В газетах о масштабах официальных банкетов часто судят по числу приглашенных на единицу площади. В этом отношении банкеты в Куширо — один был дан в нашу честь членами муниципалитета, а на второй мы пригласили их — сильно отличались один от другого. Первый назывался «шашлык Чингисхана» и проходил на открытом воздухе, так что места там было достаточно. Мы сидели по пять-шесть человек за столиком; в центре столика стояла жаровня. Был сильный ветер, глаза застилало дымом. В одной руке я держал зонтик, так как шел дождь, а другой переворачивал свой шашлык; так поступали все, и мясо, между прочим, получилось отменное. Поскольку дело было как-никак в июле, на нас была летняя форма — белые парусиновые кители и брюки, которые насквозь промокли и липли к телу. Что же касается речей, то слова о солидарности военно-морских флотов мира и об успехах океанографии бросались — в самом буквальном смысле слова — на ветер. Тем не менее, несмотря на ветер и языковой барьер, я прекрасно понимал ораторов — все эти речи я давно уже знал наизусть.
Совсем иначе выглядел банкет в кают-компании «Марселя ле Биан»! Рассчитана она на восемь человек, нас было человек двенадцать, а приглашенных — человек тридцать. Наши гости получили полное представление о тесноте в кабине батискафа и учтиво выразили нам свое удовлетворение.
Моей личной удачей на этом банкете была встреча с командиром океанографического судна «Умитака Мару»; им оказался наш старый друг капитан Озава, который еще раз заявил, что в районе Курильской впадины нет глубин, превышающих 9600 метров.
13 июля в сопровождении фрегата «Матсу» мы взяли курс на Курилы. Предстояло тридцать шесть часов хода на буксире. Море было сравнительно спокойно. Разумеется, не штиль — такого здесь не бывает,— а пологая зыбь, не мешающая погружению. Через регулярные промежутки времени раздавался рев сирены на маяке: море покрывала сплошная пелена тумана. За приближением к другим судам следили радиолокаторы, а свое местонахождение мы устанавливали по сигналам «лорана».
На рассвете 15 июля мы пришли в район погружения. Еще несколько часов хода — и эхолот показывает 9600 метров. Очевидно, это максимальная глубина впадины. На всякий случай промеряем глубину на полосе длиной 8 миль, но, вопреки нашим надеждам, большей глубины не нашли. На эту разведку ушло драгоценное время. Из-за тумана нам надо вернуться на поверхность до наступления темноты, поэтому решаем срочно начинать погружение, тем более, что течение грозит снести нас в сторону от самого глубоководного участка впадины.
Последнее показание эхолота — 9200 метров. Спускаем на воду надувные лодки. Погода холодная и сырая; мысли мои обращаются к Франции. Там, небось, еще горят огни праздничной иллюминации: во Франции сейчас еще 14 июля, день Французской республики.
«Архимед» пока на буксире; длину троса мы недавно уменьшили до 30 метров, и это облегчает буксировку. Мы с Вильмом готовы. В рекордном погружении принимают участие строитель батискафа и его командир. Опечаленные О'Бирн и Делоз, наши дублеры, остаются на «Марселе ле Биан». Я вполне понимаю их разочарование: за все время, что мы на Дальнем Востоке, Делоз еще ни разу не участвовал в погружении. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как ЦНРС прикрепил Делоза к Группе батискафов, но он все еще не видел в действии научную аппаратуру, над созданием которой столько трудился. Ничего, eго очередь впереди.
Надувная лодка подходит к «Архимеду», и мы с Вильмом перескакиваем на палубу батискафа. Переход наш снимают на кинопленку. Подгребают и другие лодки; на них прибывают Роста, Серран, один из мичманов, Делоз и старшина Лизе — наш лучший аквалангист. Делоз — сам прекрасный ныряльщик — надевает акваланг и присоединяется к Лизе. Ему хочется самому убедиться в том, что его захватно-подъемное устройство в порядке; затем он устанавливает на место грунтовую трубку. Удастся ли нам поднять на поверхность образец донных пород? Да и доберемся ли мы вообще до этого дна?
Какова бы ни была намеченная глубина погружения, порядок действий всегда один и определяется так называемой инструкцией по проверке. Всякий техник знает, что полагаться только на свою память невозможно; тут-то и помогает инструкция, разработанная сначала в тиши кабинетов, а затем «исправленная и дополненная» практикой погружений. Обычно Вильм зачитывает ее вслух, а я выполняю соответствующие операции: устанавливаю радиотелефонную связь с «Марселем ле Биан», проверяю напряжение батарей, состояние изоляции, действие электромагнитов системы сброса дроби из бункеров.
Убедившись в том, что цепи электромагнитов в порядке, я приказываю Роста, находящемуся в рубке, освободить гидравлические затворы бункеров. Электродатчики сигнализируют, что эта операция выполнена; Роста докладывает мне о результатах.
Пока аквалангисты еще в воде, Роста, никогда не упускающий случая лишний раз проверить оборудование, просит их убедиться в том, что затворы бункеров открываются легко. Аквалангисты снова ныряют, и я сбрасываю немного дроби, чтобы они увидели затворы в действии.
Проверка глубиномера, продолжает читать Вильм, гирокомпаса, индикаторов течи в танках с бензином, в батарейном и моторном отсеках. Проверка действия двигателей, прожекторов, фотокамер, ламп-вспышек. Ну вот, почти все. Остается последняя, но весьма важная операция — регулировка скороти подачи кислорода в кабину. Перед погружением регулятор автоматической подачи кислорода ставится в среднее положение, а затем, в зависимости от того, как меняется состав воздуха в кабине, мы прибавляем или уменьшаем объем подачи кислорода. Ведь потребление его меняется во времени и зависит от подвижности экипажа. Для поглощения углекислоты кладем на положенные места гашеную известь.
