Цезаря137. Но кельты исчезли, их язык позабыт. Теперь стихи эти не значат ничего.
Английским детям они дороги своим ритмом, своим музыкальным звучанием, подобно тому
как для русских детей из поколения в поколение сохраняют свою привлекательность песни с
такими зачинами:
Тень, тень, потетень...
Постригули, помигули...
Коля, моля, селенга...
Перя, еря, суха, рюха...
Цыкень, выкень...
Колень-молень...
и т. д.
И пусть теперь филологи доискиваются, что значило в старину перя, еря; мы знаем, что
для русских детей уже около полутысячи лет оно не значит ровно ничего и что именно в
таком забвении смысла (если только был этот смысл!) заключается многовековая
привлекательность подобных стихов для каждого нового поколения детей.
До какой степени ритм и рифма бывают для многих детей важнее, чем смысл стихов, я
убедился, наблюдая свою четырехлетнюю дочь на горячих сестрорецких песках. Она
деятельно разыгрывала сама для себя какую-то бесконечную сказку о зайцах. Она была
зайчиха, и у нее было десять зайчат. Игра так захватила ее, что вскоре она заговорила
стихами. Я не слишком прислушивался к этим стихам, но вдруг меня поразили слова: Шибко зайчик побежал,
137 Nursery Rhymes and Tales, their Origin and History by Henry Bett. Генри Бетт, Детские стихи и сказки. Их
происхождение и история, 1924, стр. 58.
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Чуковский Корней «От двух до пяти»
А за ним бежит Журнал.
- Журнал? - спросил я. - Почему же журнал?
Она была застигнута врасплох, покраснела, но через минуту нашлась:
- Неужели ты не понимаешь? Журнал - это зайчик такой... Он читал журналы, журналы, журналы, вот его и прозвали Журнал.
Так была придумана - задним числом - логическая мотивировка для явно
бессмысленной рифмы, не имевшей вначале никакого отношения к сюжету. Самому ребенку
эта мотивировка была не нужна, он отлично обходился без нее. Когда же ему пришлось
призадуматься, чтобы найти ее для непонимающих взрослых, он утратил и ритм игры, и
аппетит к стихотворству.
Повторяя свой импровизированный стих, дети могут деформировать слово, но ни при
каких обстоятельствах не нарушат напева, который для них есть первооснова стиха. Когда
мальчик закричал за столом:
Дайте, дайте, дайте мне
Ка-артофельно пюре!
он достиг безукоризненного ритма путем решительной расправы со словом
"картофельное": удвоил его первый звук и совсем уничтожил последний.
С неменьшей решительностью деформировала слова своей песни трехлетняя Аня - в
угоду тому же полновластному ритму. Анина мать лежала в постели и кормила грудью
новорожденного, которого только что привезла из родильного дома. Аня прыгала вокруг
своего нового брата и выкрикивала в бурном восторге:
Мама с мальчиком лежит
И грудой его кормит!
Мама с мальчиком лежит
И грудой его кормит!
"Грудой" и "кормит" - жертвы ритму. Через час девочка сама объяснила отцу: