больше пяти суток, причем путь проходил мимо Онагавы. Моряку всегда приятно зайти в знакомый порт, а в пользу остановки в Онагаве говорило и еще одно, более важное обстоятельство. Максимальная глубина, на которой мы пока испытывали «Архимед», составляла 3200 метров. Благоразумие подсказывало нам до погружения на 9000 метров совершить пробное погружение на глубину 4000—5000 метров. Тем более, что после долгого пути совсем нелишне было еще раз испытать наше оборудование в открытом море.
Стоя на мостике «Марселя ле Биан», я с удовольствием следил за тем, как у меня на глазах вырисовывается порт Онагава. Разумеется, остановка входила в нашу программу, и портовое начальство было обо всем предупреждено, но я надеялся, что наше появление будет сюрпризом для местных рыбаков, простых жителей, хозяина гостиницы. Куда там! Оказанный нам прием меня просто ошеломил. В порту собралось тысяч пять или шесть народа; специально построенные барьеры направляли толпу к нужному причалу. Приехал даже префект, живший в 50 километрах. Нас вышли встречать члены муниципалитета; гремели фанфары; школьники размахивали французскими и японскими флажками. Был выработан специальный церемониал: офицеры выстроились вдоль причала, двенадцать очаровательных девушек в кимоно преподнесли каждому из нас по букету цветов.
Затем состоялся прием в ратуше — пиво и речи. К счастью, бывший с нами старшина, секретарь моего друга Леграна, говорил по-японски. Он переводил наши ответы, так что, хоть мы и не были готовы к такой встрече, престиж Франции от этого не пострадал.
Вечером мы отправились в гостиницу, где когда-то останавливались. Наконец-то я узнал, что означает ее название: «Рог лани» — очень поэтично. На глазах у хозяйки выступили слезы. Мы представили хозяевам Вильма и Леграна, затем всем нам пришлось надеть юката и, усевшись на татами, пить чай, а позже — пиво...
На рассвете «Архимед» вышел в море. Эхолот показал, что глубина под нами — 4800 метров, поверхность дна — ровная. И вот 22 мая, в 9 часов 20 минут, мы с О'Бирном пошли на первое погружение японской экспедиции 1962 года. Вполне сознавая, сколь важно испытать «Архимед» на глубине порядка 5000 метров, я тогда и не догадывался о последствиях этого погружения.
Спуск проходит нормально. Наши термометрические датчики, более точные, чем на «ФНРС-ІІІ», отмечают границу между Куросио и Ойясио. Резко изменяется фауна за бортом. На глубине 1500 метров — небольшая авария: отказывает электромагнит, управляющий маневровым сбросом дроби одного из бункеров с балластом. Тогда на глубине 2000 метров, следуя заведенному у нас правилу, я открываю соответствующий люк аварийного сброса балласта и полностью освобождаю злосчастный бункер от дроби. Еще немного времени — и мы на дне. Жизнь там бьет ключом! К сожалению, мои успехи в биологии недостаточны для того, чтобы разобраться в видах всех рыб, нанесших нам визит. Но зрелище роскошное: горгонарии, актинии, морские перья, а меж ними плавно колышутся морские звезды — наши прожекторы освещают настоящий сад!
Вдруг — новая авария: вышли из строя фотокамеры. Очевидно, вода проникла в один из электрических разъемов, считавшихся герметичными. Что ж, чем меньше мы поднимем сувениров, тем меньше работы будет биологам; прогулка по дну так увлекательна, что я не обращаю внимания на эти мелкие неполадки. Приводимый в движение двигателями, «Архимед» почти касаясь дна, покрывает сотни метров. Зрелище, открывающееся нашим глазам, не мешает нам, впрочем, выполнять намеченную программу: мы измеряем скорость течения, берем пробы воды. И все же это только пробное погружение; в 15 часов 45 минут мы решаем приступить к всплытию.
