любовью, папа и мама». Разумеется, все это делалось без ее участия. Как и
покупка торта. Где-то в нашем магазине (я так и не знаю, где именно, и это
является одним из немногих не раскрытых мною секретов) отец хранил особую
свечу, которая зажигалась лишь раз в году, на мой день рождения, и я задувала
ее, изо всех сил притворяясь довольной и счастливой. А после чаепития с
тортом мы возвращались к обычным делам: книжным полкам и каталогам.
Я знала, каким мучительным был для него этот день. Впрочем, по мере
моего взросления ему становилось полегче, если сравнивать с детским
периодом, когда дни рождения отмечались в доме родителей. Подарки
хранились в сарайчике за домом, спрятанные там не от меня, а от мамы, которая не выносила их вида. На такие дни у нее был зарезервирован
неизбежный приступ мигрени, что исключало возможность приглашения в
гости соседских детей, а равно поход в зоопарк или пикник на свежем воздухе.
Игрушки, которые мне дарили в день рождения, всегда были неяркими и
унылыми. Торты были не домашними, а покупными; недоеденные куски, прежде чем быть убранными в холодильник, освобождались от свечей и
остатков кремовых поздравительных надписей.
С днем рождения? Эти слова отец обычно произносил шепотом, приблизив
губы к моему уху. Мы с ним сидели в гостиной и тихо играли в карты; после
каждой партии победитель беззвучно изображал ликование, а проигравший
корчил печальные гримасы. И ни единого звука не доносилось из гостиной в
мамину спальню над нашими головами. В паузах мой бедный отец курсировал
между тихо страдающей спальней вверху и тайным праздником внизу, по пути
меняя выражение лица с сочувственного на веселое и обратно.
С днем смерти. В тот же день, когда я появилась на свет, в нашу жизнь
вошло горе и поселилось здесь навсегда. Оно, как пыль, оседало повсюду; оно
покрывало все наши вещи и нас самих; оно проникало внутрь нас при каждом
вдохе. Под покровом этого пыльного савана каждый из нас страдал на свой лад.
Сковавший меня холод притупил чувствительность, и только это помогало
мне выносить размышления на самую больную тему.
Почему она не смогла меня полюбить? Почему моя жизнь значила для нее
меньше, чем смерть моей сестры? Может, она винила меня в смерти сестры?
Впрочем, у нее были на то основания. Я действительно выжила только за счет
ее гибели. И каждый раз при виде меня мама не могла не вспоминать об этой
утрате.
Кто знает, может, ей было бы легче, если бы мы с сестрой умерли обе.
Одурманенная этими мыслями, я шла, не выбирая пути и ничего не
замечая вокруг, машинально переставляя одну ногу за другой.
И вдруг на что-то наткнулась.
– Маргарет! Маргарет!
Я слишком замерзла, чтобы как-то отреагировать на возникновение передо
мной массивной фигуры в темно-зеленой прорезиненной накидке. Откуда-то из
складок этой накидки выдвинулись две здоровенных руки и сжали меня в
дружеском объятии.
– Маргарет!
Это был Аврелиус.
– Видела бы ты себя! Вся посинела от холода! – Идем скорее.
Он взял меня за руку и быстро куда-то повел. Едва поспевая за ним, я
спотыкалась о неровности почвы и несколько раз чуть не упала. Но вот мы
вышли на дорогу, и я увидела автомобиль. Он впихнул меня в кабину; послышались хлопки дверей, зарокотал двигатель, и мои застывшие ноги
накрыла волна тепла. Аврелиус достал термос и налил в крышку