Все готово. Я возвращаюсь в рубку, осматриваю палубу, бросаю последний взгляд на поверхность океана. Туман рассеялся, сияет солнце. Итак, в путь! Задраив в темноте люк вертикальной шахты, спускаюсь по трапу, ногой открываю люк в кабину и протискиваюсь в него: диаметр люка всего 45 сантиметров. Закрываю крышку люка. Она настолько тяжела, что ее пришлось оборудовать системой пружин, уравновешивающих ее вес и помогающих открывать и закрывать ее. Итак, люк задран; ему предстоит выдержать давление порядка 1000 атмосфер. Нажимаю рычаг, и клинья гидравлического затвора люка занимают свои места.
Вильм убирает выдвижной трап, кабина становится просторнее, и мы можем передвигаться, почти не мешая друг другу. Затем он приводит в состояние готовности манометр-глубиномер. Роста все еще находится в рубке, и я передаю ему по телефону приказ продуть вентили обеих шахт — носовой и кормовой. Он докладывает мне о выполнении приказа, и я предлагаю ему покинуть «Архимед».
— Сообщите, когда можно будет начать погружение,— передаю я на борт «Марселя ле Биан».
Даже в это время года вода тут довольно прохладная, и мне вовсе не хочется преждевременным погружением заставлять купаться тех, кто сейчас у нас на палубе.
Несколько минут ожидания, и из динамика раздается голос О'Бирна: «Можете идти на погружение». Последняя операция — при помощи гидравлического устройства открываем вентили, и
шахта начинает заполняться водой. Электронный индикатор указывает уровень воды. Долго тянутся эти последние минуты, раздражает бортовая качка, и, чтобы скрасить нам ожидание, О'Бирн по радиотелефону рассказывает: «Вода заливает бак... ! достигает рубки... последнее показание эхолота на «Марселе ле Биан» — 9200 метров... Рубка погружается. Вы...»,— тут антенна уходит в волны, и мы уже ничего больше не слышим. Судя по тому, что сказал О'Бирн о показаниях эхолота, нас отнесло в сторону от самого глубокого места. Но что мы можем поделать?!
Погружение началось. Нас уже не качает, в кабине царит тишина. Я записываю в бортовом журнале: «08.51. Покинули поверхность». Мы с Вильмом переглядываемся, но, как всегда, не произносим ни слова. Я и так знаю, о чем он думает: 15 февраля 1958 года, Дакар, «ФНРС-ІІI»...
Тогда мы опасались приближения сезона пассатов. Теперь нам угрожают тайфуны. Там нашей базой была военно-морская верфь Дакара, здесь — небольшой рыболовецкий порт. Однако и здесь, как в Дакаре, мы должны добиться успеха. Стрелки глубиномеров ползут вверх. 8 часов 58 минут — -300 метров. Четыре прожектора освещают воду на 15 метров вокруг, а дальше — стена мрака. Устраиваемся поудобнее. Сидя перед центральным иллюминатором, я могу дотянуться до основных органов управления — кнопок сброса балласта, выключателей прожекторов, пускателя двигателей, привода вентилей бензиновых танков. Вильм сидит слева от меня и наблюдает за различными измерительными приборами. Он уже взял пробу воды в один из батометров.
9 часов 12 минут. Вильм записывает в свой блокнот: «Видел какую-то крупную рыбу». Мы заметили ее на глубине всего 800 метров, но что это за рыба, я не знаю. Впрочем, ихтиология меня сейчас мало заботит. Главное — достигнуть дна, опуститься на глубину свыше 9000 метров! Сбрасываю немного дроби; судя по лагу, скорость погружения — 1 метр в секунду. 9 часов 30 минут. Время сеанса связи. Передаю на поверхность: «V-20», что означает — 2000 метров. Отчетливо слышим ответный сигнал: «R». В кабине так тихо, что кажется — время остановилось. Вильму приходится напоминать мне о сеансах связи. Прожекторы светят нормально. Монотонно посвистывает кислородный редуктор. Проверяем состав воздуха — он соответствует норме. Стрелка барометра, измеряющего давление воздуха в кабине, неподвижна.
Достигаем глубины 2500 метров. Вильм берет очередную пробу воды, затем переключает диапазон манометра с самописцем. Дело вот в чем. Чтобы повысить точность записи кривой давления, которую пишет этот прибор, для самописца установлен довольно крупный масштаб, так что изменение давления, соответствующее погружению всего на 1500 метров, занимает всю ширину бумажной ленты. Для того чтобы вернуть перо самописца к исходному краю ленты, мы через каждую 1000 метров производим переключение диапазона давлений. Включаю эхолот, измеряющий расстояние до дна,— 6300 метров; манометр-глубиномер показывает 2800, стало быть, общая глубина здесь — 9100 метров, то есть примерно та же, какую нам сообщили перед погружением с «Марселя ле Биан». Остается пройти еще 6 километров! Импульс, посланный эхолотом, за девять секунд покрыл это расстояние туда и обратно. За иллюминатором проносится планктон; скорость слишком велика для того, чтобы по-настоящему наблюдать за ним. Я вспоминаю неторопливые погружения с Трегубовым. Очевидно, изучать планктон в районах максимальных глубин придется в несколько приемов, и, может быть, для этого потребуются целые серии погружений в одной и той же точке.
К 10 часам достигаем глубины 4000 метров. Это еще меньше половины пути; впрочем, мы не скучаем — некогда. Я проверяю уровень дроби в бункерах и определяю количество уже сброшенного балласта, затем проверяю уровень воды в цистернах дифферентовки батискафа. На основании показаний манометров Вильм вычисляет степень сжатия бензина и, соответственно, потерю плавучести батискафом, вызванную поступлением забортной воды в танки с бензином. Его подсчеты хорошо согласуются с моими данными. Температура воды 3°, температура бензина все еще 14°. Постоянство ее объясняется одновременным действием двух противоположных факторов — медленной отдачей тепла в окружающую среду и некоторым нагревом, связанным со сжатием.
