идею езды на коне. Если она и оставит коня, она примет другие меры, чтобы достичь
демонстративного отклонения от нормы:
а) либо перепутает эпитеты, неизменно характеризующие коня и телегу: Он на пегой на телеге,
На дубовой лошади;
б) либо поменяет местами ездока и дорогу:
Ехала деревня
Мимо мужика;
в) либо повернет ездока в направлении, противоположном маршруту: Сел задом наперед
И поехал в огород.
Словом, так или иначе достигнет вожделенной нелепости, не оставив нетронутым ни
одного из тех элементов, из коих слагается образ скачущего на коне человека.
Из народной песни эта тенденция к заведомо неверному взаимоотношению образов
перешла в литературно-книжную и утвердилась во многих излюбленных детских стихах; таково, например, соединение двух взаимно исключающих друг друга способов езды: Баба ехала верхом,
Развалясь в карете.
III. ТЯГОТЕНИЕ РЕБЕНКА К ПЕРЕВЕРТЫШАМ
Впрочем, будем говорить исключительно о народной поэзии.
Ведь нет никакого сомнения, что стихи, которые я сейчас процитировал, утверждены и
одобрены несчетными поколениями русских детей, так как хотя каждому новому поколению
родители, деды и бабки могли напевать наряду с хорошим и плохое, в памяти маленьких
слушателей всегда выживало лишь то, что наиболее соответствовало их детским запросам и
вкусам. И, дожив до старости, всякий, кто в детстве слыхал эти песни, передавал в свою
очередь внукам самое лучшее, самое яркое. А все фальшивое, чуждое младенческой психике
понемногу забывалось, отмирало и, таким образом, не передавалось потомству, переставало
существовать для следующего поколения детей.
То был суровый отбор, и в результате этого многовекового отбора русские дети
получили ценнейшее наследие песен, которые дороги именно тем, что они как бы созданы
самими детьми.
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Чуковский Корней «От двух до пяти»
Недетское погибло на тысячелетней дороге.
Так создавалась образцовая детская народная песня, во всей своей семантике и ритмике
идеально соответствующая умственным потребностям русских трехлетних детей, - одно из
сильнейших средств мудрой народной педагогической практики.
Точно таким же путем возникла и та великая книга, которая у англичан называется
"Старуха гусыня" ("The Mother Goose"). Стишки, входящие в "Старуху гусыню", так
называемые Nursery Rhymes, подверглись тому же процессу коллективного отбора, бессознательно произведенного длинным рядом детских поколений. Стишки эти
просеивались через тысячи сит, прежде чем из них образовался единственный всенародный
песенник, без которого немыслимы детские годы английских, шотландских, австралийских, канадских детей. Многие из этих стишков зарегистрированы в печати лет четыреста или
пятьсот тому назад. Например, песня о Готемских умниках (Three Wise Men of Gotham) считалась старинной уже в середине XIV века.
А версия песни о снеге "Птаха белая, без перышков" ("White bird featherless") восходит
к началу десятого века98.
Почему же, спрашивается, среди этих произведений фольклора, так чудесно
приспособленных для воспитания детей, возникла такая обширная группа озорных, диковинных стишков, посвященных нарочитому систематическому отклонению от
установленной нормы? Почему образцовая детская песня, одобренная миллионами детей, в
течение многих веков культивирует с таким упорством это явное нарушение реальности?
Я взял одну-единственную тему: лошадь везет человека, но, если всмотреться
внимательнее в детскую народную песню, можно заметить, что чуть ли не каждая тема, доступная кругозору ребенка, подвергается такой же обработке, словно идея строгой
закономерности вещей и событий невыносима для трехлетнего ума.
Многие песни как будто к тому и стремятся, чтобы перемешать, перепутать те