Всплытие всегда идет медленно. Двадцать минут спустя мы все еще были недалеко от дна, когда внезапно загорелся аварийный сигнал: в отсек, где находятся аккумуляторы и контроллеры, проникла вода. Мы едва успеваем обменяться взглядами, как гаснут прожекторы. Глубиномер показывает 4200 метров. Вольтметр 110-вольтной батареи — на нуле. Есть о чем поразмыслить! До возвращения на поверхность сделать все равно ничего нельзя. Послушно, как дисциплинированные школьники, мы выполняем программу отлова планктона: захлопываем первую ловушку на глубине 4000 метров, вторую — на глубине 3000 и третью — на глубине 2000 метров. Это несложное задание помогает все же скоротать медленно тянущееся время.
В 16 часов 45 минут «Архимед» достиг поверхности. Продули шахту, поднялись в рубку. Море вокруг батискафа покрыто масляной пленкой, причудливыми тонами переливающейся на солнце. «Марсель ле Биан» устремляется» к нам, и скоро к батискафу подходят надувные лодки. Один из моих верных аквалангистов, старшина Серран, исчезает в волнах, но почти тотчас возвращается, крича:
— Капитан! Из компенсационного отверстия в батарейном отсеке бьет масло!
Сбегаю вниз, в кабину, и по радиотелефону вызываю Вильма. Но и он тоже не понимает причины аварии. Что гонит масло, которое легче воды, вниз в компенсационное отверстие? Очевидно, повышенное давление. Но почему масло оказалось под давлением? Решаем доставить пробку и вернуться в Онагаву.
К счастью, в тот день японские друзья не готовили нам триумфального чествования. Прежде всего производим осмотр всего батискафа, начиная с кормовой шахты. Обычно она заполнена морской водой, но теперь в нее проникло масло и, что особенно тревожно, оно пахнет бензином. Между тем через эту шахту не проходят никакие трубопроводы. Отсюда напрашивается вывод: открылась течь в одном из отсеков поплавка. С неотвратимой логикой следуют слова: «ремонт», «дегазация», «Иокогама»...
В Онагаве нет свободных емкостей для нашего бензина. Проведя осмотр рубки и шахты, Вильм обнаружил повреждение электрического кабеля и нарушение изоляции соседних проводов. Отсек, через который они проходят, при погружении заполнен водой, и тем не менее один из проводов расплавился, и капли горячей меди, температура плавления которой 1200°, пройдя в воде около 15 сантиметров, расплавили изоляцию еще нескольких проводов.
Приняли решение: я веду «Архимед» в Иокогаму, а Вильм с О'Бирном, добравшись туда же по шоссе раньше нас, подготовят необходимое для ремонта оборудование. Волнение на море усилилось, но прогноз позволял надеяться на- улучшение погоды. Я посоветовался с командиром «Марселя ле Биан» капитаном 2-го ранга Прижаном, оказавшим нам неоценимую помощь в эти трудные дни, и мы решили выйти в море несмотря на непогоду. В опытности капитана сомневаться не приходилось, а что касается его матросов и офицеров, то в тягостные дни пребывания в Иокогаме они делом доказали свою преданность батискафу.
Мы обогнули восточную оконечность полуострова Онагава и оказались в бушующем море. Шквальный юго-восточный ветер гнал по небу темные тучи. Океан, еще недавно сиявший голубизной, покрылся пенными гребнями и стал грязно-зеленым. Вскоре нам пришлось искать укрытия в одной из многочисленных бухточек, окаймленных поросшими лесом холмами, которые делают эту часть острова Хондо одной из красивейших местностей в Японии. Но нас здесь ожидал отнюдь не беспечный отдых: из-за сильного волнения «Архимеду» не удалось пришвартоваться к борту «Марселя ле Биан». Батискаф плясал на конце 30-метрового бакштага, то и дело норовя удариться о корму буксира. Вахтенным матросам приходилось отводить его отпорными крюками. Танец этот продолжался всю ночь.
