слева были ярко освещены луной, а правая изгородь терялась в тени. Затем мы
свернули к розарию, где голые ветви напоминали беспорядочно наваленные
кучки хвороста, а окружавшие их самшитовые изгороди изгибались в
причудливом елизаветинском стиле и, под разными углами попадая под
лунный свет, местами отливали серебром, а местами зияли черными провалами
теней. Я несколько раз останавливалась, привлеченная то блеском одинокого
листика плюща, выигрышно повернутого по отношению к луне, то видом
древнего дуба, с изумительной ясностью очерченного лунными штрихами на
фоне ночного неба. Однако кот не позволял мне надолго задерживаться; он
уверенно и целенаправленно шел впереди, задрав хвост трубой и сигнализируя
им, как туристический гид тростью-указкой: «Сюда! Следуй за мной!» Он
вскочил на каменный парапет фонтана и двинулся по нему, игнорируя
завлекательную игру напоминающих серебряные монетки лунных бликов на
поверхности воды. Поравнявшись с арочным входом в зимний сад, он спрыгнул
с парапета и прямиком устремился к арке.
Тут кот приостановился, поглядел направо, налево. Наконец, что-то
заметив, он скользнул в том направлении, и я потеряла его из виду.
Заинтригованная, я также дошла до арки и осмотрелась.
Зимний сад выглядит очень по-разному в зависимости от сезона и от
времени суток. Обычно он оживает при свете дня, тогда как ночному гостю
нелегко оценить его прелести по достоинству. Сейчас было слишком темно, чтобы увидеть распластанные низко над черной землей листья чемерицы; слишком рано для цветения подснежников; слишком холодно для того, чтобы
волчеягодник начал испускать свой легкоузнаваемый аромат. Правда, уже
близился срок виргинской лещины, чьи ветви очень скоро должны были
покрыться трепещущими желто-оранжевыми кисточками, но пока что ее
главным украшением являлись сами эти ветви, перевитые в изящном
кружевном узоре.
А внизу, под этими ветвями, я разглядела контуры согнувшейся
человеческой фигуры.
Я замерла на месте.
Фигура деловито ковырялась в земле, выдыхая клубы пара и сопя от
усердия.
Очень медленно и долго тянулась та секунда, в течение которой я
попыталась осмыслить факт присутствия еще одного человеческого существа
ночью в саду мисс Винтер. Некоторые варианты я отбросила сразу, не тратя ни
доли секунды на их обдумывание. Это не мог быть Морис. Хотя его появление
здесь и представлялось более вероятным, нежели чье-либо еще, но сейчас я
видела перед собой не его жилистую фигуру и характерные для него скупые, выверенные движения. Это не могла быть Джудит. Аккуратная, сдержанная
Джудит с ее безупречно чистыми ногтями, гладко зачесанными волосами и
начищенными туфлями – и вдруг копается в грядке посреди ночи? Исключено.
Итак, эти две кандидатуры отпали с ходу.
Посему на протяжении всей этой долгой секунды я добрую сотню раз
прокрутила в голове только две мысли: «Это мисс Винтер» и «Это не может
быть мисс Винтер».
Это была мисс Винтер, потому что – потому что это была она. Я ее узнала.
Я ее почувствовала. Несомненно, это была она.
Это не могла быть мисс Винтер. Мисс Винтер была разбита болезнью и
передвигалась только в инвалидной коляске. Мисс Винтер не смогла бы
выдернуть сорняк из грядки, не говоря уже о том, чтобы, сидя на корточках, рыть землю с такой неистовой энергией.
Значит, это была не мисс Винтер.