Слушая рассказ мисс Винтер, я безуспешно пыталась подавить зевоту и то и
дело терла пальцами слипающиеся глаза.
– Извините, я просто устала.
– «Просто устала»?! – воскликнула она. – Да вы похожи на полуожившую
мумию! Вам нужно лучше питаться. Что вообще с вами происходит?
Я пожала плечами:
– Просто усталость. Ничего страшного.
Мисс Винтер поджала губы, глядя на меня внимательно и строго, однако я
ничего не добавила, и она продолжила свой рассказ.
***
Прошло еще шесть месяцев. Мы ограничили свое жизненное пространство
немногими помещениями: кухней (по ночам служившей Джону спальней), гостиной и библиотекой. Мы с Эммелиной спали в казавшейся относительно
безопасной комнате на втором этаже, пробираясь в нее из кухни по черной
лестнице. Мы перетащили туда матрасы из своей прежней спальни, а двигать
тяжелые старинные кровати нам оказалось не под силу. Дом был слишком
велик для столь малого количества обитателей, и мы отступили в ту его часть, которую еще могли поддерживать в относительно приличном состоянии. Тем
не менее мы не могли совсем забыть об остальном доме, который, подобно
отмирающему органу, медленно разлагался по ту сторону запертых дверей.
Эммелина почти все время проводила за изобретением новых карточных
игр. «Поиграй со мной. Ну, пожалуйста, поиграй», – без конца приставала она.
Иногда я соглашалась. Это были странные игры с постоянно меняющимися
правилами; игры, понятные только ей одной. Неудивительно, что она всегда
выигрывала, и это приводило ее в восторг. Она по-прежнему любила мыться и
часами нежилась в ванне, используя ту воду, что я нагревала для стирки и
мытья посуды. Я ей не препятствовала, рассудив, что это только к лучшему, если хоть кто-то из нас может чувствовать себя довольным и счастливым.
Перед тем как мы заперли двери и отгородились от остального дома, Эммелина перерыла шкафы Изабеллы и забрала ее барахло – платья, туфли, духи, украшения, – завалив своей добычей нашу новую спальню. Это было все
равно что ночевать в примерочной кабинке. И она носила эти платья, хотя иные
из них отстали от моды лет на десять, а иные – вероятно, принадлежавшие
матери Изабеллы, – на все тридцать-сорок. По вечерам Эммелина развлекала
нас своими эффектными появлениями на кухне в очередном наряде. В этих
платьях она казалась старше своих пятнадцати лет; в ней появлялась
женственность. Я вспоминала подслушанный разговор между доктором и Эстер
(«Я вполне допускаю, что она выйдет замуж») и одну фразу из рассказа Миссиз
об Изабелле и пикниках («Это была девушка, при виде которой каждый
мужчина хотел до нее дотронуться»), и мне становилось тревожно. Но когда
она, плюхнувшись на стул, вытаскивала из дряхлого шелкового ридикюля
колоду карт и совсем по-детски просила с ней сыграть, я отчасти
успокаивалась. На всякий случай я все же следила за тем, чтобы она не
появлялась в своих нарядах вне дома.
Джон по-прежнему ходил как в воду опущенный. И все же он как-то
сподобился на совершенно невероятную выходку: нашел себе молодого
помощника для садово-огородных работ.
– Не волнуйтесь, – сказал он, сообщив нам эту новость. – Это всего лишь
Амброс, сын старого Проктора. Он парень тихий и смирный. Я привлек его
ненадолго – только на то время, пока буду приводить в порядок дом.
Если так, то это могло означать «навсегда».
Помощник явился. Он был очень молод, но превосходил Джона ростом и
шириной плеч. Они постояли, держа руки в карманах и обсуждая фронт работ, а затем юнец приступил к делу. Он трудился размеренно и спокойно; монотонный звук вонзающейся в землю лопаты вскоре начал действовать мне
на нервы.