На глубине 5000 метров нас некоторое время сопровождает облако креветок. Они словно нарочно окружили батискаф, чтобы обратить наше внимание на свое существование. Мы и без этого хорошо знаем, что жизнь существует и на таких глубинах, но все же с интересом следим за их танцем.
«Эвфаузииды»,— заношу я в блокнот. Общение с учеными сделало меня, быть может, чересчур самоуверенным. Что если бы профессор Перес отнес их к другому виду?.. Но ведь его нет с нами, и я сам себе хозяин!
11 часов. Посылаю сигнал: «V-75», то есть 7500 метров. Отчетливо слышим сигнал подтверждения приема. «Марсель ле Биан», наверное, описывает сейчас над нами круги. Маловероятно, чтобы погода успела настолько перемениться, что нам предложат сократить время погружения. Я замедляю спуск. Масса «Архимеда» сравнительно велика, и поэтому у него довольно значительная инерция. С увеличением глубины мы все чаще обращаемся к контрольным приборам.
Стараемся не вспоминать о ремонте в Иокогамском порту, но не беспокоиться о батарейных отсеках и пиротенаксовых кабелях не можем. Я уверен, что Вильм переживает то же, что и я. Но пока все оборудование работает нормально. Прожекторы светят вовсю, никакие подозрительные звуки не нарушают тишины в кабине. Обмениваемся несколькими фразами — вспоминаем прошлое. Не для того ли, чтобы отвлечься от тревожных мыслей? философствуем на тему о пути, пройденном нами за двенадцать лет. Двенадцать лет! Да, срок немалый...
И вот до дна — 1000 метров. Включаю второй эхолот, с меньшим радиусом действия. Когда до дна остается 600 метров, в очередной раз сбрасываю дробь. 11 часов 17 минут. Следим за глубиной. 500 метров... 400... Скалы или ил? Нужно быть осторожным. За спиной у меня немало посадок на дно, но ни одна из них не происходила на глубине 9000 метров. Не хотелось бы зарыться в ил на такой глубине. Шансов на это, правда, не больше, чем на глубине 3000 или 4000 метров, но с глубиной ил засасывает значительно сильнее, так что лучше избегать подобных инцидентов.
150 метров... 100 метров... Кажется, будто батискаф неподвижен, но, взглянув на глубиномер, я убеждаюсь, что мы все еще опускаемся, хотя время от времени я понемногу сбрасываю дробь.
— Опять планктон! — восклицает Вильм.
— Да, да!
— Вижу дно!
Отвожу взгляд от глубиномера и смотрю в иллюминатор. Вижу желтоватое пятно неопределенной формы, которое тут же скрывается в облаке ила, поднятого гайдропом. Несколько минут терпения, и вода снова чиста: муть унесло течением. Бензин все еще продолжает охлаждаться, и «Архимед» опускается все ниже. Мы улыбаемся.
11 часов 39 минут. Касаемся дна. Давление воды — 945 атмосфер. Заносим эти данные в бортовой журнал. Выход на связь! Опять чуть не забыли! Передаю: «F-95», то есть «Находимся на дне, глубина 9500 метров». Спохватившись, понимаю, что вместо глубины передал округленную цифру давления, которую только что записывал в журнал. Ничего, при следующем сеансе связи исправим ошибку. В кабине у нас нет таблицы для точного вычисления глубины, но, по словам Вильма, мы примерно в 9100 метрах от поверхности.
Получаем подтверждение приема; теперь и наши товарищи наверху вознаграждены за все, что нам пришлось пережить в Иокогаме. Я уже не сомневаюсь в полном успехе погружения. Во Франции все, кто принимал участие в создании батискафа, узнают новость через несколько часов по радио или из газет и порадуются нашей удаче. Моя жена и ведать не ведает, что погружение назначено на сегодня; значит, для нее наш успех будет новостью вдвойне. Ее тревожат мои экспедиции, особенно когда они уводят меня за тысячи километров от дома. Сейчас она, наверное, беспокоится больше обычного, зная, с какими трудностями нам пришлось столкнуться. Я писал ей о ремонте в Иокогаме, но ни в одном письме она не выдала своей вполне оправданной тревоги.
Вильм прерывает мои размышления.
— Смотри, сколько метелок! — кричит он.
Какие еще метелки? Вглядываюсь в дно, покрытое желтоватым илом. Оно не более чем в метре от меня. Из ила торчат стебельки, и вправду похожие на метелки, длиной сантиметров 15, с двумя-тремя веточками на концах. Это, по-видимому, морские перья — живые существа, прикрепляющиеся ко дну и всегда живущие колониями. Говорю об этом Вильму; позже биологи подтвердили правильность моего предположения.
От наблюдений за донной фауной нас отрывает целый ряд неотложных дел — что-то надо проверить, что-то измерить. 21 процент кислорода, 0,5 процента углекислого газа — состав воздуха нормальный. Вес оставшегося в бункерах балласта — 7 тонн, это вполне согласуется с вычислениями Вильма. Температура бензина по-прежнему выше температуры воды — плюс 10° бензин и 3° вода. Позднее по кривой температуры мы убедились в том, что при приближении ко дну температура воды стала несколько повышаться: самый холодный слой (1,8°) находился на глубине 8000 метров.
Напряжение ходовой батареи аккумуляторов — 115 вольт, сила тока в цепях прожекторов — 9 ампер. Стало быть, с электрооборудованием все обстоит хорошо. Убедившись по индикаторам течи в том, что вода не проникла ни в один из герметичных отсеков, принимаемся за научно-исследовательскую аппаратуру.