27 мая мы вошли в Иокогаму. Надо было выкачать весь бензин, дегазировать танки, промыв их пресной водой. Операцию эту приходилось проводить в несколько приемов: если бы мы заполнили водой все отсеки одновременно, «Архимед» пошел бы ко дну. Продув кормовую шахту и соседний отсек, где помещались аккумуляторы, мы наконец обнаружили отверстие, через которое в этот отсек поступал бензин из расположенного над ним танка. Промывая танк, мы видели, как в батарейный отсек льется пресная вода. Мне не терпелось осмотреть повреждение. В шахту, снова заполнившуюся водой, отправились аквалангисты, чтобы отдраить люк, ведущий в батарейный отсек. Надев маску, я последовал за ними. Повреждения оказались довольно значительными. Четыре провода расплавились и в двух местах прожгли перекрытие между батарейным отсеком и танком для бензина. Прожжена была и одна из переборок отсека с контроллерами. Само по себе это повреждение не было особенно серьезным, так как и отсек контроллеров, и батарейный отсек наполняются маслом, только разных сортов; пробоина привела лишь к тому, что масла эти перемешались. После заделки отверстия нужно будет полностью сменить масла. А вот с двумя отверстиями в стенке танка для бензина дело обстояло сложнее: во-первых, предстояла тщательная дегазация танка, а во-вторых, в этом танке следовало заменить бензин, ставший теперь непригодным к дальнейшему употреблению.
Осмотр аккумуляторов показал, что три банки лопнули, а коробка, герметизирующая главный предохранитель и рассчитанная на чрезвычайно высокое давление, находится в весьма плачевном состоянии.
Тщательный осмотр рубки и носовой шахты балластной цистерны выявил новые неисправности: у пяти двенадцатижильных пиратенаксовых кабелей оказалась поврежденной изоляция. Пока матросы завершали дегазацию, мы с Вильмом и О'Бирном пытались выяснить причину аварии и установить, как она протекала и почему привела к столь многочисленным повреждениям. В конце концов выяснилась следующая картина: все началось с кабеля, питавшего один из прожекторов,— вода проникла в герметизированный разъем, вызвав короткое замыкание, в результате которого расплавился кабель и возникла дуга в коробке рубильника. Отложение шлака при горении дуги не дало сработать автомату защиты, отчего в свою очередь нагрелись и расплавились провода соответствующего аккумулятора.
Разумеется, мы знали об отложении шлака вследствие горения дуги в масле и не раз наблюдали этот эффект в испытательной камере. Но представители завода, изготовившего рубильник, заверили нас, что установка многоконтактной системы вместо одной пары обеспечивает его надежную работу даже в случае возникновения дуги. Мы совершили ошибку, доверившись поставщикам.
Потеря аккумуляторов не очень тревожила нас: у нас имелись запасные, а для замены требовалось всего несколько дней. Поврежденные переборки можно было заварить или установить заглушки. Самое же неприятное заключалось в том, что теперь мы уже не могли полагаться на автоматы защиты от короткого замыкания. Приходилось искать новое решение. Можно было вернуться к системе обычных предохранителей, но когда предохранитель перегорает в масляной среде, обычно возникает дуга. Вильм предложил поэтому погрузить предохранители в дистиллированную воду. Вода тяжелее масла, которое наполняет отсеки, поэтому коробки с водой можно было оставить открытыми сверху. Проблема заключалась в калибровке предохранителей è определении скорости плавления их в дистиллированной воде. Калибровка предохранителя на 500—600 ампер без специального оборудования — дело нелегкое, и с этим пришлось повозиться. Настал, однако, день, когда Вильм с гордостью продемонстрировал мне устройство, которое он сконструировал: на вид это был простой бачок емкостью 5 литров, установленный прямо на палубе без крышки; в нем и находились предохранители. Не скажу, чтобы все это выглядело очень красиво, но действовало устройство безотказно.
Еще одна проблема — пиротенаксовые кабели. Доставлять их из Франции — нет времени, а в Японии достать их невозможно. Пришлось приводить в порядок старые. Эта кропотливая и изнурительная работа была поручена бригаде мичманов — молодых инженеров, проходивших на флоте воинскую службу и за всю долгую стоянку в Иокогаме так и не успевших поездить по стране.
Лежа на спине в рубке «Архимеда», качающегося на волнах, подбрасывавших его иной раз метра на два, они снимали медную оплетку кабелей в подозрительных местах и с помощью инструментов, которым самое место в зубоврачебном кабинете, соскабливали изоляцию с поврежденных кабельных жил, чтобы выявить точные границы повреждения. Таким вот образом надо было обнажить все двенадцать жил, не перерезав при этом тех; которые остались целыми, а затем заново восстановить изоляцию, пропитав кабель синтетической смолой.
Постепенно мы справились со своим пессимистическим настроением, вызванным происшедшей аварией; мы постоянно напоминали себе, что пришли в Японию ради погружения на глубину 10 000 метров и должны это погружение совершить. И вот к концу июня батискаф был готов снова выйти в море. Пополнив запас бензина, мы уже начали улыбаться. На последние проверки и погрузку дроби хватило одних суток. Завтра — в море!
Наутро я проснулся с мыслью о выходе в море. Еще только светало, когда ко мне постучал вахтенный матрос.
— Капитан,— доложил он,— от батискафа идет сильный запах бензина.
Несколько минут спустя наше трио — Вильм, О'Бирн и я — уже собралось на борту батискафа. Мы тотчас заметили, что бензин сочится через небольшую рваную пробоину в корпусе поплавка. За время стоянки батискаф, качавшийся на волнах возле борта «Марселя ле Биан», смял привальные брусья на его корпусе, поплавок стал тереться об острый край, и вот результат — катастрофа! Чтобы заделать обшивку, достаточно, разумеется, небольшой заплаты, но на этот ничтожный ремонт уйдет несколько дней. Привыкшие к нашим несчастьям служащие кампании, поставлявшей нам бензин, незамедлительно явились на зов. Кроме того, мы вызвали плавучий кран. Наскоро проделав кое-какие вычисления, Вильм решил, что не обязательно дегазировать все отсеки поплавка — можно ограничиться ближайшими к пробоине, если заполнить их на время ремонта пресной водой. Наших собственных средств было недостаточно для сварки, и Вильму пришлось заручиться содействием военно-морской верфи.
Только 3 июля завершился этот злополучный этап нашей экспедиции. Мы вышли наконец в море и совершили микропогружение на глубину... 25 метров. А 6-го утром, не теряя времени, отплыли в Куширо — нашу новую базу, находившуюся в 800 милях пути от Иокогамы. На сей раз мы прошли далеко от Онагавы, и «Марсель ле Биан» застопорил машины только в открытом море, чтобы мы могли совершить испытательное погружение на большую глубину.
Море так спокойно, будто его полили маслом,— неужели боги сменили гнев на милость? В 8 часов начинаем погружение и очень скоро достигаем дна на глубине 7100 метров. Для «Архимеда» это рекорд, который я рассчитываю побить через несколько дней. Уверенности мне прибавляет еще и то обстоятельство, что нашу прогулку на глубине 7100 метров не омрачил ни единый инцидент. Дно было плоским и выглядело довольно необычно: все в извилистых параллельных линиях, вроде тех, какие видишь на пляжах во время отлива. Извилины расположены на равном расстоянии одна от другой, словно, готовясь к нашему визиту, какой-то садовник водил по дну граблями. Кое-где из дна торчат трубочки толщиной с авторучку и длиной сантиметров 5—10.
— Трубки сидячих полихет,— объявляю я.
Пораженный моей эрудицией, Вильм бросает на меня уважительный взгляд. Дело в том, что я видел такие трубки в 1956 году в районе Вильфранша, и бывший тогда со мной специалист по планктону господин Трегубов объяснил мне, как они называются. Несколько беловатых рыб длиной сантиметров 20 позируют для фотопортрета. Затем со скоростью 3 узла «Архимед» обследует эту равнину, испещренную бороздками вплоть до самого «горизонта»; читатель простит мне это слово, зная, что наше поле зрения ограничено несколькими десятками метров. В 18 часов возвращаемся на поверхность и, продув шахту, поднимаемся в рубку, с удовольствием вдыхая теплый предвечерний воздух.
Три дня спустя, в 10 милях от Куширо, мы попали в густой туман, и «Марсель ле Биан» подходил к порту, используя только радиолокатор. Наконец мы услышали рев сирены маяка; этот заунывный звук потом провожал нас всякий раз, как мы выходили на погружения в район Курильских островов. 10 июля, с опозданием на полтора месяца, мы вошли в порт Куширо, где нас давно дожидался фрегат «Матсу».