По какой-то непонятной причине ребенка влечет в этот "перевернутый мир", где
безногие бегают, а вода горит, а лошади скачут на своих ездоках, а какие-то Моторные
вместо хлеба едят башмаки.
Выделив эти произведения детского фольклора в особую группу, я дал всему их циклу
название "Стишки-перевертыши"104 и попытался дознаться, какова же их практическая цель
в системе народной многовековой педагогики. Я говорил себе: ведь не стал бы народ так
упорно, в течение стольких столетий, предлагать новым и новым поколениям детей такое
множество этих своеобразных произведений поэзии, если бы они не способствовали
совершенствованию психической жизни ребят.
И все же я долго не мог доискаться, в чем польза детского влечения к игре в
"перевернутый мир". Ни у русских, ни у иностранных писателей я не нашел о нем ни
единого слова.
В конце концов разгадка этого странного явления нашлась. Но не в литературе, а в
102 Великорусские народные песни. Изданы проф. А.И.Соболевским, т. VII, СПб. 1902, стр. 291-292.
103 "This Singing World" ("Этот поющий мир"), N.Y., 1923, p. 325.
104 Слово "перевертыш" издавна живет в языке. Ново лишь то значение, которое в настоящем случае я
придал ему как литературному термину.
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Чуковский Корней «От двух до пяти»
жизни.
К этой разгадке привела меня моя двухлетняя дочь.
В ту пору для нее, как и для многих детей ее возраста, являлось источником
сильнейших эмоций и напряженнейшей умственной деятельности то незначительное само по
себе обстоятельство, что петух кричит кукареку, собака лает, а кошка мяукает.
Эти скромные сведения были могучим завоеванием ее интеллекта. Прочно, нерасторжимо, раз навсегда привязала она к петуху "кукареку", к кошке "мяу", к собаке -
"гав-гав" и, справедливо гордясь своими великими знаниями, неустанно демонстрировала их.
Эти знания сразу внесли ясность, порядок и стройность в обаятельный для нее, как и
для всякого младенца, мир окружающих ее живых существ.
И вот как-то входит ко мне дочь - на двадцать третьем месяце своего бытия - с таким
озорным и в то же время смущенным лицом, точно затевает необыкновенную каверзу.
Такого сложного выражения я никогда не видел у нее на лице.
Еще издали она крикнула мне:
- Папа, ава - мяу! - то есть сообщила сенсационную и заведомо неверную весть, что
собака, вместо того чтобы лаять, мяукает. И засмеялась поощрительным, несколько
искусственным смехом, приглашая и меня смеяться этой выдумке.
Я же был наклонен к реализму:
- Нет, - ответил я, - ава - гав.
- Ава - мяу! - повторила она, смеясь и в то же время ища у меня на лице выражения, которое показало бы ей, как ей следует относиться к этой еретической выдумке, которой она
даже чуть-чуть испугалась.
Я решил войти в ее игру и сказал:
- А петух кричит мяу!
И этим санкционировал ее интеллектуальную дерзость.
Никогда самая затейливая эпиграмма Пирона не вызывала такого благодарного смеха, как эта убогая шутка, основанная на механическом перемещении двух элементарных
понятий. То была первая шутка, которую моя дочь ощутила как шутку на двадцать третьем
месяце своего бытия. Она почувствовала, что не только не страшно "переворачивать" по
своей прихоти мир, а, напротив, весело и очень забавно, лишь бы только рядом с этим
неправильным представлением о мире в уме оставалось сознание правильного. Она, так
сказать, воочию увидела основную пружину комизма, заключающуюся именно в том, что
данному предмету навязываются прямо противоположные качества.