Начинаем с того, что нам кажется особенно важным,— со скорости распространения ультразвука. Тут требуется небольшое пояснение. Известно, что скорость распространения звука, а значит, и ультразвука, зависит от параметров среды, в которой он распространяется; в нашем случае на нее влияют давление и температура воды. Для того чтобы измерить глубину при помощи эхолота, необходимо знать точную скорость распространения ультразвука. До сих пор ее вычисляли теоретически, по формулам; проверить эти вычисления экспериментально в камере высокого давления довольно трудно: где здесь взять большие расстояния? Таким образом, только на борту батискафа можно проверить различные формулы, выведенные физиками. Результаты наших экспериментов должны заинтересовать связистов и подводников — они разрабатывают сейчас систему подводных гидроакустических маяков, по сигналам которых подлодки сумели бы определять свои координаты, не всплывая для этого на поверхность.
В тот день на борту «Архимеда» был установлен французский прибор, проходящий испытания, и американский прибор, установленный в батискафе во время ремонта в Иокогаме. Управление военно-морских исследований США специально прислало нам из Сан-Диего некоего доктора Маккензи, который непременно лично хотел проследить за установкой прибора на «Архимеде». Разумеется, ему тогда было просто не к кому больше обратиться — кто еще мог бы испытать его прибор на таких глубинах? — и все же я весьма ценю его доверие. О, он сумел дать нам понять, что вверяет нашим заботам не какое-нибудь заурядное устройство. Если поначалу мы с Вильмом не вполне уразумели всю значительность предстоящего эксперимента, то, когда доктор Маккензи с нашего разрешения привез на «Mapсель ле Биан» все оборудование, необходимое для испытания и градуирования прибора, мы поняли, что дело это не шуточное: на причал въехал 15-тонный военный грузовик с надписью US NAVY (военно-морской флот США), который был буквально доверху забит баллонами с дистиллированной водой, термосами и прочим снаряжением. Взявшись за работу, доктор Маккензи установил на батискафе две измерительные головки и два счетчика. После каждой серии из пяти измерений, следуя инструкции, мы должны были выбивать на ленте показания головок, затем — показания обоих счетчиков; кроме того, нам предстояло заполнить цифрами большие таблицы, заготовленные доктором Маккензи.
Все это заняло у нас добрых полчаса. После этого мы решили, что имеем право несколько минут отдохнуть. Каждый прильнул к своему иллюминатору. Мимо нас плыли какие-то рыбы, совершенно равнодушные к батискафу. Пульс жизни весьма ощутимо бьется и на глубине 9100 метров. После стольких погружений это все еще поражает меня. Кто опишет историю морских глубин, тектонические процессы, определившие рельеф океанского дна? Когда мы получим ответы на многочисленные вопросы, которые ставит перед нами наличие жизни на таких глубинах? Наконец, есть вопросы и более практические: как использует человек представившуюся ему отныне возможность проникать в сокровеннейшие уголки океана?
Те, кто после нас будет работать на больших глубинах, наверное, спросят себя: а что чувствовали пионеры, впервые в истории человечества наблюдавшие вот эти морские перья, зная, что над ними — столб воды высотой в девять километров? Что касается нас с Вильмом, то мы прежде всего почувствовали огромное удовлетворение; кроме того, нам передалось спокойствие, царившее вокруг, и мы вполне насладились зрелищем, открывшимся перед нашими глазами. Да, действительно, вспоминая о том, что у нас над головой чудовищная масса воды, мы испытывали легкое головокружение. Но не страх — ибо мы полностью доверяли «Архимеду». Вода кругом была абсолютно прозрачна, но видимость ограничивалась несколькими метрами. Впрочем, на глубине 600 метров в этом отношении все было бы точно так же. Единственное, что напоминало нам о действительной глубине,— это стрелка глубиномера. Но для того чтобы реально представить себе, где мы, приходится сделать над собой мысленное усилие. Положение космонавтов значительно отличается от нашего — ведь они видят Землю, имеют возможность непосредственно оценить размеры, масштабы, расстояния, испытывают специфические ощущения — невесомость хотя бы. Все эти факторы постоянно воздействуют на их восприятие окружающего; мы же остаемся в нормальных, естественных условиях; разум порой напоминает нам о гигантской толще воды, окружающей батискаф, но большую часть времени мы настолько заняты своей работой, что почти забываем, где мы находимся. У нас в кабине условия вполне земные. Но зато когда посмотришь в иллюминатор!..
Уклон дна составляет приблизительно 2—3°; оно все испещрено углублениями и холмиками: повсюду, куда достигает взгляд, торчат вильмовы «метелки», стоящие на расстоянии примерно полуметра друг от друга. Вид у них чрезвычайно жизнерадостный — маленькие желтые веточки, похожие на перья, весело колышутся, колеблемые течением; свет им, по-видимому, не мешает. Пока мы только догадываемся о существовании течения, но вот измеряем и его скорость. Время от времени делаем снимки. Вспышки ламп точно молнии пронзают нашу маленькую желтоватую вселенную, созданную ровным свечением прожекторов, а сквозь обшивку корпуса мы слышим шум от перезаряжающихся фотокамер. Секунда — и они снова готовы к съемке. Профессор Эджертон будет, я думаю, рад хвалебному отзыву, которого несомненно заслуживает его съемочная аппаратура.
Нас интригует одно явление: хотя муть, поднятая со дна при посадке «Архимеда», давно уже улеглась, в воде вокруг нас непрестанно носятся какие-то желтые частицы; едва ли течение может вызывать подобное вихревое движение. С тех пор, как мы сели, прошел час; завихрения воды, вызванные нашим приближением, уже, по-видимому, исчезли, и теперь мы можем измерить течение.
