Я ухаживала за книгами, как иные ухаживают за могилами своих близких.
Я очищала их от пыли, подклеивала поврежденные листы. И каждый день я
открывала какой-нибудь том и прочитывала несколько строк или страниц, позволяя голосам забытых покойников прозвучать у меня в голове.
Чувствовали ли они, эти мертвые писатели, что кто-то читает их книги?
Появлялся ли тоненький лучик света в окружающем их потустороннем мраке?
Ощущала ли бессмертная душа соприкосновение с разумом читающего?
Надеюсь, что да. Ведь это, наверное, так одиноко – быть мертвым.
Я заметила, что при описании своей жизни все время откладываю
напоследок самое важное. Вообще-то я не из тех людей, кто готов излить душу
первому встречному. Преодолевая свою обычную сдержанность, я упомянула
здесь о многом, но до сих пор обходила стороной одну вещь, действительно
достойную упоминания.
И все же я об этом напишу. «Молчание не является естественной средой
для историй, – сказала мне однажды мисс Винтер. – Историям нужны слова.
Без них они блекнут, болеют и умирают, а потом их призраки начинают нас
преследовать, не давая покоя».
Она совершенно права. Итак, вот моя история.
Мне было десять лет, когда я открыла тайну, хранимую моей мамой.
Особая значимость открытия заключалась в том, что тайна должна была
принадлежать не столько ей, сколько мне. Это была моя тайна.
В тот вечер мои родители отправились в гости. Подобные визиты они
совершали не часто; меня же в таких случаях отсылали к соседке, миссис Робб.
Мне там не нравилось – соседний дом был построен по одному проекту с
нашим, но при этом являлся его зеркальной копией, и такая «перевернутая
планировка» вызывала у меня что-то вроде морской болезни. Узнав о
родительских планах на вечер, я в очередной раз объявила себя достаточно
сознательной для того, чтобы провести дома несколько часов без надзора. Я не
очень рассчитывала на успех, но отец, выслушав меня, неожиданно согласился.
Мама позволила себя уговорить, поставив условием, что миссис Робб зайдет
меня проведать в половине девятого.
Они ушли из дому в семь часов, и я отметила это событие, торжественно
выпив стакан молока на диване в гостиной и преисполнившись гордости: я, Маргарет Ли, достигла возраста, позволяющего оставаться дома одной.
Покончив с молоком, я вдруг обнаружила, что не знаю, как распорядиться
обретенной свободой. Для начала я отправилась в путешествие по дому, дабы
уточнить пределы этой самой свободы: гостиная, прихожая, туалет на первом
этаже. Все здесь было как всегда. Ни с того ни с сего мне вспомнился мой
давний детский кошмар из серии о волке и трех поросятах: «Сейчас натужусь, дуну и домик разнесу!» Серому волку не составило бы труда сдуть с лица земли
жилище моих родителей. Просторные комнаты с непрочными на вид стенами и
хрупкой мебелью наверняка рассыпались бы, как построенный из спичек
шалаш, даже не от дуновения, а от одного лишь сердитого взгляда волка. В
любом случае легкого волчьего свиста было более чем достаточно для того, чтобы обитатели этого домика лишились своего укрытия и достались на
съедение серому хищнику. Я пожалела, что нахожусь не в магазине, где мне
нечего было бояться. Волк мог бы тужиться и дуть до скончания века: под
защитой книжных стеллажей, удваивавших толщину стен, мы с отцом были там
как в неприступной крепости.
На втором этаже я зашла в ванную и начала рассматривать себя в зеркале.
Мне хотелось удостовериться в том, что я выгляжу как вполне взрослая и
самостоятельная девочка. Склоняя голову то к левому, то к правому плечу, я
изучала отражение под разными углами, надеясь увидеть что-то новое. Но в