Наш прибор для измерения скорости течения основан на тепловом принципе. Позволю себе чисто техническое отступление, дабы объяснить принцип его работы. Датчик состоит из двух элементов, один из которых охлаждается течением. Чем сильнее течение, тем больше будет разница между температурами обоих датчиков; вот по этой-то разнице мы и находим искомую скорость течения. Господин Мартэн, создавший этот прибор, не очень заботился о нашем досуге: нам приходится без конца вертеть рукоятки настройки и снимать множество показаний. Для расшифровки результатов измерений необходимы переводные таблицы, которых у нас нет. Так что лишь вернувшись на «Марсель ле Биан», мы узнали, что скорость течения составляет здесь 3 сантиметра в секунду. На первый взгляд, величина ее кажется незначительной, но когда прикинешь, что в сутки это составляет 2,6 километра, а в год — тысячи километров, то понимаешь, что речь идет о постоянном перемещении миллионов тонн воды по маршрутам, о которых океанография пока ничего не знает. Небольшое и в конце концов не такое уж сложное измерение, которое мы произвели, знаменует начало обширных исследований, результаты которых пока невозможно предвидеть. И, кстати говоря, наличие глубоководных океанских течений должно заставить нас пересмотреть практику затопления в океане контейнеров с радиоактивными отходами. Впрочем, перед нами с Вильмом стояли сейчас другие, более конкретные проблемы — пора было выполнять инструкции доктора Маккензи.
«Не забывайте производить измерения ежечасно»,— говорил он нам. Что ж, мы строго выполняем его указания, а затем переходим к следующему заданию — записи на магнитофон звучаний моря. За бортом установлен гидрофон кругового приема, соединенный с усилителем. Результаты нашей записи оказались, прямо скажем, скромными — особенно если учесть уровень современной техники звукозаписи. Очевидно, в этой области, как и во многих других, нам еще долго придется пробовать различные пути получения информации, а уж потом делать выводы.
Закончив наблюдения, мы надеваем свитера — температура в сфере снизилась до 10°. Первоначально мы предполагала снабдить кабину отопительным устройством, но затем отказались от такой роскоши из-за ограниченной мощности наших аккумуляторов.
Я включаю двигатель, но батискаф остается неподвижен. Вильм заглядывает в свои вычисления
— Температура бензина упала до 6°,— говорит он.— Со времени посадки батискаф стал значительно тяжелее.
Сбрасываю — по его указанию — около тонны балласта и запускаю двигатель вертикального подъема. Через мгновение «Архимед» трогается с места. Сбрасываю понемногу дробь и, выключив двигатель подъема, включаю ходовой двигатель. Батискаф пускается в путь. Перед нами расстилается дно. Мы парим над целым лугом морских перьев, наклонившихся по течению. Через десять минут пути выключаем двигатель — на сегодня достаточно простой проверки. Наш ходовой двигатель, пострадавший во время аварии под Онагавой, отремонтирован на скорую руку: изоляция проводов ненадежна, в любую минуту могут перегореть предохранители, а так как доступ к ним затруднен, то замена предохранителей отнимет несколько дней. Лучше уж не рисковать, тем более, что лишнего времени у нас нет: до наступления сезона тайфунов надо осуществить еще одно погружение.
«Архимед» останавливается, и гайдроп, тащившийся по дну, вздымает целое облако ила, которое тотчас обволакивает нас.
Ожидая, пока уляжется ил, мы снимаем показания еще нескольких приборов. Теперь в последний раз поглядим на дно и попрощаемся с ним. Устанавливать на дне французский флаг не входит в наши намерения. Когда-нибудь государства договорятся о юридическом статусе огромных пространств, которые сейчас доступны только батискафам, но в скором времени станут широко эксплуатироваться человеком. Пока же море — территория международная.
14 часов 40 минут. Мы провели на дне — на глубине свыше 9 километров — больше трех часов. Я объявляю благодарность «Архимеду» и его экипажу — выходка, которую многие сочтут ребяческой. Но ведь, право же, для первого раза мы совсем неплохо потрудились!
Сбрасываю немного дроби, и мы начинаем подниматься. Нажимом еще одной кнопки освобождаю батискаф от гайдропа. Скорость всплытия сначала невелика, но по мере расширения бензина она будет увеличиваться, пока не достигнет максимума — 2 метра в секунду. Мы выключаем прожекторы — смотреть больше не на что. Наблюдению за планктоном во время всплытия мешают завихрения воды между поплавком и сферой.
Настало время закусить. Вильм распаковывает бутерброды, я открываю бутылку вина. Уже почти три часа дня, а мы с утра ничего не ели. Говорят, переживания вызывают аппетит, но были ли у нас особые переживания? На отсутствие аппетита мы, впрочем, не жалуемся — увлеченный едой, я только в 15 часов 20 минут спохватываюсь, что пропустил сеанс связи. Мы даже не сообщили на поверхность, что всплываем! Что подумают там, наверху! Позже Прижан, О'Бирн и Делоз признались мне, что они до смерти перепугались: на командном мостике «Марселя ле Биан» установилась гробовая тишина, делавшаяся все более напряженной, пока в 15 часов 20 минут ее не нарушило мое донесение.
16 часов. Передаю: «V-75», то есть глубина — 7500 метров.
17 часов. «V-35» — 3500 метров. Ответа не получаю: очевидно, наш эскорт отошел в сторону. Наши товарищи приблизительно знают, когда и где мы появимся на поверхности, и теперь им нет необходимости торчать на одном месте; возможно, они легли на другой курс, чтобы избежать столкновения с другими судами.
Во время всплытия Вильм наблюдал за кривой изменения температуры: нас интересует, подтвердятся ли выводы, сделанные во время погружения. В 18 часов до поверхности остается 350 метров; мы включили глубиномер малого диапазона. Наверху на обоих судах — французском и японском — должно быть, включили радиолокаторы. Интересно, какая на поверхности погода? Все еще туман? За иллюминаторами светлеет. Скоро мы уже можем разглядеть контуры поплавка.
И вот сфера начинает валиться из стороны в сторону — качка! На море по прежнему волнение, и нас так бросает, что устоять в кабине невозможно. Тем не менее Вильм достает инструкцию и снова зачитывает вслух ее пункты; я произвожу соответствующие маневры, предшествующие удалению воды из шахты. Несколько минут мы еще чувствуем себя пленниками «Архимеда». Но вот проверка закончена, мы продуваем шахту сжатым воздухом, и скоро прибор показывает, что она свободна. Открываем гидравлический затвор люка — и путь открыт. 9 шахте темно и очень холодно. Это нормально — ведь шахта проходит сквозь поплавок, а бензин в поплавке, расширяясь, остыл до минус 6°, а от расширения сжатого воздуха температура в шахте еще больше понизилась. Коченеющими пальцами я спешу отдраить верхний люк. Несколько поворотов штурвала, и дело сделано. Отовсюду льется вода. Выбравшись в рубку, кричу вниз Вильму, чтобы он продолжал поддерживать связь с «Марселем ле Биан», который обнаружил батискаф с помощью радара, но не видит нас из-за тумана.
Я всякий раз испытываю подлинное наслаждение, когда после очередного погружения поднимаюсь на палубу и вдыхаю свежий морской воздух. Кажется — никогда не надышишься им. Еще светло, но видимость не более 100 метров, а море какого-то странного серого цвета. Мы одни, и все же это не сравнить с одиночеством на глубине. Я с удовольствием потягиваюсь — от долгого пребывания в кабине всегда немеют конечности. Обернувшись, с изумлением замечаю чистый алюминиевый блеск наружной обшивки рубки, с которой исчезли всякие следы краски. Вспоминаю желтые частицы, плававшие вокруг нас на дне. Вот, значит, что это было!
Сообщаю о своем открытии Вильму, и тут нам обоим приходит на ум сообщение Жака Пиккара о том, что точно то же самое случилось с «Триестом» во время погружения в котловину Челленджер. Только Пиккар видел не желтые хлопья, а белые. Разрушение краски объясняется сжатием металла под двойным действием холода и давления.
Итак, наш эскорт приближается, и нам остается лишь ждать. При помощи гидравлических затворов блокируем клапаны сброса балласта. Вот в тумане появляется тень, и скоро перед нами вырисовывается контур японского фрегата «Матсу». Я и забыл о том, что он тоже здесь! За ним появляется «Марсель ле Биан»; он останавливается метрах в 20 от «Архимеда», с командного мостика нам машут товарищи. Дальше все идет по порядку: спускаются на воду резиновые лодки, погружаются аквалангисты, заводится буксирный трос, и мы поднимаемся на борт «Марселя ле Биан». С нетерпением хватаю сигарету, которую не спрашивая протягивает мне О'Бирн, едва я поднимаюсь по трапу! Какое наслаждение! Первая затяжка с семи утра.
Прежде чем отправиться под душ, мы составляем телеграммы в Париж, и на борт «Матсу», где представители печати ждут от нас новостей. И вот наконец через час располагаемся в креслах кают-компании и рассказываем о погружении. Нас забрасывают вопросами. Пенится шампанское. Вильм со своей обычной точностью пункт за пунктом докладывает о событиях дня и заключает свой рассказ выводом о том, что «Архимед» готов к эксплуатации. Между тем батискаф уже на буксире у «Марселя ле Биан». Курс на Куширо.
Таким образом, мы завершили испытания «Архимеда». Теперь надлежит приступить к его эксплуатации — к научно-исследовательским погружениям. Мы прибыли в Куширо 17 июля, и через несколько дней батискаф был готов снова идти в море ; неясно было только — кому погружаться. В начале экспедиции мы потеряли много времени, и ситуация теперь сложилась критическая. Первоначально мы предполагали совершить два рабочих погружения. Однако, зафрахтовав грузовое судно для возвращения батискафа во Францию, мы уже не могли продлить срок экспедиции, а между тем времени оставалось только на одно погружение в Курильской впадине. Выбор пилота напрашивался сам собой: пришла очередь О'Бирна. А вот на роль наблюдателя имелись две кандидатуры — профессор Сасаки и господин Делоз, замещавший профессора Переса и представлявший ЦНРС. Прямо хоть жребий бросай!
— А почему бы не отправить с О'Бирном обоих? — предложил вдруг капитан Прижан.
Сначала я принял его слова за шутку. Но, поразмыслив, решил, что в этом нет ничего невозможного. Кабина достаточно просторна. Кислорода хватит. Нашлось и третье сиденье, и место для него. Словом, все устроилось, и оба кандидата пришли в восторг. Мы тогда и не подозревали, насколько плодотворной окажется эта идея капитана Прижана: впоследствии почти во всех погружениях «Архимеда» участвовал третий наблюдатель — Делоз или его помощник Жарри. Не стану утверждать, что третье сиденье было самым удобным в батискафе. Из трех иллюминаторов «Архимеда» центральный — привилегия пилота. Ученый пользуется то одним, то другим из боковых иллюминаторов в зависимости от перемещений батискафа или наблюдаемого объекта. Так что представителю ЦНРС, сиденье которого ставится на месте убирающегося переносного трапа, лучше всего видны спины товарищей. Естественно, что, заинтересованный их восклицаниями, он то и дело встает и заглядывает пилоту через плечо, а тот, столь же естественно, ворчит и ругается.
Зато третий член экипажа снимает с пилота ответственность за измерительные приборы. Их становится все больше, и редкое погружение проходит без предварительного монтажа какого-нибудь нового прибора, который изобретателю не терпится испытать на большой глубине. Все они, разумеется, требуют постоянного внимания. Так, например, измерители рН и скорости хода не снабжены самописцами, за их показаниями приходится следить.
Прежде случалось, что, увлеченный управлением «Архимеда», я забывал об указаниях господина Мартэна, не успевал вовремя что-то переключить в аппаратуре, не отмечал вовремя величину температуры, и господин Мартэн, который обращал мое внимание на эти оплошности, был вынужден мириться с пробелами в представленных мною данных. Всем этим занимался теперь специалист из ЦНРС. Кроме того, третий член команды приятно разряжал обстановку в кабине, когда ученый оказывался слишком словоохотлив или когда он вообще не говорил по-французски.
Итак, 25 июля «Архимед» вторично опустился в Курильскую впадину. Вместо фрегата «Матсу» нас теперь сопровождало судно «Умитака Мару». Учтя опыт первого погружения, теперь мы более тщательно выбрали место. В 8 часов 2 минуты «Архимед» покинул поверхность. На борту его находились О'Бирн, профессор Сасаки и Делоз. Я целиком доверял своему помощнику, за плечами которого было немало погружений на «ФНРС-ІІІ» и несколько на «Архимеде», и все же я испытывал некоторую тревогу. «Вполне естественно,— сказал мне капитан Прижан,— мы все волнуемся, когда видим, как ваш батискаф исчезает в волнах».
Можно было бы установить на „ Архимеде» ультразвуковую аппаратуру двусторонней телефонной связи с поверхностью, как на подводных лодках, но я считал, что при современном состоянии этой техники затраты не окупятся теми сомнительными удобствами, которыми бы обеспечила нас подобная связь. Ультразвуковая аппаратура, уже существовавшая на «Архимеде», давала сопровождающему судну возможность определить, в каком направлении и на каком расстоянии находится батискаф; надводное судно, кроме того, всегда имело возможность условным кодом отдать батискафу приказ о возвращении на поверхность — такой приказ мог быть связан с изменением погодных условий, например. Командир батискафа обязан подчиняться приказу, хочет он этого или нет. Так для чего же нам двусторонняя телефонная связь — для лишних пререканий?
В 11 часов 30 минут О'Бирн просигналил: «V-95». В полдень: «F-100». Мы решили, что О'Бирн, не тратя времени на перевод показаний манометра в метры, передает нам величину давления в десятках атмосфер. Быстро делаем пересчет, получается, что «Архимед» сел на дно на глубине 9500 метров. Около 14 часов началось всплытие, и в 16 часов 44 минуты батискаф показался на поверхности. Погода стояла ясная, и не прошло и получаса, как О'Бирн и оба его спутника, улыбаясь, поднялись на борт «Марселя ле Биан».
Максимальное показание манометра равнялось 1002 атмосферам, что соответствует глубине 9545 метров. Чтобы побить этот рекорд, «Архимеду» придется спускаться в котловину Челленджер. О'Бирну и его спутникам повезло меньше, чем нам: они не смогли двигаться по горизонтали. Случилось то, чего я опасался: вышел из строя ходовой двигатель. Серьезный ремонт можно было произвести только по возвращении во Францию, но стоило все же попытаться наскоро привести двигатель в порядок для того, чтобы совершить еще одно-два погружения в японских водах.
С точки зрения научной информации погружение О'Бирна не было особенно плодотворным. Там, где «Архимед» совершил посадку, дно было покрыто илом и совершенно лишено фауны — ни даже самого крохотного морского пера, ни какой-нибудь рыбешки! О'Бирн побывал на юго-восточном склоне впадины, тогда как мы с Вильмом погружались на ее юго-западном склоне. Однако делать из нашего небольшого опыта выводы относительно распределения донной фауны было все же рановато: для этого потребуется еще не одно погружение.
Делоз был несколько разочарован. Ему не удалось испытать захватно-подъемное устройство. Помешал уклон дна. Что ж, по крайней мере, было ясно, в каких усовершенствованиях нуждается его устройство.
27 июля вся группа вернулась в Куширо. Батискаф тотчас был приведен в состояние готовности, так как во время перехода в Иокогаму мы собирались провести погружение,— но погода решила иначе.
Прощай, Куширо! Следуя японскому обычаю, друзья, пришедшие проводить нас, привязали наши суда к причалу разноцветными бумажными лентами, которые с треском полопались, когда мы отдали швартовы и начали отходить. Об этом очаровательном порте все мы сохранили самые приятные воспоминания.
Человек, как говорят, предполагает, а вот располагает... В японских водах всем располагает тайфун. На сей раз звали его «Нора», и бушевала эта «Нора» в Китае, причем считалось, что она поднимается на северо-восток и минует наш район, но то ли из любопытства, то ли просто повинуясь капризу, эта дама решила изменить маршрут своего путешествия и поглядеть на «Архимед». На протяжении двух суток «Марсель ле Биан» лежал в дрейфе. Валы высотой до 7—8 метров подбрасывали его вверх и снова роняли вниз; скорость ветра достигала 100 километров в час. «Архимед», болтавшийся на буксирном тросе, исчезал в облаках водяной пыли. Никогда еще я так не радовался тому, что в свое время остановил выбор именно на «Марселе ле Биан»: его подруливающее устройство помогало ему держаться носом к волне, оставаясь при этом в дрейфе. Любое другое судно, не имевшее такого устройства, было бы вынуждено все время иметь ход, чтобы не оказаться лагом к волне и не перевернуться.
О погружении не могло быть и речи. Как только позволила погода, мы снова двинулись в путь, и 6 августа прибыли в Иокогаму. Осмотрев «Архимед», мы убедились в том, что он с честью выдержал схватку со стихией; единственное, что пострадало,— это одна из головок французского прибора для измерения скорости ультразвука. Тайфун пять дней продержал нас в порту, но 11 июля я все же совершил еще одно погружение на глубину 9200 метров во впадине, которая является продолжением токийской бухты. Моим спутником был Делоз.
Что сказать об этом погружении? Трудностей навигационного характера у нас не было. Но хочется дать читателю представление о том, как протекает непосредственное наблюдение за дном; процитирую для этого несколько абзацев из отчета До- лоза.
«19.58. Посадка на дно.
Когда вода кругом вновь стала прозрачной, мы установили, что дно — илистое, светло-серого цвета; на общем фоне выделяются «бугры» диаметром 2—3 сантиметра; их примерно 10—15 штук на квадратный метр. Грунт на вид рыхлый, словно его сперва обработали бороной, а затем разгладили катком.
20.10. Заметили несколько рыбешек, плавающих между рычагами захватно-подъемного устройства. Держатся группками штук по пять, на высоте от 0,2 до 1,5 метра над грунтом; длина их — примерно 2—8 сантиметров, цвет белый или очень светлый, плавают, часто меняя направление и быстро двигая грудными плавниками. Движения их отчасти напоминают движения морских коньков и некоторых коралловых рыб, известных мне под английским названием Trumpet Fish (флейторыл). Хвост в процессе плавания не участвует — или почти не участвует. На вид кажутся довольно плоскими...
22.10. Включаем ходовой двигатель. Батискаф идет со скоростью около 3 узлов, поднимая целое облако ила, которое распространяется над дном впереди у нас. Время от времени сбрасываем балласт, и понемногу масса батискафа уменьшается. За 17 минут хода мы покрыли расстояние в 2 километра и, стало быть, осмотрели участок площадью 2000X20 квадратных метров, то есть 4 гектара. На всей этой площади дно оставалось ровным; об отсутствии уклона свидетельствует и автоматическая запись глубины. По-видимому, мы действительно на самом глубоком участке впадины.
Любопытное явление — замечаем приподнятые участки поверхности размером примерно в 2—3 квадратных метра; центр их возвышается над поверхностью дна примерно на 10—15 сантиметров. Цвет приподнятых участков определенно отличается от желтизны всего дна; он скорее темно-каштановый. Форма приподнятостей неправильная, острых углов нет, границы нечеткие, переход постепенный. Поверхность их напоминает рыхлую почву с комками величиной в 4—6 сантиметров. Мы с капитаном Уо насчитали штук тридцать таких возвышений, «приподнятостей почвы». Два из них я видел совсем близко; между ними была полоса желтого дна шириной примерно в метр. Еще одно из них оказалось прямо по курсу батискафа, и мы оба заметили в центре его несколько небольших кратеров, из которых бурно изливалась илистая вода. Видели мы это недолго, секунды две, так как батискаф перемещался со скоростью 1,5 метра в секунду, но едва ли мы оба ошиблись. Быть может, это колонии каких-то животных?..
Видели желто-белых червей длиной 5—10 сантиметров. Они лежали на грунте...»
Во время этого погружения с нами не было иностранных специалистов, о чем я имел случай пожалеть несколько дней спустя. Тем не менее его можно считать во всех отношениях успешным. Мы испытали устройства для взятия проб грунта и доставили на поверхность образцы с глубины 9200 метров. Некоторые цифры, приведенные Делозом в его отчете, представляются мне чрезвычайно показательными: «За 17 минут мы осмотрели участок дна площадью в 4 гектара!» То есть за четыре часа мы могли бы обследовать гектаров 50! Установив телевизионную камеру — а такая возможность сейчас изучается,— мы сумеем обследовать дно более тщательно. Речь идет, разумеется, не о том, чтобы передавать изображение на поверхность, а о локальной связи камеры, установленной за бортом сферы, с монитором в кабине. Фотографируя телевизионный экран, ученые сумеют более точно оценивать картину морского дна: камера чувствительнее человеческого глаза, тем более, что при съемке изображение может быть в несколько раз увеличено.
Это третье погружение — на глубину 9200 метров — было последним в сезоне, хотя мы предприняли еще одну попытку и вышли в море, надеясь познакомить с условиями погружений известного японского океанографа профессора Абе. Увы, плохая погода заставила нас вернуться в порт. Двое суток простояли мы в Иокогамской бухте, ожидая тайфуна и поглядывая на черное, как тушь, небо; но тайфун, к счастью, обошел нас стороной, а несколько дней спустя «Архимед» отправился домой во Францию на борту «Сатсума Мару».
Что нового открыли мы в ходе этой экспедиции? Недоброжелатели, пожалуй, скажут — ничего особенного. Что ж, то же самое услышат через несколько лет и космонавты, вернувшиеся с Луны. Около пятисот лет назад примерно такими же словами встречали Кристофора Колумба, возвратившегося из первого трансатлантического перехода. Незачем говорить о том, что открытие, сделанное Колумбом, принесло человечеству свои плоды; принесут плоды и первые шаги человека по поверхности
Луны, и первые прогулки по гораздо более доступной и легче поддающейся освоению поверхности океанского дна, будь то погружение «Триеста» в котловине Челленджер или «Архимеда» в Курильской впадине и в районе Токийской бухты. Перед нами открываются весьма широкие перспективы — я понимал это, возвращаясь из Японии после той экспедиции, и с еще большей ясностью понимаю это теперь.
Каждое новое погружение служит нам новым уроком, приносит новые данные, способствует прогрессу техники погружений и методики научных исследований.